Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15 (СИ) - Ваксберг Аркадий Иосифович

Вспоминая свои последние разговоры с сотником, Боярчук все больше склонялся к мысли, что Сидор не начинал переговоров с его родителями, видимо, опасаясь слежки за домом. Вне подозрений могла оставаться только Степанида. Но она организовала эту встречу в городе. Значит, и она ничего не спрашивала у Григория Семеновича. Если исключить Кудлатого, который узнал о задании от Сидора только накануне выхода, получалось, что информация могла прийти к отцу только от чекистов. Но если так, то они должны каким-то образом дать знать Боярчуку, что они приняли его план. Борис почему-то был уверен, что весть эта придет сюда, на конспиративную квартиру буфетчицы Тышко.

Кудлатый нашел в кухонном столе бутылку водки под белой головкой и уже ополовинил стакан. Суровость его заметно размягчилась.

Сквозь щель в ставне Боярчук смотрел на улицу. Залитая солнцем, по-весеннему веселая и шумная, она казалась ему потусторонним миром, словно кадры давнишнего позабытого кино. А ведь совсем немного времени прошло с тех пор, когда он с готовым выпрыгнуть из груди от счастья сердцем вышел из купейного вагона под обгоревшие своды вокзала этого города. И как в давнишней ленте, закружились, закувыркались в памяти события тех дней. «Кажется, прошла целая вечность, — с тоской подумал Борис. — Как на фронте. Бой длится около часа, а в памяти держится постоянно, вживается в тебя, срастается с тобой. Потом снова бой — и снова повторяющиеся кошмары переживаний. Оглянешься назад, а там сплошное месиво из тел, крови, дыма, пепла и вздыбившейся земли. Как будто и не было ничего больше. И быть не может. Потому что впереди снова ждет бой, кровь и смерть. Болевой шок войны».

Ватага пацанов у дома напротив начертила на земле круг и неистово играла в битку. На кону блестели изогнутые пятаки. Прохожие, ругаясь, обходили их, но разогнать не решались. Видно, пацаны огрызались словечками совсем не детского лексикона. Но вот они разом вспорхнули, как вспугнутые воробьи, и с гиком и свистом разбежались в разные стороны. По тротуару степенно прошагал милиционер, приостановился и растер сапогом начертания круга.

«Но ведь когда появилась надежда выжить в том военном кошмаре, — сам себе возражал Борис, — в человеке словно проснулся его двойник, с довоенной памятью, довоенными чувствами, довоенными желаниями и переживаниями. Проснулся и заторопился доесть, допить, докурить, досмотреть, долюбить из того, что не успелось перед войной. Человек стал фанатично восполнять свои желания за счет воспоминаний. И тогда вернулись к нему во сне и грезах чистые, будто святые, образы родных и близких, дорогих и любимых. Память прочно очертила себе тот круг воспоминаний, который защищал человека от каждодневной боли, давал силы и надежду… Круг… У каждого был свой круг… У каждого и теперь свой круг. Замкнутый круг, если он до сих пор должен защищать страдальца от боли и крови, от смерти и презрения… И не так-то просто стереть его очертания…»

Пришла Степанида. Похудевшая, с сухим отчаянным блеском в глазах. Борис взял ее за руки, отвел подальше от кухни, где Кудлатый уже допивал водку и ворчал, что пить больше нечего.

— Устала? — Борис коснулся пальцами ее щеки.

— В городе полно солдат, — нарочито громко заговорила женщина, напряженно смотря через плечо Бориса на кухню. — Пришлось попетлять в проулках.

Боярчук сразу насторожился и тоже громко спросил:

— Что нужно передать Сидору? — И тихо, почти одними губами: — Говори, он не слышит. — И снова громко: — Нам пора уходить отсюда.

— Сведения, о которых спрашивал сотник, достать не удалось. Дьякон Митрофан Гнатюк переведен в областную тюрьму.

— Шалавы! — пьяно засмеялся в кухне Кудлатый. — Вот будет вам ужо перца под юбки!

— Тебя поняли, — тут же прошептала Степанида. — Через два дня на тридцать втором. Поезд в одиннадцать сорок.

Поняли! Он готов был броситься с объятиями к Степаниде, расцеловать ее. И только неузнаваемый, холодный взгляд женщины остановил его. Борис понял, что она пришла сюда не по своей воле.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Ладно, — проговорил сдержанно Борис. — Живы будем, разберемся.

