Ведьмы и колбасники - Георгий Иванович Киселев

я, не позволявший раньше излишеств, допускал поблажки в питании.

Гроха пришлось тащить за шиворот. Он отбивался, не мог понять причину отлета. Слова отлетали от заплывшего жиром мозга. Только нападение голодного птеродактиля привело его в норму.

Скоро наша экспедиция увидела огромное количество призраков, целую тучу. Их разгоняли молниями кентавры. Руководил полицейской операцией разгона, отбившихся от рук усопших, седобородый кентавр.

Гнедой, в белых яблоках командир кричал в толпу:

— Разлетайтесь, посещение миров запрещено.

Мама предупреждала, что командует отрядом именно Харон. Сказочный страж ворот в преисподнюю оказался реальностью.

Призраки не слушали Харона. Одному из непослушных привидений удалось пробиться к цели — он растворился в небе.

Харон зло сплюнул:

— Граждане покойные души, нельзя тревожить живых, нельзя домой!

Облака гудели возмущением. Небожители соскучились по родным. Праведный гнев обиженных давил на уши.

Кентавр, уразумев, что слова без толку минуют толпу, огрел непослушных целым каскадом молний.

Наконец призраков проняло. Они с воплями неслись прочь. Штук десять ошалевших от боли и ругани демонстрантов ринулось на нас. Невольно прикрылся руками, но заоблачные диссиденты проскочили насквозь. Они свободно пролетели сквозь маму, отца и остальных призраков сопровождения.

«Они проницаемы даже друг для друга», — отложилось в памяти.

Разгневанный Харон преследовал побежденных со всем полу лошадиным воинством. Молнии вонзались во всех без разбора, в нашу сторону кентавры тоже метнули насколько сверкающих стрел.

Отец, бывший партизан, отвлекал подчиненных Харона, увлекая их в сторону, за собой.

А мама быстро объясняла:

— Не бойся молний. Нам от них действительно очень больно, а вам — комариные укусы.

На маневр отца обманулись не все кентавры, часть летела к нам. Молнии сновали среди призраков. Паника охватила и нашу группу. Наши приятели бросились наутек вслед за рассеявшимися в небесах демонстрантами. Только отец, принявший на себя несколько болезненных стрел, продолжал стойко отвлекать часть кентавров. Еще мать оставалась рядом.

— Лети туда, — она указала куда именно. — И ничего не бойся.

Правда я и так не боялся ни Харона, ни тем более дверей в родной мир.

Огненный разряд ударил маму, еще несколько ярких полос унеслось прочь.

— Ты извини, сынок, что дальше не провожаю, — самый родной человек виновато указал на воинство Харона. Она попыталась поцеловать, губы утонули, но все равно это оказался самый сладкий миг в жизни и горький одновременно. — Прощай, сынок!

— Прощай, сын! — кричал отец, отступая под натиском загробной полиции.

— Прощайте! — крикнул в ответ и потащил Гроха навстречу кентаврам, навстречу молниям.

Кентавры опешили от нашей дерзости. Их стрелы сначала летели мимо, но вскоре стали попадать. Уколы оказались посильнее комариных, но и только. Даже изнеженный Грох терпел издевательства стражей, предвкушая счастливое возвращение.

Дверь ничем не проявляла себя. Она не втягивала активно материю, как Неукротимая Воронка. Я уже думал, что взял неверное направление, как панорама мгновенно изменилась.

Первое, что случилось — подкосились колени, и изнеженное невесомостью тело шмякнулось о зеленый ковер травы. Рядом счастливо озирался Грох. Мы еще не знали, куда выбросила воронка, но уже само подобие на наши миры радовало безмерно.

Хоть на пороге из Царства Мертвых толпились не только люди, пусть Харон атаковал даже червеобразные существа и вовсе желеобразные массы, рвущиеся на свои родины, но мне казалось: это Земля.

