Александр и Любовь - Александр Сеничев

ЭТО - НЕ ПОЗДНО. Что ПОЗДНО - вы лучше нас знаете. Неделю спустя - Александра Андреевна: «Мой деточка приходил сегодня, играл с Топкой. Он очень похудел. Уехал тот господин. Но люба все равно не бывает дома».

Тот господин - упомянутый Константин Кузьмин-Караваев - молодой актер и режиссер, выступавший под псевдонимом К.Тверской. В воспоминаниях Веригиной он проходит под кодовым именем «К.». Ну, как молодой - на девять лет младше Любови Дмитриевны. Занятная деталь: Блок предпочитает дам постарше, Люба - мужчин поюней. Так вот: этот «К» только что окончил университет и теперь вынужден отправиться на несколько месяцев в провинцию для отбывания воинской повинности. Что для не в шутку влюбившейся Любови Дмитриевны, конечно же, удар под дых. В те дни Блок запишет в дневнике: «Не ходит в свой подвал, не видит своих подозрительных для меня товарищей, - уже бледнеет, опускается, долго залеживается в постельке по утрам. Ей скучно.   Ночью - острое чувство к моей милой, маленькой бедняжке.   Ей скучно и трудно жить. Скучно со мной тоже. Я занят собой и своим, не умею «дать» ей ничего». Он прекрасно всё видит и столь же прекрасно всё понимает. И всё это не идет у него из головы. И вскоре за чаем он решительно предлагает жене избавиться от «туманности и неопределенности».

Каруселька жизни крутится, и на этих лошадках Блоки мимо нас уже проезжали. Как и четыре года назад (уже четыре!) ему хочется определенности. Помните: «мне говорить все можно и даже должно»? И, как и четыре года назад, Блок ее получает: 2 ноября Любовь Дмитриевна собралась, села в поезд и в традиции лучших из декабристских жен укатила к своему К. в Житомир. На бессрочное там поселение. Через неделю определенности снова поубавилось - Блок получил письмо: «Мое отношение к тебе стало мне здесь совсем ясно: пятнадцать лет не полетели к черту, как ты говорил; конечно, они на всю жизнь, и здесь, я чувствую к тебе не только привычку и привязанность, но и возможность снова встретиться сердцем».

Зиму она планирует провести в Житомире. Хотя, всё решено не окончательно, он ей не чужой, она с ним не порывает, а как это устроить, они поговорят - Люба грозится приехать через пару недель и тогда уже что-то объяснить. «Господь с тобой. Целую тебя. Буся». - Песня!..

Годы, проведенные рядом с таким наставником, многому научили маленькую Бу. Они окончательно поменялись местами, и теперь уже Люба ведет себя точно так же, как Саша в первые после женитьбы годы. Теперь уже Люба гипнотизирует (мастерски: «мое отношение к тебе стало мне ясно».   «возможность встретиться сердцем».   «не могу сказать, что решила окончательно.»)

Но на сей раз удивительным образом никого из них уже не жалко. Особенно Блока, пишущего в ответ одно из самых знаменитых своих писем:

«Ты погружена в непробудный сон, в котором неуклонно совершаются свои события: на Кавказе ты ставила на карту только тело, теперь же (я уверен, почти нет сомнения) ты ставишь на карту и тело, и душу, т.е. гармонию. Каждый день я жду момента, когда эта гармония, когда-то созданная великими и высокими усилиями.

(вмешаемся: усилиями, Александр Александрович, великими усилиями, только вот вряд ли Вашими) .  но не укрепленная и подтачиваемая и нами самими и чужими, врагами, - в течение десяти лет, - разрушаются. (и снова молчать не получается - какие «враги»? какие еще «чужие»? мама, что ли? полно вам уже!) .  То, что ты совершаешь, есть заключительный момент сна, который ведет к катастрофе.   Я в эту новую гармонию не верю, я ее проклинаю заранее не только лично, но и объективно. Она - низшего порядка, чем та, которая была достигнута когда-то... Если ты сомневаешься в этом, то я -не сомневаюсь. Если ты веришь в установление новой гармонии для себя, то я готов к устранению себя с твоего пути, готов гораздо определеннее, чем 7 ноября 1902 года. Поверь мне, это не угроза и не злоба, а ясный религиозный вывод, решительный отказ от всякого компромисса. (да сколько же можно стращать? Белый вон тоже стращал, а ему что было сказано? - ну иди и топись. Вы такого же разрешения выпрашиваете, что ли? И откуда это в Вас теперь «ясные религиозные выводы»? Какую такую гармонию Вы на сей раз обороняете? Какой ей прок - ну хоть малюсенький, какой? - с этой-то вашей гармонии.)

... Прошу тебя оставить домашний язык в обращении ко мне. Просыпайся, иначе - за тебя проснется другое. Благослови тебя бон, помоги он тебе быть не женщиной-разрушительницей, а - созидательницей. Александр Блок».

И тут - по утверждению более чем осведомленной Веригиной - «медлить с ответом было невозможно. Люба сейчас же ответила телеграммой: «Получила письмо, понимаю, приеду девятнадцатого, Люба».

