Туда, где кончается Лес - Лада Монк

class="p1">Я встречу оживший огонь,

Какого так в моей ледяной стране не хватает.

Симара: Ах, неразрушимый лед, мороз и снежные бури…

Симара, вспомнив, о чем пожелала она спросить Нана,

Показала ему гребень, охваченный крепким,

Но все-таки медленно таявшим под майским Солнцем

Голубым льдом.

Симара: Нан, я видела страшный сон,

А пробудившись, увидела вокруг себя иней,

Которым покрыты были все образы и силуэты в моем кошмаре,

Что это было, подобное проклятьям и виденьям,

Что вытягивает мой муж из ядов, кристаллов и рун?

Ты мог бы ответить на мой вопрос, Нан?

Я видела человека, он мне напомнил тебя,

Но вместо трезвона искр и прения угольков

От него исходили вой стужи и обжигающие испарения льда.

И твое кошачье лицо с прищуренными глазами

Было у него, но внутри тела его,

Оно имело испуганный, обезображенный вид,

Поверх него было другое лицо или маска из стекла.

Этот лик, ледяной и холодный, выражал презрение.

Знаешь ли ты, кого я увидела?

Можешь ли ты открыть мне, попусту или же по серьезной причине

Была я встревожена?

Симара протянула руку к де Рейву,

Чтобы передать ему объятый слоем льда гребень.

Неровные припавшие друг к другу кристаллы треснули,

Отколов и несколько зачарованных зубьев,

Которыми раньше жена колдуна расчесывала свои длинные волосы.

И в тот же миг, когда гребешок повредился,

Спали наложенные на него Темным Милордом чары,

Высвободились все заключенные внутри многочисленных зубчиков

Воспоминания и сны о минувших днях.

Тогда, вскрикнув, Симара закрыла глаза и прижала запястья к вискам.

Фейерверком тогда в темноте ее разума

Расцветали забытые лица, слова и залы королевского дворца.

Красная пудра, обволакивавшая ее волосы от самых корней до кончиков,

Осыпалась и покрыла землю, и длинные локоны ее померкли.

Де Рейв: Что с тобою, Симара?

Неужели нераскрытая тайна моя

До того тебя испугала?

О, если это так, то что с волосами твоими?

Они потеряли свой яркий цвет, лишились огня, освещавшего тебе путь до башни?

Или краски ночи сгустились над нами раньше, чем должны были?

Что с тобою?

Все те картины и сцены, какие Симара видела на расписных окнах стеклах королевской капеллы,

Ожили в ее памяти,

Словно бы кисть художника

Обрамила стеклянные плиты и нанесла грациозными взмахами тонкие, как волосок, краски,

Превращая изображения в полноцветные, объемные, живые.

Ей знакомы были глаза, веснушки, морщинки, румянец, щеки, губы и те слова,

Которые эти губы произносили.

Стали точными и налитыми красками

Замки и поместья, прежде овеянные туманами.

Ткани лент, чулок, бальных платьев, фишю, подвязок, накидок такими отчетливыми ей виделись,

Что почувствовала она тяжелую королевскую мантию и тесный корсет,

Затруднивших дыхание ее.

И упала Симара, не сумев сделать вдох,

На руки резвого Нана, заметившего, что помощь его нужна ей.

Но мелькнули тысячи счастливых мгновений, будто одно,

И она открыла глаза, ощутив,

Что теперь легче дышится ей,

Вздох ее больше влаги питательной извлекает из воздуха.

Де Рейв: Двенадцать тысяч пираний мне в трюм!

Симара, что с тобой сделалось? Ты жива?

Симара: Малейн.

Де Рейв: Для чего ты вспоминаешь теперь

Дочь покойных королевы и короля,

Сестру Камиллы?

Симара: Неужели теперь,

Когда волосы мои потеряли багряный цвет,

Не узнал ты ее лица,

Говорящего моими устами, моими глазами глядящего на тебя?

Или стало здесь слишком темно?

Так ли сильно изменили меня годы заточения,

Что узнать ты не можешь это лицо с королевских портретов?

Есть другое имя у меня, и я его вспомнила,

Когда волшебный гребешок,

Сокращавший память мою и кудри удлинявший,

Раскололся на части,

И вырвался из него заговор колдовской, рассеявшись.

Имя мое — Малейн,

Оно дано мне было до того,

Как похитили меня по приказу Темного Милорда,

Страшащего этот лес вместе со своими рукотворными бестиями и химерами,

Как заточили меня в высокой башне,

К которой лабиринт, заросли ядовитых растений и густо затянутый туманами лес

Не дают подобраться.

Десятки недель искали меня рыцари и гвардейцы сестры Камиллы,

А нашел разбойник,

Которому я, корону себе возвратив,

Дарую от имени принцессы Малейн

Освобождение от всех пут и цепей

За правоту его, за спасение мое.

Прав ты был от первого до последнего слова,

Называя Милорда похитителем и лжецом —

Он не муж мне, мы с ним не венчались,

Потому и не было у меня обручального кольца.

То, которое ты подарил мне,

Из моего же дворца похитив,

Первым было в той жизни моей

И первым стало в этой жизни моей.

Оно принадлежало мне,

Я узнаю эти металлы и формы.

И точно знаю, что в лесу должно быть дерево,

Королеве фей посвященное,

Красными розами шиповника,

Горящими от светлячков,

Спящих между мягкими лепестками,

Ветви его, к земле гнущиеся, полны.

И хранит это дерево короны неживых и живущих монархов из моего рода,

Охраняют их маленькие крылатые волшебницы и колдуньи.

Там, где взрезают каменную мертвую кору, чтобы выбраться к Солнцу и воздуху,

Живые полупрозрачные листья и лепестки,

Основания черенков украшают на каждую из веточек надетые

Наручи, браслеты, перстни, монисто, бусы,

Ствол одет в золотистые цепи.

Не хватает там лишь того кольца, какое я от тебя получила.

Как повиснет оно на одной из ветвей,

Чудный дар смотрительницам диадем и венцов,

Доказательство принадлежности моей к королевскому роду,

Так корону мою сами спустят лианы ко мне,

Увенчают ею потемневшие мои волосы,

Кудри темные, из покон веков передающиеся в семье моей

От матери — к дочкам ее.

И с короной этой явимся мы к принцессе Камилле,

Как бы ни изменилась я за прошедшие годы,

Знаком, что кровь одна в венах наших течет,

Что из чрева одной женщины произошли мы обе,

Станут переплетенные гирлянды цветов из драгоценных металлов

И вырезанные из редчайших камней звезды раскрывающегося шиповника,

Исторгающие из себя огонь кометы красный, словно закат.

Мы теперь корону мою должны отыскать.

Де Рейв: О, Симара… Хотел я иное сказать!

О, принцесса Малейн! Я же знал, кто ты,

С самой встречи понимал я,

Что в лице, помыслах и речи твоей

Различить могу отпечатки жизни дворцовой.

Меж людьми поделены две разных крови,

Обе не смываются:

Красная, отличающая смертных от венценосных,

И благородная голубая, бегущая в твоих венах.

Позволь мне колено свое преклонить

Перед той, кого я

Единственной властной над собой особой считаю,

Обделяя признанием прочих монархов и выдвинутые ими законы,

Которые я бессовестно нарушал,

Сбегая из царства в царство.

И Нан встал на