Библиотека географа - Джон Фасман

— Он стрелял не из ружья, а из пистолета. — Она снова кивнула, не меняясь в лице. — Вас это не удивляет?

— Удивляет, конечно, — произнесла она с некоторым раздражением. — Почему вы подумали, что не удивляет?

— Ничего такого я не подумал. Просто я, просто…

— Просто вы как репортер не могли об этом не спросить. Скажите, вы хоть когда-нибудь забываете о своей работе?

— Конечно. Начиная с этой минуты.

Она положила голову мне на плечо.

— Что еще вам рассказал ваш профессор?

— Ничего особенно примечательного. — О том, что в этом деле замешана еще и полиция, я решил ей пока не говорить. Нечто в ее тоне навело меня на мысль, что она рассматривает Пюхапэева как своего рода собственный проект, а заботу о нем как проявление щедрости своей богатой натуры и даже, возможно, богоугодное дело, внушенное ей самим Господом. Коли так, вряд ли стоило рассказывать о затяжном конфликте ее протеже с властями. — Зато кое-что странное произошло со мной, когда я вернулся домой после ленча с профессором.

— И что это было?

— Послание на двери моей квартиры. — Поскольку ее голова все еще покоилась у меня на плече, я почувствовал, как она напряглась. Несильно, но все-таки я ощутил это. — На лицевой стороне конверта был изображен кадуцей. Это, между прочим, новое слово, которое я сегодня узнал. Кадуцей — это…

— Я знаю, что это такое. — Она было отстранилась от меня, но потом снова склонила голову мне на грудь. — О чем же говорилось в послании?

— Да ни о чем. Кроме моего имени на конверте, оно не содержало ни единого слова. Зато внутри находился зуб. Человеческий зуб.

Ханна выпрямилась и посмотрела на меня широко раскрытыми глазами.

— Вы шутите?

— Напротив, я абсолютно серьезен. Интересно, что зуб выглядел так, словно его только что удалили.

Она поднесла к губам ладонь.

— Вы рассказали кому-нибудь об этом?

— Вы имеете в виду, кому-нибудь помимо вас?

— Да, умник, именно это я и имела в виду, — сказала она, игриво ущипнув меня за ухо. — Например, полиции, вашему редактору и так далее.

— Арту я пока об этом не сказал, хотя думаю, что должен. Что же касается здешних полицейских, то вы, полагаю, видели их. Что они могут? — Я решил не упоминать о Джо Джадиде — не знаю почему, но в ретроспективе оказалось, что инстинкты мои сработали верно. — Как по-вашему, что мне теперь делать?

— Честно? Выбросить это из головы и написать некролог, как вы и намеревались с самого начала. Неужели у вас недостаточно информации, чтобы закончить его? Что же до всего остального, скажу так: некоторые люди должны оставаться в нашей памяти окутанными флером загадочности и мистики. Как и некоторые события. Я знала Яна лучше, чем кто бы то ни было в этом городе. Возможно, даже лучше, чем люди, которые с ним работали. За исключением его арестов, детских лет и тому подобных вещей. И коль скоро вы начали получать странные послания…

— Странные послания только подхлестывают мое желание продолжить начатые поиски. Мне не нравится предположение, будто меня можно от этого отвадить.

— Ах вы, мой храбрец, — пошутила она, ткнув меня пальцем в живот. — Но почему бы вам не написать некролог и не забыть на некоторое время об этой истории? Выждите немного и посмотрите, появятся ли после этого на вашей двери новые послания. Если да, значит, два этих дела взаимосвязаны, ну а коли так, то можно копать дальше. — Идея была неплохая, а тот факт, что она исходила от Ханны, сообщал ей необходимую убедительность. Тем не менее это означало, что мне, пусть на время, придется оставить расследование.

— Одна редакторша из Бостона заинтересовалась этой историей, — сказал я. — И я не могу сейчас все бросить.

— Ага! Я и не подозревала, что вы такой карьерист.

— Я не карьерист, — окрысился я, поскольку ее замечание меня задело. — Просто работаю над статьей и не хочу бросать это дело только из-за того, что какому-то типу взбрело в голову помешать мне. Кроме того, возможно, это послание пришло от какого-нибудь дантиста, раздраженного одной из моих старых статей.

— Хорошо, хорошо. Все правильно: не хотите — не надо. Только будьте осторожны, ладно? У вас нет причин рисковать ради вашего «Линкольнского курьера». Да и ради места репортера в Бостоне тоже. Вполне возможно, оно вам и так достанется, безо всякого риска. Я хочу сказать, что вы молоды, умны и талантливы, а все остальное со временем приложится.