А мы не согласимся: глупости! не от невозможности это. На сей раз Л. Д. ничем не жертвует и никакой слабины не дает. Она действует в точном соответствии с уже намеченным планом. Она же обещалась приехать «после половины ноября», а 19-е - как раз после половины. На другой день у него в дневнике: «Милая моя вчера утром в 9 часов, когда еще темно, приехала. Несколько разговоров в течение дня.». Что это были за разговоры, не ведаем. Но некий компромисс, судя по всему, достигнут был. Александра Андреевна - Мане Ивановой: «Она и на всю зиму уедет в Житомир.   Сашенька сам хорошо принимает свое несчастье.   рядом с ним живет живое, сильное, как бывают звери, существо, которое молчит, кроется, таится. И если б Саша захотел и понял, он бы, может быть, мог сделать из этого богатого, хоть и темного материала, человека». О, как правы вы, Александра Андреевна! Если бы только

Саша ЗАХОТЕЛ, если бы ПОНЯЛ - он и впрямь, МОЖЕТ БЫТЬ, и сделал бы. Но в том-то и беда, что ваш (да и наш) Саша уже десятый год НЕ ХОЧЕТ и НЕ ПОНИМАЕТ. И то, что ваш, снова простите, Пигмалион уже наваял из этого «богатого, хоть и темного материала», устало храниться в пыльном чулане с табличкой на ноге «Галатея №1». Ох как устало! Ваша его Галатея решила доделать себя сама. И, окончательно осмелев, долепила себя - такую: вот именно «сильную, как бывают звери».

Долепила - буквально - из того, что было.  14 декабря Люба снова уехала в Житомир... К Новому году вернулась. Покантовалась месячишко, и назад - к любимому. У Блока, разумеется, «упадок духа». Ему «скучно». Он лечится музыкой («Садко» помогло»). Он хочет, чтобы она писала. И он очень благодарен ей за то, что она пишет. Каждый вечер ходит в ее комнату и «окрещивает кроватку»...

8 марта он на кладбище - «смотрел Митину могилу» (навещал ее мертвого ребенка, зачатого вот в такой же точно отлучке). Напоминает ей: «Месяц, как ты уехала». Интересуется ее планами на лето (раньше, то есть, не ждет). В ответ: «Милый ты мой, об лете я так и думаю - куда-нибудь с тобой поедем, будешь купаться и поправляться». Она просит не грустить: «Ведь ты же знаешь, что я вернусь и лето мы проведем вместе, товарищами».

И уже безо всякой тени смущения Любовь Дмитриевна говорит, что, хотя и рада бы его повидать, да на другой же день затоскует, и жизнь у них пойдет «не такая, как может быть у нас, а с моими постоянными «надутыми рожами» и нервными гримасами, которые тебя совершенно выбивают из колеи». И что он должен ей это простить, потому как все, что в ней было хорошего, она отдала ему. Ну, правда ведь: не она же виновата в том, что ее хорошее ему было не нужно? А кроме того: «.  но и ты меня любишь и отпустил меня сюда,.. не захотел отнять у меня счастье».

Собственно, тут можно ставить точку.

Такая вот - предельно товарищеская физиономия теперь у их взаимной любви. Блок долго распространялся о своей былой гармонии, но в результате безоговорочно принял новую - Любину. А главное - он получил то, чего хотел -определенность. И он снова в равновесии. На Пасху пишет жене: «Крестный ход был меньше, жандарм раздавил человека, ночь была прекрасна и туманна. Празднично было». «Жандарм раздавил человека», и - ЧЕРЕЗ ЗАПЯТУЮ -«прекрасно и празднично». Вот вам и Блок, которого слепила Люба, покончив с лепкой себя любимой.

Попутно она приучает мужа и к новым реалиям ее отношения

к свекрови: «Я помню, что завтра мамины именины, но не поздравляю ее - может быть, она случайно не ответила на мою карточку к рождеству, а, может быть ей и неприятно». Теперь Блок проглатывает и это.

Весна разгуливается. Люба просит выслать ей легкие вещи, Блок высылает. Проходит апрель, май близится к концу. Она обещает вернуться 26-го. Блок - робко: а может, ну ее эту заграницу? Люба телеграфирует: «Приеду вторник утром билеты за границу можешь взять теперь». 28 мая она вернулась. Похудевшая (у Веригиной: «немного постарела или просто измучена»), но веселая. И через две недели Люба с Сашей уже ехали в сторону ненавистного Блоку Парижа.

Биаррицкие страдания 

Бог, как известно, любит троицу. Блоки, конечно, не могли даже подозревать, что их третья вылазка в «бескультурную» Францию - последняя.

Ничего нового. В том смысле, что меняется лишь география, а Блок, сколько его на море ни вози и по музеям ни води - всё тот же: Версаль еще более уродлив, чем Царское Село, Булонский лес вытоптан, а в XVIII веке всё, начиная с пропорций, просто отвратительно. Вот, разве что, крабы.