История обыкновенного безумия - Чарльз Буковски

— Слушайте, — сказал я, — если вы сумеете отобрать у той обезьяны мое пальто, я, пожалуй, тронусь в путь.

— Я не хочу, чтобы вы уходили, — сказала она.

— Вы хотите взять меня в свой зоопарк?

— Да.

— Но дело в том, что я человек.

— Вы неиспорченный. Вы не такой, как они. В душе у вас еще полно сомнений. А они пропащие, ожесточенные. Вы тоже пропащий, но еще не успели ожесточиться. Вас лишь надо найти.

— Но я могу оказаться слишком старым, чтобы меня… любили, как остальных обитателей вашего зоопарка.

— Я… не знаю… Вы мне очень нравитесь. Может, останетесь? Мы постарались бы вас найти.

На следующую ночь я опять не смог уснуть. Я дошел по коридору до перегородки из бус и заглянул. На сей раз Кэрол поставила посреди комнаты большой стол. Стол был дубовый, почти черный, с крепкими ножками. Кэрол была распростерта на столе, ягодицы на самом краю, ноги раздвинуты, пальцы ног едва касались пола. Одна рука прикрывала пизду, потом соскользнула. Когда рука соскользнула, все ее тело, казалось, залил ярко-розовый свет; кровь прилила к коже и дочиста все отмыла. Остаток розового цвета задержался на мгновение под самым подбородком и вокруг шеи, потом он исчез, и ее пизда слегка раскрылась.

Тигр неторопливо ходил кругами вокруг стола. Потом он закружил быстрее, быстрее, замахал хвостом. Кэрол негромко застонала. Когда она застонала, тигр находился прямо у ее ног. Он остановился. Поднялся. Он положил лапы на стол, и голова Кэрол оказалась между ними. Пенис удлинился; он был гигантским. Пенис начал тыкаться ей в пизду, отыскивая вход. Кэрол положила руку на тигриный пенис, пытаясь ввести его внутрь. Оба подергивались на пороге невыносимой, страстной агонии. Потом часть пениса вошла. Тигр вдруг резко дернул задними лапами; вошла оставшаяся часть… Кэрол пронзительно закричала. Потом, когда тигр начал движение, она обхватила его шею руками. Я повернулся и пошел к себе в комнату.

На другой день мы завтракали во дворе, вместе с животными. Своего рода пикник. Когда я набил рот картофельным салатом, мимо прошествовали рысь и черно-бурая лисица. Я испытывал совершенно новую, незнакомую полноту ощущений. Власти округа вынудили Кэрол соорудить высокую проволочную ограду, и все-таки животные еще могли побродить по просторной нераспаханной целине. Мы доели, Кэрол растянулась на траве и принялась смотреть в небеса. Боже мой, снова стать молодым!

Кэрол взглянула на меня:

— Иди сюда, старый тигр!

— Тигр?

— «Тигр, о тигр, светло горящий…» Когда ты умрешь, они тебя узнают, они увидят полосы.

Я растянулся рядом с Кэрол. Она повернулась на бок, положив голову мне на руку. Я посмотрел ей в лицо. Эти глаза вбирали в себя все небо, всю землю.

— Ты похож на Рэндолфа Скотта, разбавленного Хамфри Богартом, — сказала она.

Я рассмеялся.

— Забавная ты, — сказал я.

Мы неотрывно смотрели друг на друга. Я чувствовал, что готов утонуть в ее глазах.

Потом моя рука оказалась на ее губах, мы целовались, и я притянул ее к себе. Другой рукой я провел по ее волосам. Это был поцелуй любви, долгий поцелуй любви, и все-таки у меня держалась эрекция; ее тело двигалось по моему, двигалось, как змея. Мимо прошел страус. «Господи, — сказал я, — господи боже мой…» Мы снова поцеловались. Потом заговорила она: «Сукин ты сын! Ах ты, сукин сын, что ты со мной делаешь?» Кэрол взяла мою руку и сунула ее себе в синие джинсы. Я нащупал волосики ее пизды. Они были чуть влажными. Я принялся ее там потирать и поглаживать, потом мой палец вошел внутрь. Она меня страстно поцеловала. «Сукин ты сын! Сукин ты сын!» Потом она отодвинулась.

— Слишком быстро! Надо медленно, медленно…

Мы сели, она взяла мою руку в свою и стала гадать.

— Твоя линия жизни… — сказала она. — Ты пробыл на земле совсем мало. Вот смотри. Взгляни на свою ладонь. Видишь эту линию?

— Да.

— Это линия жизни. А теперь видишь мою? Я уже много раз была на земле.

Кэрол говорила серьезно, и я ей поверил. Невозможно было не верить Кэрол. Кэрол была всем, чему следовало верить. Тигр смотрел на нас с расстояния в двадцать ярдов. Легкий ветерок перебросил прядь ее рыжевато-каштановых волос со спины на плечо. Это было невыносимо. Я схватил ее, и мы снова поцеловались. Мы упали навзничь, потом она вырвалась.

— Тигр, сукин сын, я же сказала: медленно.