По-моему, умная дверца открывалась в разные стороны. Мы стартовали с Земли, и она забросила нас назад. Так мне казалось, а чудища попадали к себе домой.

Мы прошли цветущий луг, арки-кроны громадных сосен дарили тень и прохладу, целебнее земного воздуха нет в иных мирах.

«Какого беса носит по неведомым закоулкам? Что там потерял? Ничего! — размышлял среди красот Земли, у родной деревеньки. (Я нашел много примет милого сердцу места: курган с замшелым камнем на вершине, родничок у реки, заброшенный ветряк…) — Нет смысла искать сокровенную истину в дали от Земли и, даже, в стороне от отчего дома. В Гималаях, в ирреальных мирах не найдешь того, что само дается у маленькой хрустальной речки из детства, у дубов-великанов, запаха сена, дзиньканья молочных струек о ведро, мутно-добрых глаз буренки…»

Наконец я нашел свою ашраму — место отдохновения и монтажа истины — родину. Легко думалось, а на душу наплыли спокойствие и уют.

Грох опять разбил состояние безмятежности:

— Мне пора домой, надоело путешествовать, — объявил он. — Нажми кнопку моего прибора.

— Нет, уж, — не согласился я. — Прибор исправлю, но стартуешь ты один, без меня. Я нашел, что искал, и больше не привлекают тайны свихнувшихся миров. Не думаю, что твоя планета лучше.

— У нас все самое совершенное! — Гордо, с чувством превосходства заявил Грох.

— У вас такие же милые мотыльки и кузнечики так же стрекочут, а небо в пушистых облаках?

— Вот еще, — едва не расхохотался надменный гуманоид. — Мы уничтожили всех вредных насекомых, у нас даже стерилен воздух, а облака — первый признак недоразвитых цивилизаций. Погода у нас с незапамятных времен абсолютно управляема.

— И лесов нет?!

— Конечно.

— А любовь?

— Мы уже сто с лишним тысяч лет бесполы. Мы давно перескочили уровень ваших пещерных недостатков.

— Тогда мне, это уж точно, нечего делать на вашей планете. Стерильная атмосфера, стерильное тело, стерильные чувства…

«А ведь наши отшельники часто стремятся к подобному результату, — подумал, но промолчал. — Аскеты пытаются атрофировать эмоции и независимость от тела».

— Ладно, хватит болтать попусту… давай свою побрякушку. Интуиция и внутреннее видение подсказали суть неисправности прибора. Как мог, занялся сваркой поломанной кнопки, наладкой неисправных узлов. Скоро со лба капал пот, а рубаха взмокла — нелегкое дело волевая сварка и изменение молекулярных связей.

— Готов, — протянул прибор хозяину. — Можешь испытать. Грох нервничал.

— Давай вместе испытаем, — объявил он.

— Хорошо, — согласился с трусливым, но достаточно справедливым предложением. — Слетаем на минутку в какой-либо мирок, но только не твой, до нуля выхолощенный, и обратно.

— Отправимся к пяти полым, ты не против?

— Почти все гуманоиды пятипалые…

— Нет, — прервал Грох. — Не к пятипалым, а пяти полым. Я — бесполый. Вы — двуполые, есть однополые существа. А там — пяти полые.

— А-а-а, — наконец дошло до меня, и вновь проснулся интерес. Действительно, зачем пять полов для продления жизни вида? — Летим. — Уже азартно добавил я, а не из чувства долга перед беспомощным Грохом.

Прибор сработал отлично: миг старта слился воедино со временем финиша на много полой планете. Грох облегченно вздохнул:

— Действует, исправен.

— Конечно, исправен. Ну, где твои пяти полые?

Мы шмякнулись на планету среди густых посадок фиолетовых подобий кактусов.

— Их основная сельскохозяйственная культура, — пояснил мой трусливый гид. — Она идет в питание, для производства тканей, на технические цели…

— Хорошо, что без колючек. Нам