Тройка - Степан Чепмэн

— Повтори свою мольбу, — сказала попугаиха. В этих интонациях мне почудилось что-то очень хорошо знакомое. — Повтори свою мольбу.

— Мою мольбу?

— Да, мольбу, — сказала старая попугаиха. — Не уставай молить судьбу и повторяй свою мольбу, ведь ты желаешь драться, не думая сдаваться.

— Не могли бы вы меня отсюда забрать? — спросила я. — В какое-нибудь другое место?

— Повтори мольбу на закате дня! Повтори мольбу на закате дня!

Тут попугаиха расправила крылья, слетела с моей руки, и через мгновение передо мной на крыше стояла женщина. Это была индианка в сари из белого шелка. На груде мусора стояла босая индианка, на лбу ее виделся знак касты дравидов, в носу висело золотое колечко. У нее были такие же длинные черные волосы, как у меня. Она, улыбаясь, пожала мне руку. Когда она улыбнулась, ее зубы в темноте сверкнули голубым, глаза смотрели на меня с невыразимым состраданием и безграничной добротой.

— Ева, — обратилась она ко мне, голос у нее был как у попугая. — Ты готова идти?

— Вы пришли за мной?

— Да, меня зовут Уивер. Я могу вывести тебя отсюда.

— Я готова.

Крыша, небо, город замерцали вдруг, как изображение с помехами на телеэкране, как искры угасающего костра.

— Одолжи мне на время свое лицо, — сказала Уивер. — Я тебе верну его чуть позже. Поскорей! Доктор вот-вот все уничтожит.

Я прикоснулась к краю своего лица, и оно сползло с меня, оказавшись в моей руке. Я отдала его Уивер. Я заплатила кучу денег за это лицо. Теперь у меня остались только мои глаза и челюсти. Уивер сказала, что она вернет лицо. Но могу ли я доверять ей?

Да, я ей доверяю.

Уивер вновь обернулась попугаихой, улетевшей прямо в густую смесь клубящегося темного дыма. Как только она исчезла, ослепительный луч света прорезался сквозь тяжелое брюхо тучи. Свет обрушился на меня, как сверкающий водопад. Я прикрыла глаза руками, но сияние все равно просвечивало сквозь них.

Потом, подобно брызгам водопада, из этого луча выпорхнули серые мотыльки, которые закружились вокруг меня. Они покрыли меня всю шевелящимся покрывалом шелковых белых крылышек, их мохнатые лапки мягко касались моего тела, они окутали всю меня, не трогая только кости лица. И тогда я снова начала петь.

Они съели мое красное платье, и его лохмотья свалились вниз. Они съели мою плоть. Но что-то во мне продолжало петь.

Из луча света вынырнула попугаиха. Она села на мое костяное плечо в лучах струящегося света. И она сказала мне, что я должна сделать.

Мой скелет двинулся вверх по потоку света, как по звездной дорожке. Я взобралась на самый верх светящегося водопада, в центр бушевавшего вокруг циклона. Я продолжала петь. Уивер и я очутились совсем в ином месте.

Нам пришлось. Музыкальная шкатулка остановилась.

Постарайся выбраться, Алекс! Этот мир умирает.

Постарайся убежать, Наоми!

До свидания!

Глава 15

Неизлечимый элемент следует ликвидировать.

ДЖОЗЕФ ЛАЙСТЕР, английский ученый

Пока еще этот сон не начался… Пока этот сон еще не начался, Алекс… Пока он не начался, я не в нем. Я нигде. Я просто пара глаз, смотрящих на океан с небес. Поверхность Тихого океана едва видна сквозь воздушную завесу.

Воздух здесь коричневый с вкраплениями угольной пыли. Воздух нехотя клубится над поверхностными отложениями, которые неподвижной корой покрывают труп океана.

Эта застывшая кора представляет собой морщинистую равнину черного ила, кое-где прорезанную пятнами гнойно-желтого цвета. Извилистые трещины, пересекающие иловую пустыню, напоминают сухие речные русла. Из них извергаются хлопья грязной пены, которая образует коричневые кучи по их берегам.

Выжженное небо изливало дождь на протяжении сорока дней и сорока ночей, но отравленные воды не очистились. Твердь пришла в океан навсегда. Никогда больше здесь не будет дождей. Но Земля как-нибудь приспособится, я не сомневаюсь. Люди-плоты, телекинетические способности… Земля что-нибудь придумает. Не впервой.

Отсюда сверху мне виден холм на океанической коре. Он возвышается прямо подо мной и похож на корявую шляпку гигантского гриба. Трудно в это поверить, но в этом холме скрывается мой город-спаситель, это корабль-зоопарк, последняя надежда человечества.