Нетрудно правильно истолковать этот разговор в ретроспективе, особенно когда он изложен на бумаге, как сейчас. Но я был очарован этой женщиной — и прежде всего потому, что хотел быть очарованным.

— Возможно, — согласился я. — Возможно, вы правы.

Это была любимая фраза моей матери на протяжении последних нескольких лет, предшествовавших ее разводу с отцом. Временами я сам ее использовал, и в моей трактовке она значила примерно следующее: «Я так не думаю, но не имею желания спорить с вами по этому поводу».

Где-то посреди третьей порции виски — надо сказать, мы прикончили-таки бутылку — мне показалось, что в комнате стало холодно. Я поднялся, подошел к радиатору и понял, что он неисправен, а из окна дует. В перерывах между песнопениями, доносившимися из стереосистемы, я слышал, как стенал и скрипел старый дом, как завывал за стеклами ветер. От этого мне стало еще холоднее. Я засунул руки, как в муфту, в рукава своего свитера и с силой сжал пальцами рубашку.

— Когда вы так делаете, то становитесь похожи на маленького мальчика. — Я разжал пальцы и вынул руки из рукавов. — Я, собственно, не хотела сказать ничего обидного… В комнате действительно холодно. Когда миссис де Соуза выключает отопление, температура здесь быстро падает. По счастью, я знаю, как решить эту проблему. — Она достала из шкафа большой, ручной вязки, толстый шерстяной плед. Составлявшие его разноцветные яркие четырехугольники, окантованные синими нитками, придавали ему уютный, старомодно-домашний вид. Из подобных пледов дети делают вигвамы и прочие убежища. — Это связала моя бабушка, — пояснила Ханна, разворачивая и встряхивая его. — Идите сюда.

Мы прижались друг к другу на диване и укрылись пледом. От нее пахло виски, настоянном на розовых лепестках, туалетной водой и чистым здоровым телом. Я поцеловал ее в шею — в ту ее часть, которая находилась ближе ко мне. Она взяла в ладони мои руки и стиснула их.

— Вы дрожите, — сказала она.

— Мне холодно.

— Это единственная причина?

Разумеется, я дрожал не только поэтому.

Я проснулся в три тридцать шесть утра с непонятным смущением и сильной головной болью от выпитого виски. Прежде чем я понял, где нахожусь, прошло некоторое время. Ханна спала рядом, и ее каштановые волосы разметались по подушке. В ванной я выпил три стакана холодной воды и, ступая босыми ногами по ледяному полу, на цыпочках вернулся в комнату. Когда я забрался в постель, Ханна свела у меня на груди руки, прижалась и поцеловала в ухо. Мы отлично вписались друг в друга.

Утро не оставило о себе почти никаких воспоминаний. Каждый человек хотя бы раз в жизни испытывает нечто подобное, когда находится в преддверии или, вернее сказать, в самом начале любви. Утро пролетает незаметно из-за любовной лихорадки, которая как начинающаяся болезнь постепенно завладевает всем вашим существом, по причине чего окружающее видится смутно, а чувство времени теряется. К тому же мы после пробуждения занимались самыми прозаическими вещами. Я приготовил тосты и поджарил яичницу, мы позавтракали в постели и поехали к границе штата Нью-Йорк, где долго гуляли вдоль реки; зашли в почти пустую придорожную таверну с запоминающейся вывеской «Жареные цыплята и летающие дротики», ели там куриные крылышки и бросали в цель дротики, после чего поехали домой. Мне нравилось, как она выгибала руку, прежде чем метнуть дротик, и то, что больше не прикрывала рот ладошкой, когда смеялась. Я же перестал стыдливо опускать глаза всякий раз, когда выдавал какую-нибудь сомнительную шутку. Вернувшись, мы уже не испытывали смущения и скованности, хотя, приехав в Линкольн, Ханна, поскучнев и сославшись на «десоузафобию», попросила припарковаться не у ее дома, а на параллельной улице, что я и сделал. Потом мы пробирались в квартиру Ханны длинным обходным путем, чтобы нас не было видно с Орчад-стрит, из окон миссис де Соуза. Я тогда не придал этому значения. Впрочем, я был не в том состоянии, чтобы оценивать что-либо объективно.

Я думал, что мы вообще не спали, однако будильник Ханны вырвал меня из сонного оцепенения.

— Почему ты мне позволил пить в воскресный вечер? — застонала она. — Приведи себя в порядок и принеси мне из шкафчика в ванной три таблетки адвилз и большой стакан апельсинового сока из кухни. — И игриво пихнула меня ногой, пока я протирал глаза, приходя в себя.