Вернувшиеся - Джейсон Мотт

Она кивнула головой.

Охранники четко выполняли свою работу. Они подходили к парам и оттягивали людей в стороны.

— Пора уходить, — сказал один из них пастору.

— Я заберу тебя отсюда, — прошептал Роберт.

— Хорошо, — ответила она. — Но если ничего не получится, я пойму. Я все равно благодарна тебе.

Охранники были настойчивыми. Время посещений закончилось.

В ту ночь пастору приснился рваный сон с одним и тем же сюжетом, который повторялся снова и снова.

Ему было шестнадцать. Он стоял в своей комнате. Мать и отец уже спали. Тишина, царившая в доме, казалась плотной и тягостной. Копоть жаркого спора все еще покрывала карнизы, словно черная изморозь. Он быстро оделся и, тихо выскользнув из спальной, прокрался босиком по коридору. Летнюю ночь наполняли песни сверчков.

Он ожидал, что его уход из дома будет более драматичным. Он был готов к тому, что в последний момент его родители проснутся; что последует скандальная сцена с криками и угрозами. Но ничего не случилось. Наверное, он прочитал слишком много бульварных романов и насмотрелся художественных фильмов. Там во время бегства из дома всегда хватало зрелищных сцен. Кто-то бился в истерике, кто-то плакал. Иногда совершалось насилие. Кто-то кричал вслед беглецу проклятие: «Надеюсь, что мы больше никогда не увидимся!», и данное пророчество, в конечном счете, влияло на судьбу персонажей.

Но он ушел, не разбудив родителей. Когда они проснулись, его уже не было. На этом все закончилось. Они знали, к кому он ушел. И они знали, по какой причине. Родители не бросились в погоню, потому что отец был благородным человеком. Он не загонял сына в клетку своих решений. Дверь их дома всегда была открытой для него — она не удерживала Роберта ни внутри, ни снаружи.

Он шел почти час, прежде чем увидел ее. Лунный свет превращал лицо девушки в бледное пятно. Худощавое тело при этом освещении выглядело размытым, как фигура призрака.

— Я надеюсь, что он сдохнет! — крикнула она.

Пастор — в ту пору просто юноша — осмотрел ее лицо. Глаз девушки распух. Пространство между верхней губой и носом было испачкано кровью. Он даже не мог понять, что именно кровоточило. Очевидно, ее уход из дома не обошелся без тех сцен, которые представлял себе Роберт.

— Не говори так, — сказал он.

— К черту его! Я буду рада, если его собьет какой-нибудь автобус! Или пусть лучше собаки разорвут ему горло! Пусть он умрет через месяц от самой гадкой болезни! И чтобы каждый день ему становилось все хуже и хуже.

Она говорила сквозь сжатые зубы. Ее опущенные кулаки раскачивались взад и вперед.

— Лиззи, — взмолился он.

Она закричала. Ее голос дрожал от гнева, боли и страха.

— Лиз, пожалуйста!

Но она не переставала кричать.

Роберт Питерс уже успел забыть, как сильно отличалась реальная Элизабет Пинч от того милого образа, который он хранил в своих воспоминаниях.

Пастор проснулся от звука большого грузовика, проехавшего по шоссе около гостиницы. Тонкие стены здания подрагивали от рева двигателей, когда большие машины, похожие на огромных доисторических жуков, выезжали из ворот концентрационного лагеря или въезжали обратно на его территорию. Иногда в кузовах было так много солдат, что те буквально свисали с боков.

Неужели они так и ехали до самого города, подумал пастор. Довольно опасный способ передвижения. Хотя в их дни смерть стала такой сомнительной и противоречивой, что, возможно, ее уже не считали опасной.

Когда он в прошлый раз возвращался из центра временного содержания, по радио сообщили, что у границ Атланты была ликвидирована группа «вернувшихся». Они скрывались в небольшом городке — вероятно, все плохое происходило сначала в небольших городах. Сторонники «Движения истинно живых» нашли их убежище и предложили «вернувшимся» сдаться. Им даже гарантировали безопасность. Те люди, которые прятали оживших мертвецов, тоже оказались блокированными в доме. Все походило на инцидент в Рочестере, но только в большем масштабе.

Когда фанатики из ДИЖ окружили дом, ситуация вышла из-под контроля. В конечном счете, дом загорелся, и все люди внутри — живые и «вернувшиеся» — погибли мучительной смертью. По радио сказали, что, несмотря на аресты нескольких участников убийства, суд не предъявил ни одного обвинительного акта.