Под этой грибной шляпкой находится мой ковчег, последнее пристанище позвоночных, которое постепенно подгнивает, как испорченная дыня. Формой он напоминает стебель молочая. Ковчег свили из алюминия крохотные роботы. Он позволяет задерживать отравляющие вещества. Но мы все равно отравляем друг друга так или иначе, даже без помощи внешней отравы.

Наш ковчег напоминает тяжелый дирижабль, маленький и толстый серебряный дирижабль, который потерпел крушение и так и остался здесь торчать, как вздутие на пудинге. Когда-то он был флагманским кораблем большого флота. Теперь же тупо пожирает сам себя.

А я — пара глаз на небе, глядящих вниз. И мне нравится быть здесь.

В этом сне. В этом сне, о котором я говорю тебе, Алекс.

Я была просто парой глаз, но я знала, что где-то у меня есть тело. Потому что мое тело было на том корабле. Вне его оно давно бы растворилось.

Если я пристально вглядывалась в холм, то могла увидеть и то, что происходит внутри. Я видела хлев с полом, заваленным сеном. Я видела ржавые корыта с водой. Я видела какое-то большое неподвижное животное, подвешенное в гамаке из нейлоновых веревок. Животное храпело. Оно вдыхало и выдыхало кисловатый, пахнущий плесенью запах хлева.

Это была я. Я была этим животным, спящим в гамаке из нейлоновых веревок. Я была старым, страдающим от газов в кишечнике, недокормленным слоном. Храпевшим целыми днями в своем гамаке. Пускавшим слюни и невнятно бормочущим во сне.

Моя кожа провисла, половина зубов выпала. Моя грудная клетка медленно поднималась и опускалась. Я отказывалась просыпаться. Я продолжала спать. Хранители зоопарка позвоночных животных оставили этот холм под моим командованием. А затем совершили массовое самоубийство из-за стыда, осознав свои преступления против природы. Так исчезли люди. Скоро и этот ковчег последует за ними, в рай или в ад, или в подземное царство, или в никуда, не знаю.

Многие травоядные погибли, когда закончились запасы проса. Плотоядные доели тех, кто еще оставался. Все они были доверены мне, так что это моя вина.

О, я знаю, что скажут обезьяны. Они скажут, что люди могли доверить мне должность Лорд-канцлера Зоопарка только в шутку, потому что меня зовут так же, как библейского Ноя. Но спрашивается, с чего придет в голову умирающим шутить подобным образом?

Я отнеслась к своим обязанностям очень серьезно. Я выполняла определенную работу, ежедневно и неукоснительно. На моем попечении оставался большой корабль, потерпевший крушение, и мой долг был остаться живой. Живой и спящей.

Моей обязанностью было спать целый день в этой вонючей и прокисшей атмосфере, потому что таким образом сохранялось большее количество кислорода. Кроме того, мне приходилось все время усмирять боль в ноющих зубах, страдать от дизентерии и потери своих сородичей и поддерживать в себе решимость спать дальше.

Я была последним слоном на земле, и от голода постоянно грызла нейлоновые веревки моего гамака. Голод одинаков для всех животных. Голод может быть бездонным. Гнусные шакалы съели мою жену. Ну наверное, голод одинаково мучит и шакалов и слонов.

Почему-то, Алекс, я в своих снах всегда оказываюсь чудовищем. Ведь я чудовище, да? Всегда чудовище, всегда страдаю — либо от одиночества, либо от голода, либо от паралича. Почему так происходит со мной, а, Алекс? Как ты думаешь?

Я открыла один глаз. Тусклый свет, запах разложения. А у меня на глазу ячмень.

С трудом я вылезла из гамака — спустила одну ногу, потом вторую, потом третью. Потом по холодному сухому бетонному полу потащилась к своей кормушке.

Вокруг остервенело жужжали мухи. Жуки-олени, навозники… Эти-то что едят? Дерьмо, вот что! Они едят дерьмо и становятся жирными. Морские водоросли должны были оказывать тот же эффект, но животные от них передохли. Чертовы дезертиры!

Подняв кверху запаршивевший хобот, я протерла глаза. Вокруг раздавались обычные утренние звуки — звон водяной струи по дну металлического ведра, пение птиц, хриплое рычание собак…

Подойдя к поилке, я выпила немного холодной подтухшей воды. От нее опять заломило зубы.

Я потянула за веревку, которая включала лампочку. Свет ослепил меня.

Да, теперь вымирание — это только дело времени. После того как люди ушли из этого ими же отравленного мира, что можем здесь сделать мы, животные? Мы нахлебники, потерявшие хозяина, и потонем в собственных нечистотах.

Я поплелась в тот угол, где висит мое распятие. Раньше я носила его на шее, но чертовы обезьяны стащили веревку. Я рухнула на колени на сырую солому, сделала поклон хоботом и взмолилась Иисусу Смиренному об освобождении. И перед Богом я прокляла имя Человек. Этих мерзких обезьян я тоже прокляла.