История обыкновенного безумия - Чарльз Буковски

итак, вернемся как бы к ЛСД. если правда, что чем меньше получаешь, тем больше рискуешь — допустим, при сборе свеклы, — правда и то, что чем больше получаешь, тем больше рискуешь, любой непростой эксперимент — живопись, сочинение стихов, ограбление банков, занятие диктаторского поста и так далее — приводит человека в такое состояние, при котором опасность и чудо неразрывны, как сиамские близнецы, вы нечасто ходите по краю пропасти, но когда ходите, жизнь становится страшно интересной, весьма приятно спать с чужой женой, но в один прекрасный день вы понимаете, что вас того и гляди застукают, от этого вы лишь получаете еще большее удовольствие, наши грехи изобретаются на небесах, дабы мы оказались в собственном аду, в коем явно нуждаемся, проявите к чему-нибудь незаурядные способности, и вы наживете личных врагов, чемпионов освистывают; толпа жаждет увидеть их битыми и низвергнутыми в ее собственный чан с дерьмом, круглых дураков редко убивают из-за угла; победителя могут пристрелить из заказанной по почте винтовки (как гласит легенда) или из его собственного дробовика в маленьком городе вроде Кетчума. или как в случае с Адольфом и его шлюхой, когда Берлин покатывался со смеху над последней страницей их истории.

ЛСД тоже может довести до отключки, поскольку для прилежных экспедиторов не годится, плохую кислоту можно сравнить с плохой шлюхой: она тоже может выбить из седла, а в свое время был самогонный бум, спрос на «домашний джин», на черных рынках отравы закон сам порождает болезнь, но в сущности, причиной большинства неудачных полетов становится сам индивид, заблаговременно вышколенный и отравленный обществом, если человека заботят квартирная плата, взносы за машину, табельные часы, университетское образование ребенка, двенадцати долларовый обед для любовницы, мнение соседа, вставание при подъеме флага или дальнейшая судьба Бренды Старр, таблетка ЛСД, скорей всего, сведет его с ума, ведь в некотором смысле он уже душевнобольной и в русле общества удерживается лишь с помощью наружных решеток да молотков однообразия, которые делают его равнодушным к любому индивидуалистическому мнению, для полета требуется человек, еще не посаженный в клетку, еще не заебанный могучим Страхом, который движет всем обществом, к несчастью, большинство людей склонно переоценивать свои достоинства в качестве независимых и свободных индивидов, и ошибкой поколения хиппи является призыв не доверять ни одному человеку старше тридцати, тридцатилетний возраст еще ни черта не значит, большинство схвачено и вышколено, причем окончательно, уже к семи или восьми годам, многие молодые ВЫГЛЯДЯТ свободными, но это всего лишь химическое состояние тела и энергия, а не реальное состояние духа, свободных людей ВСЕХ возрастов я встречал в самых неожиданных местах — они были и швейцарами, и автомобильными ворами, и мойщиками машин, встречал я и нескольких свободных женщин — главным образом медсестер и официанток, — и тоже ВСЕХ возрастов, свободная душа встречается редко, но узнаешь ее тотчас же — в основном потому, что хорошо, очень хорошо чувствуешь себя, когда оказываешься рядом с таким человеком.

в элэсдэшном полете возникают вещи, которые не подчиняются никаким правилам, в нем возникают вещи, которых нет в учебниках и по поводу которых нельзя направить протест члену муниципального совета, травка всего лишь делает более сносным существующее общество; ЛСД — это иное общество внутри самого себя, если вы социально ориентированный тип, вероятно, вы сможете определить ЛСД как «галлюциногенный наркотик» — это простейший способ отказаться от него и обо всем позабыть, однако галлюцинация, ее толкование зависят от вехи, с которой вы начинаете действовать, что бы с вами в это время ни происходило, происходящее и вправду становится реальностью — это может быть и фильм и сон, и половые сношения, и убийство, и превращение в жертву убийства, и поедание мороженого, разве что обману поддаешься позднее, что происходит, то происходит, галлюцинация — это всего лишь словарное слово, одна из общественных опор, когда человек умирает, для него это сама реальность; для других — всего лишь несчастье или то, с чем следует поскорее разделаться, обо всем заботится «Форест лон». когда мир начинает признавать, что ВСЕ части составляют целое, тогда у нас может появиться шанс, все, что видит человек, — реально, это появилось не благодаря какой-то внешней силе, это существовало до его рождения, не вините его в том, что он видит это сейчас, и не вините его в том, что он сходит с ума, ведь педагогическим и духовным силам не хватило мудрости объяснить ему, что экспериментированию нет конца и что все мы должны стать кусочками дерьма в плотном кольце азбучных истин, и больше никем, причина неудачного полета — не ЛСД. это ваша мать, ваш президент, соседская девчонка, мороженщик с грязными руками, дополнительный курс алгебры или испанского, это зловоние нужника в 1926 году, это человек с длинным носом после того, как вам сказали, что длинные носы уродливы; это слабительное, это Бригада имени Абрахама Линкольна, это шоколадки «Тутси» и «Туте и Каспер», это лицо Франклина Рузвельта, это лимонные леденцы, это десятилетняя работа на фабрике и увольнение за пятиминутное опоздание, это старая мымра, преподававшая американскую историю в шестом классе, это ваш сбитый машиной пес, а потом карта, которую вам никто не смог правильно начертить, это список в тридцать страниц длиной и в три мили высотой.