Пастор долго стоял у окна, наблюдая за грузовиками на шоссе и размышляя об Элизабет. Теперь он называл ее «Элизабет», а раньше она была для него «Лиз». Завтра он снова пойдет к ней на свидание, пообещав охранникам, что не будет создавать им неприятностей. Возможно, он даже поговорит с высокопоставленными людьми и Элизабет освободят под его ответственность. Если будет нужно, он использует свой духовный авторитет — обвинит начальство лагеря в безбожии, как умеют делать люди в рясах. Наверное, уговоры будут трудными, но у него все получится. Он заберет ее с собой.

Милостью Божьей, у него все получится. Пастор Питерс не сомневался в этом. Главное, приложить усилия.

— Милостью Божьей, у нас все получится, — сказал ей Роберт. — Главное, не терять надежду.

Она засмеялась.

— Когда ты стал таким религиозным, Берти?

Он сжал ее ладонь. Никто не называл его так со времен далекой юности. И только для нее он был «Берти». Она прижалась щекой к его плечу. Казалось, что они, вернувшись в прошлое, снова сидели на нижней ветке старого дуба на ферме ее отца, а не находились в секторе для посещений Меридианского центра временного содержания. Роберт пригладил ее волосы. Он успел забыть их медовый оттенок и то, как мягко они скользили между его пальцами. Каждый день, проведенный с ней, дарил ему новые открытия.

— Конечно, их придется убеждать, — сказал он.

— Сделай все, что в твоих силах.

— Я постараюсь.

— У тебя все получится, — заверила она его.

Роберт поцеловал ее в переносицу, чем заслужил неодобрительные взгляды других посетителей и заключенных. Шестнадцатилетняя Элизабет выглядела маленькой и хрупкой девушкой, а он был крупным мужчиной среднего возраста. Даже будучи «вернувшейся», она больше походила на ребенка.

— Когда ты стала такой спокойной и терпеливой? — спросил он.

— Что ты имеешь в виду?

— Где твой необузданный норов? Он исчез.

Она пожала плечами.

— Какой смысл в бунтарстве? Мое неистовство столкнулось с миром, и остался только мир.

Он заглянул в ее глаза.

— Какие мудрые слова.

Она засмеялась.

— Что тут смешного? — спросил Роберт.

— Ты такой серьезный!

— Мне положено быть таким. Я повзрослел.

Она снова прижалась к его плечу.

— Куда мы потом поедем? — спросила Элизабет. — Я имею в виду, когда мы выберемся отсюда.

— Я повзрослел, — повторил он по какой-то причине.

— Мы можем поехать в Нью-Йорк и пройтись по Бродвею, — сказала она. — Я всегда хотела посмотреть Бродвей.

Пастор кивнул и взглянул на маленькую ладонь, которую держал в своей руке. Время не оставило на ней никаких следов. Она была такой же гладкой, как и в прежние дни. Это не удивило его. Все «вернувшиеся» были такими — они опровергали законы природы. Но почему ее гладкая и нежная рука расстроила его?

— Ты не считаешь меня старым? — спросил Роберт.

— Или, давай, поедем в Нью-Орлеан!

Она выпрямилась и возбужденно воскликнула:

— Да! В Нью-Орлеан!

— Хорошо, — сказал он.

Девушка вскочила на ноги. Ее глаза искрились от счастья.

— Представь себе! Мы с тобой на Бурбон-стрит. Везде джазовая музыка. И полным-полно еды. Но мы начнем не с нее!

— Как скажешь, милая.

Элизабет схватила Роберта за руки и, потянув его к себе, заставила подняться на ноги.

— Потанцуй со мной, — попросила она.

Пастор сделал ей одолжение и, несмотря на взгляды и шепоты других людей, они закружились в медленном танце. Она была такой маленькой, так походила на его жену…

— У нас все получится, — сказала Элизабет, прижимаясь щекой к его широкой груди.

— А если они не отпустят тебя?

— У нас все получится, — повторила она.

Они покачивались в медленном танце. Солдаты наблюдали за ними. Вот так отныне теперь и будет, подумал пастор.

— Ты помнишь, что я бросил тебя? — спросил он у девушки.

— Я могу слышать, как бьется твое сердце, — ответила она.

— Ладно, — прошептал Роберт Питерс.

Через минуту он снова повторил:

— Ладно.

Не так он представлял себе эту беседу. Элизабет Пинч из воспоминаний Роберта — та, чей образ висел над алтарем его брака — не ушла бы от обсуждения такой важной темы. Она была бойцом — даже в те моменты, когда сражение не гарантировало победы. Она бы ругалась, клялась и бросала в него все, что попадалось бы ей под руку. Она напоминала своего отца: человека ярости и гнева. Вот почему он любил и обожал ее.