Адская игра. Секретная история Карибского кризиса 1958-1964 - Александр Фурсенко

Советское правительство опасалось, что кубинцы не смогут заплатить за наращивание своей военной мощи, необходимость которой вызывалась обстановкой того времени. Русские все еще надеялись, что есть время, чтобы предотвратить вторжение Соединенных Штатов. Министерство обороны выдвинуло двухлетний план укрепления кубинской армии и ее оснащения новейшими ракетами класса «земля-воздух» и крылатыми ракетами. Все оружие, которое предполагалось передать кубинцам, должно было быть обычным (неядерным). Остальное оставалось под советским командованием.

Американский визитер

Пьер Сэллинджер, пресс-секретарь президента Кеннеди, прибыл в Москву в тот день, когда Кремль направил письмо Кастро. Сэллинджеру предстояло встретиться с необычно изменчивым Хрущевым. Он «был самый живой человек, которого я когда-либо встречал, — писал позднее Сэллинджер — Его настроение менялось мгновенно от яростного гнева к мягкому юмору»{27}. Хрущев решил, что ему следует увидеться с помощником Кеннеди. В тот момент, когда он собирался принять какое-либо крупное решение, касающееся советско-американских отношений, Хрущев стремился найти кого-нибудь из высокопоставленных американцев, находившегося поблизости, чтобы передать через него личное послание.

Когда 11 мая прибыл Сэллинджер, он узнал, что ему предстоит провести ночь на правительственной даче в 20 километрах от Москвы. Хрущев появился перед полуднем 12 мая. Поздоровавшись с Сэллинджером, он пригласил тридцатилетнего американца прокатиться на моторной лодке по Москве-реке.

Хрущев воспользовался приездом Сэллинджера, чтобы через него дать понять Вашингтону, что, по его мнению, молодой президент теряет контроль над правительством Соединенных Штатов. На пресс-конференции в начале этой недели Кеннеди привел слова Черчилля, сказав, что в берлинском вопросе он предпочитает «болтать, болтать, болтать, чем воевать, воевать, воевать». Хрущев сказал Сэллинджеру, что он «очень высоко оценивает» это заявление, но сомневается, что у Кеннеди «хватит мужества и решимости следовать ему»{28}.

Хрущев провел с Сэллинджером четырнадцать часов и использовал их, чтобы представить себя весьма рассудительным политиком и одновременно показать, что он раздосадован тем, как Соединенные Штаты относятся к нему. Хрущев не упоминал Кубу. Но он говорил о том, что его слову можно верить, и о том, сколько раз он напоминал американцам, что социалистическая Куба жизненно важна для него. Его план наступления был снова сосредоточен на Берлине, где Кеннеди чувствовал себя столь же уязвимым, как Хрущев на Кубе. Он утверждал, что Берлин является «главным вопросом, разделяющем Соединенные Штаты и СССР, и его решение приведет к решению всех наших проблем». Он отверг возможность прогресса на каких-либо других направлениях, как отвергал ее и в Вене. По его словам, он, как и американский народ, огорчен, что отношения между Советским Союзом и Соединенными Штатами все еще далеки от разрядки. Но он выражал сомнение в том, что Кеннеди искренне заинтересован в достижении прогресса по договору о запрещении испытаний ядерного оружия и всеобщему разоружению Здесь Хрущев играл, зная, что он никогда не испытывал серьезно гибкости Кеннеди по другим проблемам, кроме Берлина, где позиция американского руководства была твердой. Начиная с 1961 года Хрущев придерживался политики давления, чтобы вынудить Белый дом принять его позиции по Берлину.

Неудача этого курса была вполне очевидна. Американцы увеличили свой военный бюджет и возобновили испытания ядерного оружия в атмосфере без сколько-нибудь существенного падения авторитета Кеннеди как мирового лидера. Уж если чего-нибудь и добился Хрущев своими маневрами, так это укреплений позиций молодого президента В своих беседах с Сэллинджером Хрущев выпустил пар, напустившись на Кеннеди за его интервью Стюарту Олсопу для газеты «Сатердей ивнинг пост». К маю 1962 года это интервью стало для Кеннеди источником затруднений. Поначалу он гордился им, как выражением своей «великой стратегии». Внимательный читатель мог бы найти, что Олсоп предоставил Кеннеди трибуну, чтобы объяснить, почему Эйзенхауэр и Даллес допустили ошибку, излишне полагаясь на ядерное оружие Президент высказал предпочтение такой международной системе, которая обеспечивает безопасность без угрозы самоубийства. Однако в Москве прочли эту часть интервью иначе. В апреле, через неделю или несколько позже публикации интервью, ТАСС выделил в нем одно недвусмысленно звучащее выражение: «Бесспорно, при некоторых обстоятельствах мы должны быть готовы применить ядерное оружие с самого начала, чем бы это ни обернулось». Это звучало как угроза, хотя Кеннеди, казалось бы, стремился показать, что ядерная война недопустима: «Я не думаю, что многие люди действительно понимают происшедшие изменения. К 1954 году перевес по военно-воздушным силам, по ядерному оружию был на нашей стороне. Изменения начались примерно в 1958 или 1959 годах с ракет. Ныне нам придется осознать тот факт, что обе стороны имеют это оружие массового уничтожения, и это все меняет. Бесспорно, при некоторых обстоятельствах мы должны быть готовы применить ядерное оружие с самого начала, чем бы это не обернулось, — например, очевидное нападение на Западную Европу. Однако важно подчеркнуть, что если вы применяете это оружие, вы должны контролировать его применение. Необходим контроль, гибкость, умение сделать выбор…»{29}

