Прекрасное разнообразие - Доминик Смит

— Что ты имеешь в виду? — спросил я.

Она сделала глоток из бутылки и протянула ее Тоби, который сидел с закрытыми глазами.

— Я тела совсем не чувствую, — сказал Тоби.

Тереза пропустила эту реплику мимо ушей и стала объяснять мне:

— Арлен звонит в полицию и говорит, что обнаружил что-то важное, труп например. Они начинают бегать, выписывают ордера, приезжают, куда он сказал, и находят какую-нибудь ерунду. Старую дверь или детский велосипед.

— Ясновидящие постепенно сами уничтожают свой дар, — сказал Тоби.

— А мне предложили работу, — сменил я тему.

Тереза и Тоби поглядели на меня.

— Слушай, я не ясновидящий, но я попробую угадать, — сказал Тоби. — Тебе, наверное, предложили место в ЦРУ. Они хотят, чтобы ты запоминал слово в слово какие-нибудь важные инструкции и передавал их агентам на местах. А может, это Пентагон? Военные найдут кучу вариантов, как тебя использовать.

— Мне предложили место в библиотеке в моем родном городе. Работа временная, только на лето, но, если я решу не поступать в этом году в университет, они наверняка позволят мне остаться.

Повисла долгая пауза. Потом Тоби сказал:

— Не делай этого.

— А чем плоха работа в библиотеке? — спросил я.

Тереза угрюмо пожала плечами и стала смотреть в поле через открытую дверь амбара.

— Не надо тебе там работать! — В голосе Тоби слышалось искреннее негодование. — Отправляйся лучше на Аляску и устройся на рыболовецкое судно. Или стань следопытом в Адирондакских горах. Но ради бога, не становись ты библиотекарем, прошу тебя. Прошу как слепой человек.

— Вам обоим легко говорить, — сказал я. — У вас впереди настоящая жизнь.

— Я вообще молчу, — отозвалась Тереза.

— Вот и молчи. Я не хочу говорить на эту тему, — заявил я, отбирая у нее бутылку с виски.

Немного погодя мы с Терезой вышли погулять. Было полнолуние, и при свете луны дом казался очень одиноким. Отделенный от соседей пастбищами, соевыми и кукурузными полями, нелепый в своей викторианской пышности, с высокими окнами и точеными деталями, он странно смотрелся рядом с деревянными фермерскими домиками, выкрашенными желтой и зеленой краской. Я вспомнил то счастливое время, когда отец и Уит только привезли меня сюда. В первый день моего пребывания здесь дом показался мне похожим на старинный фрегат, а его остроконечная башенка — на заостренный нос корабля. Теперь я думал о многих минутах, прожитых тут, которые мне хотелось бы вернуть. Мы с Терезой взялись за руки и пересекли поляну с пустой сценой. Уже целый месяц я не видел города, построенного Роджером, и мне снова захотелось взглянуть на все эти колонны и фасады. Мы направились к мастерской, но Тереза вдруг остановилась и сказала, посмотрев на небо:

— Я ни одной звезды не знаю. Панкреатические соки знаю, а звезды — нет.

— Ну, смотри. Вот это Полярная звезда, — начал я, указывая на Большую Медведицу. — А вон там, пониже, Сатурн.

млечный путь движется со скоростью один миллион четыреста тысяч миль в час относительно реликтового электромагнитного излучения

Мы остановились перед входом в мастерскую. Я пошарил под крыльцом, вытащил фонарик, и мы зашли внутрь. В нос ударил запах стружек, клея, металлических обрезков. Наверняка Роджеру нравился этот запах, он успокаивал его и навевал сон. В большой комнате я включил специальную лампу для подсветки модели, и город засиял. Теперь это была настоящая инсталляция, хоть сейчас в музей. Мы осмотрели ее в молчании: остроконечные крыши, уличные фонари, спускающиеся каскадами сады, водонапорные башни. Новых домов Роджер не построил, но добавил много деталей, говоривших о присутствии человека: пожарные гидранты, автобусные остановки, скамейки. Были там и люди, сделанные из кусочков дерева и свинца. Они толпились на улицах, переходили дорогу в опасной близости от машин, рассматривали витрины, ели мороженое и хот-доги. Посреди стадиона стоял, подняв руку в бейсбольной рукавице, один-единственный игрок «Нью-Йорк янкиз».[78]

Я взял в руки этого бейсболиста и разглядел его поближе. Черты его лица получились очень схематичными, и ответить наверняка, кого Роджер имел в виду, было невозможно. Чернильное пятнышко вместо рта, глаза-точки: это было даже не лицо, а обозначение лица. Я принялся ставить его в разные места в городе: на водонапорную башню, рядом с большой прачечной, на крышу высотки ближе к центру. Похоже, Роджер хотел изобразить город во время обеденного перерыва: люди заходили в деликатесные магазины,[79] поедали на ходу хот-доги; мужчины в костюмах шли через парк; торговец толкал тележку мимо стеклянных дверей универмага. Потом я поместил бейсболиста в парк, рядом с бегунами и людьми, выгуливающими собак. Он стоял на небольшом холмике, высоко подняв свою рукавицу, словно ловил мяч, летевший к нему со стадиона над всеми крышами, куполами и башенками. Голова высоко поднята, тело замерло в неустойчивом равновесии: настоящая аллегория ожидания.

