Проклятие Ирода Великого - Владимир Меженков

– Я так и поступлю, – сказал Ирод, – если только сам Николай согласится сменить Рим на Иерусалим.

– Соглашусь, – снисходительно сказал сириец, – тем более, что я давно собирался посетить Иудею, да все не представлялось случая.

По окончании пира Антоний, проводив гостей, уединился с Иродом. Странным образом он был абсолютно трезв, а не бесшабашен и шумлив, каким выглядел за столом.

– Скажи, – спросил он с тоской в голосе, – как там Клеопатра, все так же хороша собой?

Ироду Клеопатра никогда не казалась красивой, скорее наоборот, и потому он, желая отвлечь Антония от мыслей о Клеопатре, сказал:

– Твоя Октавия чудо как прекрасна. Она весь вечер не сводила с тебя влюбленного взгляда.

Антония разозлили слова Ирода.

– Точно таким же телячьим взглядом она смотрела на своего покойного мужа Марцелла, от которого, между прочим, родила сына.

Ирод удивился.

– Сколько же ей было лет, когда она овдовела?

– Пятнадцать. Я ненавижу эту рыжую курицу, которая вообразила себя венецианской блондинкой. – Злость, звучавшая в голосе Ирода, снова сменилась тоской. – Но ты не ответил на мой вопрос о Клеопатре. Она скучает без меня?

– Мне показалось, что да, – соврал Ирод, вспомнив, как царица приняла его в ванне, наполненной молоком.

Антоний просветлел лицом.

– Если тебе доведется снова встретиться с нею, скажи, что я по-прежнему люблю ее, только ее одну. – Положив руку на плечо Ирода, добавил: – И вот что еще я хочу посоветовать тебе: постарайся сделать так, чтобы Клеопатра стала твоей союзницей. Втроем мы превратим Восток в цветущий край, и тогда неизвестно, будет ли Восток оставаться провинцией Рима или Рим превратится в провинцию Востока.

Это было что-то новое. Ирод не вполне понимал, говорит ли Антоний серьезно или испытывает его на верность давним союзническим обязательствам Иудеи и Рима.

– Я передам Клеопатре твои слова о том, что ты все еще любишь ее, – сказал он.

– Ее одну, – уточнил Антоний и подтолкнул Ирода в спину. – А теперь иди отдыхай, царь Иудеи. У тебя был сегодня непростой день.

Постель Ироду приготовила Ревекка. Помогая ему раздеться, она тихо спросила по-еврейски:

– Какие будут поручения, мой мелех? [141]

– Постарайся стать служанкой не столько жены Антония Октавии, сколько его самого. Я хочу знать все, о чем он думает и какие строит планы на будущее.

Часть вторая

ЦАРЬ

И собрались все старейшины Израиля, и пришли к Самуилу в Раму, и сказали ему: вот, ты состарился, а сыновья твои не ходят путями твоими; итак, поставь над нами царя, чтобы он судил нас, как у прочих народов. И не понравилось слово сие Самуилу, когда они сказали: дай нам царя, чтобы он судил нас. И молился Самуил Господу. И сказал Господь Самуилу: послушай голоса народа во всем, что они говорят тебе; ибо не тебя они отвергли, но отвергли Меня, чтобы Я не царствовал над ними.

1 Цар. 8:4–7

Глава первая

ВОЗВРАЩЕНИЕ

1

И третью ночь Ирод провел без сна. Едва Ревекка задула свечи и вышла, плотно прикрыв за собой двери, как к нему явился Малих и, щеря окровавленный рот, сказал: «Ну что, добился своего? Радуйся, теперь ты царь Иудеи, признанный Римом. Не этого ли ты добивался с тех пор, как отец твой назначил тебя начальником над Галилеей? Да только забыл ты слова Предвечного: ”Сыны человеческие – только суета; сыны мужей – ложь; если положить их на весы, все они вместе легче пустоты” [142]. И сан твой царский – одна лишь суета, которая легче пустоты. Зато Мариамна теперь моя. Не может быть так, чтобы одному досталось все, а другим ничего. Сказано: сила у Бога, и милость у Него; воздает Господь каждому по делам его [143]. Тут же выткалась из мрака ночи Мариамна и стала ласкать Малиха, целовать его незаживающие раны, и Малих, забыв об Ироде, отвечал ей ласками и поцелуями. Захихикала, рассеяв ночной мрак светящейся изнутри кожей, Клеопатра, приблизила к лицу Ирода свой изогнутый клювом нос и зашептала ему в ухо: «Берегись, царь, отвергнутых женщин, и не думай, что Мариамна станет дожидаться тебя, пока ты носишься по миру; женская плоть нуждается в мужчине, а не в титуле, который ты выхлопотал себе в Риме». Ирод оттолкнул Клеопатру, возразил ей: «Ложь! Не за титулом я отправился в Рим, но за справедливостью. И царского сана я искал не для себя, а для шурина моего Аристовула. Зачем мне быть царем среди народа, который считает меня чужаком?». Клеопатра, продолжая хихикать, растворилась во мраке, как растворились до нее Малих с бесстыжей Мариамной, а вместо них возникли перед ним брат его Фасаил с размозженной головой и первосвященник Гиркан с откушенными ушами. «Отомсти за нас, Ирод, сделай так, чтобы отныне Антигон не знал никакого другого чувства, кроме страха, и пусть страх этот преследует его до самой лютой смерти, которую он заслужил».