Ведя горячую беседу с Сэллинджером, Хрущев предположил, что Эйзенхауэр и Даллес никогда бы не сделали такого заявления. Это «очень плохое заявление… за которое (Кеннеди) должен будет заплатить». Хрущев после объяснений Сэллинджера добавил, что «возможно. Советскому Союзу придется пересмотреть свою позицию».

Ядерное решение

На следующий день Хрущев отбыл в Болгарию. В Болгарии его мучала мысль о том, что письмо от 11 мая, адресованное Кастро, не давало достаточных гарантий Кубе: «Одна мысль все время стучала в моем мозгу, что. Если мы потеряем Кубу»{30}. Хрущев во время своего визита выполнял необходимые действия, которых требовали братские отношения, — целовался, пожимал руки, приветственно махал рукою. А тем временем наедине с собой он беспокоился о том, как отразится на престиже Советского Союза потеря позиций в Карибском бассейне. «Это сильно подорвало бы наш статус во всем мире и особенно в Латинской Америке»{31}.

Угроза Кубе исходила из двух источников. Постоянно существовала опасность того, что отдельные данные о серьезных военных планах США означают готовность Кеннеди совершить вторжение на Кубу в 1962 году. «Я не хочу сказать, что мы имели документальное подтверждение подготовки американцами второго вторжения, — объяснял позднее Хрущев, — нам и не нужно было документального подтверждения. Мы знали классовую сущность, классовую слепоту Соединенных Штатов, и этого было достаточно, чтобы ожидать худшего»{32}. И даже если Соединенные Штаты не были готовы к немедленному вторжению на Кубу, Кастро, по-видимому, был полон решимости продолжать тот курс, который давал Кеннеди превосходный предлог для военных действий в недалеком будущем.

«Любой дурак может начать войну», — это было неким заклинанием Хрущева, который любил прибегать к анекдотам, поговоркам и аксиомам. Ему нужно было найти способ, чтобы, как он говорил, «ответить на американскую угрозу и при этом избежать войны». В какой-то момент во время его визита в Болгарию Хрущев пришел к заключению, что таким ответом могут стать ракеты с ядерными боеголовками{33}.

Не было секретом, что Хрущев придавал большое значение ядерному оружию. В Вене он назвал его «богом войны». Это было самое совершенное оружие в любом арсенале. Как показало его ликование после запуска первого спутника, Хрущев связывал ядерный потенциал страны с жизнеспособностью и мощью государства. В Болгарии ему напомнили об американских ядерных ракетах средней дальности «Юпитер», размещенных в соседней Турции. В конце 50-х годов русским стало известно от их источников в НАТО, что Соединенные Штаты решили разместить ракеты «Юпитер» на территории своих союзников в Европе{34}. К началу 1962 года советская разведка установила факт увеличения американской военной помощи Турции{35}. Визит в Болгарию придал докладам разведки, которые получал Хрущев, дополнительную убедительность, поскольку он смог связать их с конкретным местом и оценить степень угрозы, которую они представляли. В то время как он пытался решить проблему обеспечения безопасности Кубы, он знал, что США уже создали прецедент, разместив ракеты для защиты своих географически уязвимых союзников.

В середине мая Фидель Кастро также испытывал сомнения, что русские сделали для него все возможное. Миссия советской военной делегации, которая прибыла в Гавану б мая, закончилась трагически. В первый день пребывания на Кубе генерал Н.И. Гусев, ветеран гражданской войны, скончался от сердечного приступа, купаясь в море{36}. Когда новые предложения Хрущева по военному сотрудничеству, изложенные в письме от 11 мая, наконец достигли Кубы, Кастро понял, что Москва намерена снизить затраты Кубы на ее оборону, но ему казалось, что Кремль не готов поставить достаточно тяжелого вооружения для кубинской армии.