Догадавшись, о чем он, Степанида отвернулась.

* * *

Автоматная очередь прошила капитана Смолина от поясницы до затылка. По воле случая, тело его спасло от смерти оказавшегося под ним молодого бандеровца. Пули только вспороли тому левое плечо да напрочь отстригли левое ухо.

Теперь, с лицом белее бинтов на голове, он сидел в кабинете Ченцова и сухим горячечным полушепотом давал показания. Шрам на его бледной обескровленной щеке заметно кровоточил, и парень без конца промокал его рукавом, размазывая сукровицу по бороде и шее.

В кабинете, кроме Ченцова, были следователь Медведев и капитан Костерной. За спиной сидевшего посреди комнаты пленника расхаживал со стаканом остывшего чая в руках полковник Снегирев. Он был особенно раздражен тем, что у бандеровца не хватает сил говорить громко и внятно. Он же не разрешил позвать фельдшера, дабы не тратить время на пустяки.

Но Ченцов-то догадывался, что раздражение Снегирева вызвано только смертью капитана Смолина. Погиб автор послания в министерство, исчез главный свидетель. А вместе с ним растаяли надежды на самоопровержение, и полковник должен был выступать третейским судьей.

В честности Пашки Ченцов не сомневался. Но и знал, что такое нынче сражаться с бумажкой, которая в умелых руках могла стать «неопровержимыми доказательствами». Василий Васильевич почувствовал даже что-то вроде укора совести за то, что друг его попал в столь щекотливое положение.

— Итак, вы утверждаете, что не знали о цели посещения Сидором дома Игната Попятных, — продолжал спрашивать следователь Медведев.

— Сотник грозил из него душу выбить, если старик проговорился или донес красно… вам то есть.

— А о чем мог проговориться старик?

— Не знаю.

— А если подумать?

— Ей-боженьки, не знаю!

— Перекрестись! — попросил Костерной.

Бандеровец с тоской посмотрел на него и опустил глаза.

— Что же ты, сукин сын, нам голову морочишь? — не выдержал Снегирев. — Хочешь, чтобы тебя к стенке поставили?

Бандеровец невольно дернулся и съежился, но продолжал молчать.

— Скрывать факты в твоем положении глупо, — проговорил Ченцов. — Скоро мы и без тебя все узнаем. Но тогда тебе придется отвечать за измену родине и бандитизм по всей строгости закона, без скидок на твою молодость и политическую незрелость.

— А если… — в глазах парня появилась надежда.

— Суд учтет, сколь велико будет это «если»! — отрезал Снегирев, явно горя желанием съездить парню по шее. — Говори сейчас же!

— От ваших показаний, от вашей помощи следствию, — спокойно пояснил Ченцов, — зависит ваша дальнейшая судьба. Признания из страха перед смертью не избавят вас от покаяния перед собственной совестью.

— Если она у него есть! — криво усмехнулся полковник.

— Я никого не убивал, — вдруг заплакал бандеровец.

Снегирев брезгливо махнул рукой и отвернулся.

— Итак, вы пришли к Игнату Попятных, чтобы узнать… — снова начал допрос Медведев.

— Куда делись Петруха Ходанич и адъютант Сидора щербатый Сирко, — всхлипывая, договорил арестованный.

— Почему эти люди интересовали Сидора?

— Он предполагал, что они могли сбежать, и не без помощи деда Игната.

— Сейчас из банды уходят многие, но не за всеми бегает сам главарь.

— После боя в Копытлово пропал неизвестно где начальник разведки Капелюх. Сидор хотел узнать, не мог ли он тоже скрываться в доме у Попятных.

— Что же, они такие дурные, чтобы отсиживаться на явке банды?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Дед мог их спрятать в другом месте.

— Стоило ли оставлять за собой такой след?

— Мы тоже так думали, но Сидор больше ничего не говорил.

— Откуда родом были Сирко и Капелюх?

Бандеровец задумался.

— Возможно, они рассказывали о своих родственниках, — подсказал Ченцов, — или просто о хороших знакомых?

— Сирко, кажись, хвастал, что у него сеструха во Львове живет. А Капелюха немцы долго в полицаи не принимали из-за того, что тот в Ровно при советах стал заведовать продуктовой базой, хотя и скоро проворовался.