Мы еще немного поговорили. Потом она сказала:

— Видишь ли… Не знаю, как это выразить. Я часто вижу это во сне. Мир устал. Близок некий конец. Люди потеряли способность логически мыслить — люди-камни. Они устали от самих себя. Они молят о смерти, и их молитвы будут услышаны. Я… я… ну, да… я готовлю к жизни на том, что останется от земли, новое существо. Я чувствую, что где-то кто-то другой тоже готовит новое существо. Возможно, и в нескольких местах. Эти существа встретятся, расплодятся и выживут, понимаешь? Но чтобы уцелеть в той мельчайшей крупице жизни, которая остается, они должны сочетать в себе лучшие черты всех существ, включая человека… Мои сны, мои сны… Ты считаешь меня безумной?

Она взглянула на меня и рассмеялась.

— Ты считаешь меня Сумасшедшей Кэрол?

— Не знаю, — сказал я. — Это определить невозможно.

И опять я ночью не смог уснуть и пошел по коридору к передней комнате. Я посмотрел сквозь бусы. Кэрол была одна, распростертая на кушетке, неподалеку горела неяркая лампа. Кэрол была обнаженной и, казалось, спала. Я раздвинул бусы, вошел в комнату и уселся в кресло напротив нее. Свет лампы падал на верхнюю часть ее тела; остальное было в тени.

Раздевшись, я двинулся к ней. Я присел на краешек кушетки и посмотрел на нее. Она открыла глаза. Казалось, увидев меня, Кэрол ничуть не удивилась. Но в карем цвете ее глаз, хотя и густом, и прозрачном, не возникло, казалось, ни интонации, ни ударения, как будто я был не тем, что она знала по имени или поступкам, а чем-то иным — силой, никак со мною не связанной. Зато благосклонность была.

В свете лампы ее волосы были такими же, как на солнце, — сквозь каштановый цвет проглядывал рыжий. Он был как огонь, пламеневший внутри; она была как огонь, пламеневший внутри. Я наклонился и поцеловал ее за ухом. Она зримо вдыхала и выдыхала воздух. Я соскользнул вниз, спустив ноги с кушетки, коснулся языком ее грудей, лизнул, перешел на животик, пупок, вновь на груди, потом вновь скользнул вниз, еще ниже — туда, где начинались волосики, и принялся целовать, легонько разок укусил, потом опустился ниже, миновал главное, осыпав поцелуями одну ногу, потом другую. Она шевельнулась, издала негромкий звук: «Ах, ах…» И тогда я оказался над щелью, над губками, и очень медленно сделал по краю губок круг языком, потом тем же кругом вернулся обратно. Я укусил ее, дважды погрузил язык внутрь, погрузил глубоко, вынул, вновь провел им по кругу. Там появилась влага, с легким привкусом соли. Я сделал еще один круг. Звук: «Ах, ах…» — и цветок раскрылся, я увидел бутончик и кончиком языка, так легко и нежно, как только мог, принялся щекотать и лизать. Ее ноги дернулись вверх, и пока она пыталась обхватить ими мою голову, я поднялся выше, продолжая лизать, останавливаясь, поднимаясь к самой шее, кусаясь, а пенис мой в это время тыкался, тыкался, тыкался, и тогда она протянула руку и ввела меня в щель. Скользя внутрь, я нашел ее губы губами — и мы накрепко сцепились в двух местах: губы влажные и прохладные, цветок влажный и горячий, жаркая печь внизу, я держал в ее теле свой пенис, целиком, неподвижно, а она извивалась на нем, умоляя…

— Сукин ты сын, сукин ты сын… шевели! Шевели им!

Она барахталась, а я оставался неподвижен. Я уперся пальцами ног в край кушетки и надавил еще глубже, все еще не шевелясь. Потом, удерживая в неподвижности тело, я сделал так, что мой пенис трижды дернулся сам по себе. Она отозвалась сокращениями. Мы проделали это еще раз, и когда я не мог уже больше терпеть, я вынул его почти целиком, вновь погрузил — гладкость и пекло, — повторил еще раз, а она извивалась на моем конце, точно рыба, точно я был крючком. Я сделал это еще много раз, а потом, вне себя, принялся раз за разом вонзать его внутрь, ощущая, как он растет, мы вместе поднимались ввысь, как единое целое, — превосходный стиль, мы поднимались, минуя все, минуя историю, минуя самолюбие, минуя сострадание и испытание, минуя все, кроме сокровенной радости блаженного Бытия.

Мы вместе достигли оргазма, и потом я еще оставался в ней, а пенис мой не слабел. Когда я поцеловал ее, губы у нее были уже совсем мягкими и безвольно уступили моим. Ее губы ослабли, сдались на милость всего на свете. Еще полчаса мы лежали в легких, нежных объятиях, потом Кэрол поднялась. В ванную она направилась первой. Потом за ней пошел я. В ту ночь-там не было никаких тигров. Лишь старый Тигр, который только что светло горел.

Наша связь продолжалась, сексуальная и духовная, но между тем, должен признать, Кэрол и с животными не теряла связи. Шли месяцы безмятежного счастья. Потом я заметил, что Кэрол беременна. Да, неплохо зашел я попить водички.