Проклятие Ирода Великого - Владимир Меженков

И снова за столом установилось тягостное молчание. Все ждали, что скажет Ирод. И Ирод, поняв, что именно теперь решается судьба как всей Иудеи, так и его семьи, сказал негромко, но твердо:

– Есть. Этого человека зовут Аристовул и в его жилах течет благородная кровь Хасмонеев, вернувших свободу своей родине и заключивших союз с Римом.

Неожиданно для всех слово взял недавний солдат Руф.

– Это не аргумент, – сказал он. – Добродетели не передаются по наследству. Это видно на примере того же Антигона, который довел до убийства твоего брата и откусил уши Гиркану. Если я правильно понял тебя, Ирод, то и в жилах Антигона течет та же кровь Хасмонеев? Какими другими качествами обладает Аристовул, которые побуждают тебя рекомендовать его правителем Иудеи?

– Он храбр.

– Храбрость приличествует воину, но не правителю. Мудр ли он?

– Аристовул еще очень молод. Мудрость придет к нему с годами.

– А что станется с Иудеей, пока Аристовул будет набираться мудрости? В Риме действует закон, согласно которому страной управляют консулы, избираемые народом сроком на один год. Им недосуг набираться мудрости, они должныбыть мудрыми, – сказал молчавший до той поры Галл, акцентируя слово «должны».

И снова наступило молчание. Тогда Антоний разлепил, наконец, веки и перестал раскачиваться.

– И самые могущественные люди зависят от превратностей судьбы в такой же мере, в какой зависят от нее угнетенные, – задумчиво произнес он. Помолчав, сказал уже уверенно: – У меня есть предложение: царем Иудеи должен стать Ирод. Какого мнения ты, Октавий?

Октавий, по-прежнему не сводя взгляда с Ирода, ответил:

– Ирод с сегодняшнего дня мой друг. Этим сказано всё.

6

На следующий день Антоний и Октавий созвали сенат. Первым взял слово Валерий Мессала. Прирожденный оратор, он начал издалека. Напомнил сенаторам, что Иудея стала первой страной, которая заключила союзническое соглашение с Римом. Затем кратко обрисовал политическую обстановку в стране, сложившуюся с приходом к власти Хасмонеев, и роли, которую сыграл в прекращении междоусобной борьбы, разгоревшейся среди наследников Иоанна Гиркана, отец Ирода Антипатр.

– Именно Антипатр покончил со смутой в стране, за что не кто иной, как божественный Цезарь назначил его наместником Иудеи! – с пафосом произнес он.

Далее Мессала обрисовал причины возникновения и хода Александрийской войны в таких ярких и сочных красках, как если бы сам был ее участником.

– Не окажись на стороне Цезаря Антипатр с его храбрым воинством, последствия этой войны могли бы оказаться самые непредсказуемые, – подытожил он.

Лишь после этой затянувшейся преамбулы Мессала перешел к рассказу о самом Ироде, проявившим себя не только как друг Рима, но и как храбрый воин, способствоваший подавлению бунта в Апамее.

– Вон он, этот человек! – повысил голос Мессала. – Вы видите перед собой героя, которого злой рок заставил покинуть Иудею и, преодолев множество опасностей, прибыть в Рим, чтобы просить нас о помощи. Я верю, что сенат, принимая во внимание все обстоятельства, о которых я имел честь поведать вам, коллеги, окажет нашему союзнику и другу эту помощь.

Затем выступил Антоний. Как триумвир, ответственный за мир и порядок в восточных провинциях Рима, он в кратких энергичных выражениях обрисовал обстановку, сложившуюся с захватом власти в Сирии парфянским царем Пакором.

– Этот варвар никогда не посмел бы обнажить свой меч, – сказал он, – если бы не нашел поддержки в лице мятежников из числа врагов Рима, вроде Антигона. Именно такие негодяи, как Антигон, готовы пойти на любые преступление, вплоть до предательства интересов своего народа и измены союзническим обязательствам, ради удовлетворения собственных алчности и честолюбия. Стоит ли удивляться, что, проигнорировав мнение римского сената, он возомнил себя царем Иудеи, приняв из рук Пакора одеяние первосвященника? – Сделав паузу и оглядев сенаторов, которые все еще не понимали, по какой причине их сегодня спешно созвали, Антоний негромко, как о само собой разумеющимся, заметил: – Я, разумеется, в силу полномочий, возложенных на меня, направил в Сирию во главе легиона известного вам полководца Вентидия, усилив его вспомогательным войском во главе с Силоном. Но как бы ни были храбры и опытны эти военачальника, мятеж на Востоке может быть подавлен не только победами нашего оружия на полях сражений, но прежде всего унитожением корней, питающих этом мятеж. Корни произростают на местах. В том числе в Иудее. Вырвать эти корни – задача не Рима, но наших друзей, которые лучше знают положение дел в своих странах. Я вынужден констатировать: ситуация на Востоке меняется, и меняется вопреки нашей воле. Иудее сегодня нужен не просто наместник, но царь с самыми широкими полномочиями. Только такой царь сможет покончить со ставленником парфян Антигоном, несущим гибель и страдания своему народу, но и помочь нам в восстановлении мира на всем Востоке, вернув ему покой и благоденствие.