— Ну что, будем прощаться? — спросила Тереза.

Я взглянул на нее. По выражению ее лица и глаз никак нельзя было догадаться, что эта девушка обладает удивительным даром. Я погасил свет и поцеловал ее. Мы медленно переместились к многостворчатому окну. Моя рука скользнула в ее джинсы. Они оказались очень тугими, и к тому же Тереза сразу прижалась бедрами к стене, не пуская меня дальше. Мы постояли так минуту, глядя в поле, где паслись лошади с соседних ферм. Они опускали к траве свои длинные гибкие шеи, их палевые бока блестели. Счастье, казалось, было совсем рядом.

— Давай сделаем это, — тихо сказал я. — А то будем жалеть, что не сделали.

— Здесь и сейчас? — спросила она.

— Да, здесь и сейчас.

Кажется, было слышно, как двигается моя рука в ее джинсах. Я расстегнул молнию и опустил джинсы ей до колен. Тереза резко выдохнула, и на холодном стекле образовалось и почти сразу исчезло туманное пятно. Стоя сзади, я видел впадинку у нее на пояснице. Она положила руку на стекло, так что лошади оказались между большим и указательным пальцем. Я подумал, что вряд ли можно найти лучшее место для расставания со своей невинностью, чем здесь, между этим волшебным городом и пасущимися в ночном лошадьми. Но лошади вдруг подняли головы, чего-то испугавшись, а потом сорвались с места. Они кружили по полю, словно убегая от кого-то невидимого. Момент был потерян. Тереза задержала мою руку и произнесла:

— Не надо.

— Я очень хочу тебя, — сказал я и поцеловал ее сзади в шею.

— Я тоже, но…

— Что?

— Не здесь, — ответила она и замолчала.

Я чувствовал, как поднимается и опускается при дыхании ее живот. Она повернулась и посмотрела в сторону от меня.

— Извини, — сказал я.

— Ничего. Мы скоро это сделаем. Будем приезжать друг к другу в гости и делать это в кроватях, в которых спали с детства.

Она старалась утешить меня, но голос ее дрожал.

самая высокая нота, которую способен взять человеческий голос, — отрывистое «ми» четвертой октавы

Я чувствовал себя униженным, но тем не менее нежно поцеловал ее в щеку, ощутив при этом соленый вкус ее слез, и вытер ей лицо. Мы постояли, обнявшись, над городом Роджера. Я не хотел ничего говорить и еще меньше хотел видеть выцветшую ленту своего голоса.

35

Горе и сопровождающее его оцепенение погасили все краски и смешали все формы, которые до того носились вокруг меня в воздухе. Мысли стали пустыми и бесцветными. Цитрусовый привкус в некоторых словах превратился в восковой. Раньше процесс запоминания доставлял мне радость, теперь он был тоскливой рутиной. Приходилось хитрить и изворачиваться, чтобы выманить из слов и вещей какое-то подобие жизни. Без светлой ауры, которую создавали в моем сознании разные линии, точки и тире, я не мог ухватить значения того, что читал. Мозг отказывался понимать газетные статьи и упорно видел в них лишь колонки изогнутых в разные стороны черных значков. Даже буква «Т» перестала ассоциироваться с мрачным человеком, стоящим с разведенными в стороны руками.

В то лето я перестал что-либо запоминать. Я просто гулял по улицам в обеденный перерыв или после окончания рабочего дня в библиотеке. Все было как в тумане. Я часто обнаруживал сам себя посреди главной улицы городка или в кинотеатре и не мог вспомнить, как туда попал. Иногда я пристраивался за каким-нибудь прохожим и долго следовал за ним.

Однажды, проходя по университетскому кампусу, я увидел человека, напоминавшего моего отца. У него была такая же растрепанная борода, и он так же горбился при ходьбе. Этот человек перешел дорогу прямо передо мной и торопливо двинулся дальше по тротуару. В руке у него был портфель, он часто поглядывал на часы. Я направился за ним. Мы миновали сложенные из песчаника университетские арки и портики и оказались в районе, где жили профессора, а также дантисты и адвокаты. Симпатичные ухоженные домики в псевдоренессансном стиле стояли на участках примерно по три акра. Мужчина, за которым я шел, так торопился, что то и дело задевал ногами собственный портфель. Я держался на противоположной стороне улицы. Дойдя до поворота, он сунул руку в карман и вынул один-единственный ключ.