неудачный полет? вся эта страна, весь этот мир совершает неудачный полет, дружище, но если проглотишь таблетку, тебя арестуют.

я до сих пор сижу на пиве — в основном потому, что в сорок семь в меня вцепились железной хваткой, я был бы круглым дураком, если бы решил, что уже ускользнул от всех расставленных мне сетей.

думаю, Джефферс выразил очень хорошую мысль, когда сказал примерно так: берегитесь капканов, друзья, их слишком много, говорят, даже Господь попался в капкан, когда однажды шел по земле, впрочем, нынче кое-кто из нас не совсем уверен, что это был именно Господь, но кем бы он ни был, он знал неплохие фокусы, правда, похоже, слишком много болтал, слишком много болтать может каждый, даже Лири. или я.

сегодня холодный субботний день, и солнце уже клонится к закату, куда вы деваете вечера? будь я Лайзой, я бы расчесывал волосы, но я не Лайза, ну ладно, у меня есть старый «Нэшнл джиографик», и страницы блестят, как будто что-то действительно происходит, конечно, это не так. в этом здании всюду пьяные, целый улей пьянчуг под конец, под окном ходят жены, произнеся, прошипев довольно избитое и ласковое словцо типа «черт», я выдергиваю из машинки эту страницу, она ваша.

«В моем супе печенье в форме зверюшек»

Я вышел из длительного запоя, в течение которого лишился малозначительной работы, комнаты и (возможно) рассудка. Переночевав в подворотне, я вышел на солнечный свет, проблевался, пять минут переждал, а потом прикончил остаток вина из бутылки, которую обнаружил в кармане пальто. Я пустился в путь через город, без всякой цели. Пока я шел, мне казалось, будто некая доля вещей обретает смысл. Конечно, это было не так. Но и там, в подворотне, мне вряд ли стало бы легче.

Какое-то время я шел, насилу соображая. В голове у меня копошились смутные мысли о прелестях голодной смерти. Мне хотелось лишь подыскать местечко, чтобы улечься и ждать. Я не испытывал ненависти к обществу, поскольку не имел к нему отношения. С этим фактом я смирился давным-давно.

Вскоре я оказался на окраине города. Дома стояли уже не так близко друг к другу. Появились поля и небольшие фермы. Я был не столько голоден, сколько болен. Стало жарко, я снял пальто и перекинул его через руку. Мне захотелось пить. Нигде не было ни малейшего признака воды. От падения прошлой ночью лицо мое было в крови, волосы растрепались. Смерть от жажды в число легких смертей, в моем представлении, не входила; я решил попросить стакан воды. Миновав первый дом, который почему-то показался мне неприветливым, я направился дальше, к очень большому трехэтажному зеленому дому, окруженному вьющимися растениями, кустами и множеством деревьев. Когда я поднялся на крыльцо, изнутри до меня донеслись странные звуки, и мне почудились запахи сырого мяса, мочи и испражнений. Однако в доме чувствовалось некое дружелюбие; я позвонил.

Дверь открыла женщина лет тридцати. У нее были длинные волосы, рыжевато-каштановые, очень длинные, а карими глазами она смотрела на меня. Это была стройная женщина в облегающих синих джинсах, сапогах и бледно-розовой рубашке. Ни в лице ее, ни в глазах не отражалось ни страха, ни бурного предчувствия.

— Да? — сказала она, едва заметно улыбнувшись.

— Я хочу пить, — сказал я. — Не нальете стакан воды?

— Входите, — сказала она, и я последовал за ней в переднюю комнату. — Садитесь.