Ритуал - Адам Нэвилл

Выходи, ублюдок!

Люк зарычал в пустоту. Он молился, чтобы безумие лишило его парализующего осознания утраты. Так в чем же смысл жизни? Прожил мало, умер, про тебя забыли. Одного намека на это было достаточно, чтобы сойти с ума или покончить с собой. Здесь ты был безжалостно убит, а потом брошен в сырой склеп. Завален пестрыми костями чужаков и мертвого скота.

Они были моими друзьями.

Вокруг стучали капли дождя, и ветер выдавал звуки океана в далеких верхушках деревьев. Но никто не ответил ему. Никто не пришел за ним, теперь, когда он был готов без страха дать угаснуть своему измученному, уставшему, и спутанному сознанию.

Он стоял один, обхватив руками голову, в которой из последних сил билась боль. Он закрыл глаза и подумал о тех, кого больше нет. О друзьях, которых потерял. О лучших друзьях, с которыми хотел дружить до самой смерти. Смерти, которая пришла слишком рано и без предупреждения.

Я буду с вами, парни. Уже скоро.

Он повернулся и, покачиваясь, побрел обратно в лес.

45

Лежа на спине, Люк смотрел в далекий полог из миллиона листьев и бесконечную сеть ветвей. Местами он видел небо, и оно было темным. На мгновение он задался вопросом, где находится. Потом вспомнил и снова закрыл глаза.

Он переходил от дерева к дереву, как на костыли, опираясь на стволы и нижние ветви. Постоянный гул мошек сменился громким жужжанием, когда одна из них залетела в ухо. Руки были мокрыми от лимфы, вытекавшей из содранных белых шишек, образовавшихся на запястьях. Следы укусов появились даже под ремешком часов. Брызги от раздавленных им насекомых только усилили жажду. Он молился, чтобы снова пошел дождь, тогда тучи мошек исчезли бы. Их не должно было быть здесь. Именно из-за бесконечного потока москитов они пошли в поход в сентябре. Хатч не упоминал ни о мошках, ни о комарах.

В правильном ли он идет направлении? Интересно, как далеко он забрел с того момента, как покинул палатку? Казалось, прошел уже месяц. Вчерашний вечер остался, будто в другой жизни. Как далеко до края леса? Потом этот вопрос перестал его волновать, и он просто двинулся дальше, шаг за шагом, морщась от вибрирующей боли в голове.

Через каждые десять шагов он прислонялся к дереву, либо садился в мокрую зелень, и ждал когда зрение придет в норму. Дышать было так трудно, что сам акт дыхания изнурял его не меньше, чем перемещение свинцовых ног.

Он перестал обращать внимания на детали. Лес слился для него в одно сплошное пятно, которое он едва видел, но, тем не менее, шел вперед. Его тело, как будто, распадалось, по одной жировой клетке за раз, подпитывая этот марш смерти. Он так давно ничего не ел. Жжение в кишечнике превратилось в комбинацию тошноты и боли, желудок мучили спазмы.

Чтобы облегчить страшную усталость, скуку и приступы страха, он стал считать, что съел: пять злаковых батончиков и половину плитки «Дейри Милк» за последние тридцать шесть часов. Он повторял меню как безмолвную молитву.

Последний раз, когда он пил что-то, было утро. Чашка густого горького кофе. Пот на коже остыл, и Люк снова остановился у дерева, чтобы переждать приступ тошноты.

К десяти вечера он стал видеть не дальше пяти футов, но продолжал ковылять в размытой пустой темноте наугад.

Его голова была опущена вниз, глаза полузакрыты. Внезапно Люк почувствовал, что он не один. Он поднял глаза, уверенный, что кто-то только что вторгся в его личное пространство. И увидел в сгущающемся мраке меж деревьев целую толпу белых фигурок. Они неподвижно стояли повсюду, насколько хватало глаз. Он зажмурил здоровый глаз. Снова открыл.

И тут все эти… дети?… исчезли.

Карликовые ивы. В сумерках он принял их за белых человечков. Тощих, неподвижно стоявших и смотревших на него.

После полуночи у него появилась уверенность, что следом за ним идет Хатч. И Фил. Они пришли в себя и осознали неуместность их сложной, хорошо спланированной и жестокой шутки. Особенно теперь, когда он так одинок, болен и потерян. Им было стыдно смотреть на его реакцию, поэтому они шли, отвернув от него лица. А он был так расстроен тем, что они дурачат его, что не обращал на них внимания. Он чувствовал себя обиженным, преданным, и был готов разрыдаться. В конце концов, они перестали идти за ним.

Когда его догнал Дом и снова зашагал в ногу, Люк от усталости даже не смог заговорить с другом и спросить, где тот был. Но улыбнулся в надежде, что Дом почувствует, что Люк снова рад видеть его в этих темных недрах ночного леса.

Когда Люк остановился передохнуть и поискать фонарик — он был уверен, что раньше он у него был — Дом снова куда-то исчез.

Сидя на камне, Люк потерял сознание.

Он разговаривал с Шарлоттой в пабе «Принц Уэльский», дома в Холланд-Парк. Был солнечный день, и они сидели на улице, прямо как на втором свидании. Когда она вышла из станции метро в короткой юбке и кожаных сапогах, он буквально онемел от желания и удивления, потому что в день их знакомства она была в джинсах и кроссовках. С их первой встречи он ушел домой довольный, что девушка взяла его телефон, хотя и не рассчитывал увидеть ее снова. Но потом ему было так приятно снова оказаться рядом с ней, что он решил прямо там, в пивной, добиться ее. Он назвал ее «лисичкой», и она улыбнулась. Потянулась через стол, коснулась его лица и, закусив нижнюю губу, назвала «красавчиком». Они просидели вместе нескольких часов. Целовались, рассказывали друг другу про свою работу, про родные города, семьи, последние отношения. Что все обычно делают в первые дни ухаживания.

Очнувшись от пульсирующей боли в голове, он продолжал разговаривать с Шарлоттой, пока не осознал, что сидит один, в лесу, прислонившись к мертвому дереву. Влага просочилась сквозь брюки в нижнее белье. Он промок и дрожал. Где его спальный мешок?

Сквозь верхние ветви деревьев он увидел, что небо посветлело и стало серо-голубого цвета. Посмотрел на часы: шесть утра. Он проспал три или четыре часа. Почему оно не убило его здесь? Из-за усталости и боли он не стал задаваться этим вопросом. От жажды он не мог даже глотать. Губы покрылись коркой соли.

Он медленно полз на четвереньках.

Еще двадцать футов, потом ложись и дай тьме забрать себя.

Он прижал компас к здоровому глазу, но ничего не увидел. Выпустив его из руки, почувствовал, что шнурок на шее натянулся, но поймать компас не смог, так как тот болтался как маятник над темной землей.

Поднимайся по склону к тому дереву.

У подножия поляны есть два камня, на которые ты сможешь сесть.

Между тех двух елей, в крапиве, кажется, есть просека.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});