Русские провидцы и предсказатели - Виктор Меньшов

Сам Корейша, по многочисленным воспоминаниям, спал на грязном полу, ел, сваливая все – первое, второе, фрукты, в одну миску, заливал и так кушал, заставляя и других пробовать это «блюдо». С утра до вечера «сокрушал» палкой стекло и камни, превращая их в песок, который руками перемешивал, – так он истреблял бесов. На вопросы часто отвечал невпопад, часто просто поперек, бормотал нечто невнятное. Был грязен, ходил под себя, иногда откровенно издевался над посетителями: заставлял их убирать за собой, вываливал им на головы еду, бросал в них предметы, грязно ругался.

Что касается его «приготовлений» пищи, есть якобы личное толкование этого «действа», опубликованное Горицким в виде собственноручного ответа Ивана Яковлевича на пасквиль Прыжова (об этой брошюре чуть ниже).

«Вы, милостивый государь, многое в книжке своей поставили мне в вину; а главным образом на показ всему свету выставили мою безкомфортабельную жизнь и жестоко осудили меня за то, что я, по великим постам, приносимые мне постные и скоромные кушания мешаю вместе, и потом сам ем и других кормлю; и все это, как вы говорите, имеет в глазах моих мистическое значение. Стало быть, обвинение ваше пало на меня от вашего непонимания моего действия, а потому считаю нужным его пояснить вам. Раз как-то пришло в старую глупую голову на мысль, что у вас в свете по великим постам живут не так, как следовало бы: довольно разнообразно и с учреждениями св. Церкви нашей не согласно. Я слышу, например, что в эти святые дни там у вас шумные балы, то – удалые концерты, то – в театрах живые картины, лотереи и разные иностранные фокусы, а на балах – большие стерляди, пьяная уха, жирные пироги разных названий, гуси, утки, поросята; а там, в то же время, – редкие удары в колокола, большие и малые поклоны, потом: хрен, редька, лук, кислая капуста, черный хлеб и русский квас. Что это такое, думаю, – в одном городе, да не одни норовы? Все, кажется, – христиане православные, а не все живут православно. Первые мне очень не понравились; давай же – вразумлю их, чтобы и они жили по-христиански. Но как растолковать им, что жить им так не следует? Прямо так сказать – не послушают, – засмеются только. Написать книжку – не могу. Дай же составлю им такой винегрет из кушаний, чтобы он опротивел им всем; а если винегрет опротивеет им, то, думаю себе, наверно, тогда и беззаконнная жизнь их опротивеет им и будут жить по христианскому закону. Вот вам, милостивый государь, объяснение непонятного для вас мешания кушаний; пусть послужит оно толкованием и всей моей, странной для вас, жизни!»

Частое невнятное бормотание Корейши зачастую объясняется тем, что ему скучно было отвечать на бесконечные вопросы посетителей, за кого выйдет дочка на выданье, стоит или не стоит отдавать долг, как не прогадать при сделке. Вот он и общался сам с собой, отвечая на собственные вопросы. Раздражением от бесконечных посетителей, порой бывших просто невыносимыми, объясняется и его грубость.

О Корейше не очень лестно отзывался Пыляев, хотя достаточно добродушно, рассматривая Ивана Яковлевича как чудака. Впрочем, не буду составлять списки врагов и друзей Ивана Яковлевича, без меня есть кому воздать каждому по делам его. Наиболее активным и последовательным врагом Корейши являлся некто Прыжов, автор брошюрки «Двадцать шесть московских лжепророков, лжеюродивых, дур и дураков», одним из главных «героев» этой книжицы стал Иван Яковлевич. В каком виде он там был представлен, следует из самого названия книжицы.

Об авторе этой брошюры стоит сказать отдельно. Мы часто ведем интеллектуальные споры о том, совместимы ли «гений и злодейство», морально или нет читать шпиона Бомарше, играть музыку Сальери (достаточно бездоказательно обвиненного в отравлении). И в то же время читаем и переиздаем книжки таких, как Иван Прыжов. Этот студент-недоучка был страшно близорук, разочарован в жизни, от которой ожидал легкого успеха, а получал тычки и подзатыльники, поскольку беспробудно пил, став ни на что не способным алкоголиком. От отчаяния пытался утопиться, но из этого получилась такая же карикатура, как и его пасквили: пруд, в котором он думал утонуть, оказался ему по колено.