До сенаторов, наконец, дошло, ради чего их собрали, и они, стуча грифелями о доски, на которых делали записи, стали наперебой требовать:

– Имя! Назови имя человека, который способен спасти Иудею и вернуть покой и благоденствие Востоку!

Антоний, дождавшись тишины, широким жестом указал на Ирода.

– Этот человек перед вами! И я очень и очень настоятельно рекомендую вам запомнить его имя, поскольку вы не раз еще услышите его: наш верный союзник и защитник народа Иудеи Ирод, сын Антипатра!

Сенат единогласным решением назначил Ирода царем Иудеи, о чем тут же была сделана соответствующая запись, выгравленная затем на медной доске.

Сопровождаемый аплодисментами, Ирод вышел на площадь, приветствуемый народом. По правую руку от него шел Антоний, по левую Октавий; за ними попарно шли консулы и другие должностные лица. В таком порядке они взошли на Капитолий, где в торжественной обстановке поместили в архив решение сената о назначении Ирода царем Иудеи, а оттуда в том же порядке перешли в храм Юпитера, где принесли установленную жертву богам.

7

Вечером того же дня в доме Антония состоялся пир в честь новоизбранного царя – первого после почти шестисотлетнего перерыва [139]. Ирод знал толк в пирах, сам не раз устраивал их, умел завязать непринужденную беседу, в которую втягивались все присутствующие, а когда ему это было нужно, играючи решить между двумя здравицами сложнейшие вопросы, на которые в обычной обстановке уходили месяцы. Но то, что увидел он в доме Антония, стало для него во многом внове. Начать с того, что зал, в котором были накрыты столы, поражал своими размерами и роскошью убранства. Колонны, сделанные из цветного мрамора, уходили в неизмеримую высь, подпирая золоченный потолок. Пиршественные столы и ложа перед ними были с ножками из слоновой кости и покрыты пурпуровыми покрывалами с золотой бахромой; посуда с яствами и кубки для вина также были из чистого золота. Женщины за столами не сидели, как это было принято в Иудее и на всем Востоке, а возлежали рядом с мужчинами, подложив под локти парчовые подушки.

Ироду предложили ложе между Антонием и Октавием. Напротив них возлежали Николай Дамасский и Октавия с Скрибонией – жены Антония и Октавия. Октавия, будучи на пять лет старше своего брата, выглядела такой же юной и внешне очень походила на него – такая же невысокая и светлоглазая, с рыжеватыми волосами с завитком на лбу по моде времен республики, небольшими ушами и прямым, с едва намеченной горбинкой и заостренным книзу носом, и такими же мелкими, как у брата зубами. Во все время пира она не сводили с Антония блестящих влюбленных глаза и, казалось, говорила всем: «Полюбуйтесь, как прекрасен мой муж!» В отличие от Октавии, Скрибония выглядела много старше своего мужа. Черты лица ее выглядели скорее капризными, чем приятными, а фигура излишне полной, как у женщины, которая, став дважды матерью до того, как стать женой Октавия, перестала следить за своей внешностью, полагая, что она и без того неотразимо хороша. Антоний, как это с ним обыкновенно случалось на пирах, много пил и ел, требовал от музыкантов «поддать жару», поскольку они играют не на обычном пиру, а на венчании на царство его лучшего друга, а от танцовщиц не стесняться обнажать свои плоские животы и крутые бедра. Октавий, казалось, стыдился шумливости и развязности своего старшего товарища по триумвирату, превратившегося с недавних пор в дуумвират, ел мало и еще меньше пил, предпочитая всем другим напиткам ретийское вино. По-настоящему Октавий оживился, когда Николай Дамасский предложил участникам пира вопросы, которые обыкновенно задаются гостям на пирах: кто были родители Гекубы, какими были слова песен сирен, сводивших с ума моряков, как звали собаку Одиссея – единственное существо, признавшее в возвратившемся после двадцатилетнего отсутствия герое Троянской войны своего хозяина? Чем мудреннее делались вопросы Николая, тем большее число гостей выбывало из игры. Продолжали отвечать на вопросы сирийского поэта и философа одни лишь Ирод и Октавий. В конце концов победа в этой игре досталась Октавию, знания которого оказались более свежими [140]. Октавий радовался, как ребенок, и в эти минуты показался Ироду гораздо младше своих двадцати двух лет. Ирод искренне поздравил соперника с победой, а Октавий, все еще возбужденный от игры, посоветовал ему взять с собой в Иудею Николая Дамасского и продолжить свое образование, дабы при следующей их встрече не сдасться так легко.