Ирод, желая прогнать не дающие ему покоя видения, плотно смежил веки. Веки горели. «Уж не заболел ли я?» – подумал он, и чтобы отвлечься от тревог, на которые так щедры оказались последние месяцы, стал перебирать в памяти детали событий, приведшие его в Рим. «Чудны дела твои, Фортуна [144], – произнес он вслух, – и неисповедимы пути твои, по которым ты гонишь людей на суше и на море». Еще недавно, думал Ирод, он был сильным и богатым человеком, с которым считались все и которого побаивались те, в ком совесть нечиста. Но и самые сильные и богатые люди зависят от превратностей судьбы. Сегодня ты был всем, а завтра стал ничем, всеми гонимым бродягой, у которого в поясе не осталось ни обола, на который можно купить кружку самого дешевого кислого вина, чтобы утолить жажду, и горсть протертого гороха, чтобы утолить голод. Такого изгоя можно и о скалы разбить в бушующем море, и избить, не рискуя встретить отпор.

Вспомнив, как позавчера рабы избили его возле дома Антония, Ирод не почувствовал ни злости на них, ни желания уничтожить этих рабов. Безразличие, с каким он вспомнил об унижении, пережитом на глазах у десятков праздношатающихся римлян, удивило его самого: да тот ли это Ирод, который помчался в Иерусалим покарать Гиркана за одно только то, что тот посмел вызвать его в суд? А может, позавчера избивали совсем другого человека, забитого и вконец униженного нищетой иудея, готового ради фанатичной веры в своего Бога безропотно снести любую боль и любые оскорбления? «Поистине чудны дела твои, Фортуна, – повторил Ирод вслух, чувствуя боль в пересохшем горле, – и неисповедимы пути твои…»

Не договорив, Ирод вздрогнул, увидев прямо перед собой большие синие глаза Мариамны. В глазах этих не было ни детского озорства, ни девичьего кокетства, ни женского томления плоти, какие видел обыкновенно в глазах своей юной жены Ирод, а был один лишь расчетливый интерес. Рывком сев на постели и отшатнувшись, он заслонился рукой от Мариамны и хрипло прокричал:

– Сгинь! Зачем ты преследуешь меня? Что тебе от меня нужно? Сгинь, грязная девка!

– Мой мелех гневается на свою рабыню? – спросила его Мариамна голосом Ревекки. – Чем заслужила я гнев господина, которому готова служить верой и правдой, сколько станет сил?

Ирод откинулся на подушки. Лоб был мокрым от покрывшей его испарины. Горло болело так, как если бы его прижигали раскаленным железом. Ирод сбросил с себя одеяло и оттер тыльной стороной ладони пот.

– Я, кажется, заболел, – сказал он, узнав служанку. – Попроси Антония прислать ко мне врача.

– Климат Рима не подходит нам, – говорила Ревекка, поправляя Ироду постель и снова укутывая его одеялом. – Особенно зимой, когда город пронизывает холодный северный ветер. – Подоткнув под Ирода одеяло, добавила, пятясь спиной к двери. – Я передам Антонию твою просьбу и принесу тебе завтрак.

2

Внезапная болезнь задержала Ирода в Риме на неделю. Впрочем, неделя эта оказалась не впустую потраченным временем. Пока Ирод отлеживался в постели, выполняя все предписания, назначенные ему врачами, Антоний развернул бурную деятельность.

Без особых хлопот он добился решения сената выделить в распоряжение Ирода галльскую когорту [145]и выдать ему деньги в сумме двенадцати миллионов сестерциев, что было эквивалентно пятистам талантам. Решение это прямо вытекало из давнего постановления сената, принятого более века назад при Иуде Маккавее и продолжающего сохранять свою юридическую силу. Затем Антоний обсудил с Иродом детали предстоящей военной операции, в которой он, Антоний, намерен принять личное участие по освобождению Сирии от власти Пакора, а Ироду поручалось покончить со своим личным врагом и врагом Рима Антигоном. Речи о Клеопатре ни разу больше не возникло, как если бы ее вовсе не существовало на свете.