Желая хоть как-то заработать на кабацкие утехи, он строчил базарные книжонки, как сейчас сказали бы – «желтую прессу». Кроме упомянутой уже брошюры он написал «Историю кабаков России», «Нищие на святой Руси. Материалы для общественного и народного быта в России», «Корчма. Исторический очерк», «Русские кликуши». Больной человек – больные темы, яростная озлобленность на всех и вся, возможность хоть на страницах рукописей поиздеваться над и без того беззащитными людьми, волей судеб оказавшимися на обочине жизни.

Клокотавшая внутри озлобленность привела его к страшному, хотя и логическому финалу – он близко сходится с небезызвестным апологетом революционного насилия – Сергеем Нечаевым, становится членом «Народной расправы». Правда, агитационную работу он вызвался проводить в. кабаках, востребовав выделения некоторой суммы на посещение злачных мест.

Вступивший в эту же террористическую организацию студент Иванов в чем-то не согласился с деспотичным Нечаевым. Тот обвинил его перед товарищами в предательств. И в ноябре 1869 года Иванова, обманом заманив в дальний угол Петровского парка, затолкали в грот, где Нечаев, Успенский, Кузнецов, Николаев и Прыжов, впятером, долго и мучительно убивали несчастного юношу. В темноте Нечаев стал душить кого-то из своих. Участвовавший в этом Прыжов в какой-то момент испугался и даже попытался отговорить Нечаева от убийства, но тот в бешенстве выстрелил в «миротворца», после чего перепуганный Прыжов то ли держал студента за руки, то ли стоял в сторонке. За это преступление он был приговорен к каторге, там и умер.

Вот такой человек выступал «обвинителем» Ивана Яковлевича.

Наиболее благожелательные и подробные записки о нем оставил много и часто общавшийся с Корейшей А. Ф. Киреев в книге «Юродивый Иван Яковлевич Корейшъ». В предисловии к этой книге Киреев писал: «Многие из старожилов Москвы вероятно помнят то время, когда в Преображенской больнице умалишенных находился известный всей Москве «Иван Яковлевич», который, получив высшее академическое образование и обладая от природы умом светлым, был для многих камнем преткновения, как образом своей юродствующей жизни, так и своими действиями, шедшими вразрез обычаям мира, и поэтому посещавшие его из одной лишь любознательности уходили с полным убеждением, что видели сумасшедшего; тогда как. люди, чаще других бывавшие у него и с религиозной точки зрения глубже всматривавшиеся в его жизнь и действия, видели пред собою не только [не] сумасшедшего, но даже и не простого смертного, а великого по терпению своему подвижника, добровольно презревшего мир, со всеми его благами, и принявшего вольную нищету и юродство, которое и св. отцами Церкви признается за самое высокое подвижничество».

Вернемся к свидетельствам очевидцев, среди которых были люди образованные, отнюдь не склонные к легковерию. Вот воспоминания князя Алексея Долгорукого:

«Я наблюдал за Иваном Яковлевичем в Москве, в доме умалишенных; вот один случай, который убедил меня в его прозерцании. Я любил одну А. А. А., которая, следуя в то время общей московской доверенности к Ивану Яковлевичу, отправилась к нему для того, не предскажет ли ей чего-нибудь нового; возвратившись оттуда, между прочим, рассказала мне, что она целовала руки, которые он давал и пила грязную воду, которую он мешал пальцами; я крепко рассердился и объявил ей формально, что если еще раз поцелует она его руку или напьется этой гадости, то я до нее дотрагиваться не буду. Между тем спустя недели три она отправилась вторично к нему, и когда он, по обыкновению, собравшимся у него дамам стал по очереди давать целовать свою руку и поить помянутою водою, дойдя до нее, отскочил, прокричав три раза: «Алексей не велел!»; узнав это, я решился к нему поехать и по-наблюсти за ним; первая встреча моя была с ним: как только я взошел, он отвернулся к стене и начал громко про себя говорить: «Алексей на горе стоит, Алексей по тропинке идет узенькой, узенькой; холодно, холодно, холодно, у Алексея не будет ни раба, ни рабыни, ноги распухнут; Алексей, помогай бедным, бедным, бедным. Да, когда будет Алексей Божий человек, да… когда с гор вода потечет, тогда на Алексее будет крест». Признаться сказать, эти слова во мне запечатлелись, и после этого я выучился трем мастерствам; хотя мне и объясняли эти слова ясновидящие и высокие, но, однако, день Алексея, Божия человека, я неравнодушно встречаю. Из наблюдений над ним, я утром более находил в нем созерцания, и многие такие откровенные вещи он открывал, что самому высокому ясновидцу только можно прозерцать; в других же иногда целыми днями он пустяки городил. Говорил он всегда иносказаниями».