ЧЯП - Эдуард Веркин

Грошев продемонстрировал, как именно царяпались давние предки Лены, энергично, беспощадно. Видимо, годы царапанья снабдили царяпкинский генофонд крепкими пальцами и твердыми ногтями, это вполне прослеживалось по царапинам на лице Грошева.

– Она доцарапалась, – сказал Грошев. – Я терпел ее выходки, но терпение мое кончилось.

Бульдозер закончил ровнять историческое наследие и направился к неисторическим кустам.

– Если у меня останутся шрамы, я ее просто прибью, – Грошев сказал это равнодушно, так что Синцов вдруг решил, что Грошев это на самом деле.

Глава 12. Ливингстон по имени Ч.

С утра, поднимая песок и пыль, по улицам гонял ветер. Синцов позавтракал и надумал идти в гости к Грошеву, но тот позвонил сам и сказал, что работать смысла и настроения нет, сегодня сделаем выходной.

Синцов обрадовался. Погода сменилась на не по-июльски прохладную, и от этого, как ни странно, образовалась лень. Шевелиться не хотелось, потому что движения вызывали волны мурашек. Хотелось сидеть.

Лень обнесла и бабушку, которая не стала готовить настоящий завтрак, а нагрела воды в чайнике и залила ею быструю лапшу, Синцову понравилось. Он сидел за столом в старой телогрейке, накручивал на вилку лапшины, ел и смотрел на ветер за окном. Ветер негромко останавливался о стекло, а потом стекал вниз пылью. Синцов отметил, что это похоже на мороз – мороз тоже всегда распределялся по окну ручейками, пыль как мороз, Синцову показалось это забавным. Точно, забавным, пыль ложится, как мороз, как мороз лезет за шиворот и скрипит на зубах.

А потом неожиданно приехал Грошев. Синцов подозревал, что он все-таки приедет, но сильно уверен не был, погода ведь. Но Грошев приехал.

Мотоцикл Боря приобрел глиняный цвет, сквозь него кое-где проступали зеленые пятна, песчаный хаки имени грядущего поражения.

– Погода странная, – сказал Синцов. – Пыльная буря какая-то. А?

– Погода… – Грошев постучал по стеклу, пыльная изморозь осыпалась снаружи. – Тут бывает такое, особенно в середине лета. Я же говорил – в верховьях леса хорошо подбрили, теперь песок несет. Обычно полдня такое безобразие держится, потом давление резко подскакивает, и небо очищается…

– Да, бабушка говорила про давление.

– Бабушка – лучший барометр, – согласно кивнул Грошев. – Что-то так тоскливо сделалось… Как у тебя со временем?

– Ага.

– Так я и думал. Это опять рядом.

– Почему в пыльную бурю? – поинтересовался Синцов.

– Самое удобное время – пыльная буря. Особенно… Одним словом, есть специфика. Интересное место, классическое и недалеко. Двигаем? Часа два от силы займет туда и обратно.

Про Царяпкину не сказал ничего, не упомянул, не вспомнил. И дома ему не сидится. Опять куда-то поедем, нет, отпуск классический получается, подумал Синцов.

– Куда в этот раз? Без медведей, надеюсь?

– Без, – заверил Грошев. – Хватит, в этом году и так перебор. На помойку едем.

Действительно, классика, утвердился Синцов. Какое русское народное детство без помойки, места, воспетого многочисленными писателями и кинематографистами? Синцов улыбнулся – вдруг понял, что он-то как раз на помойке пока не бывал ни разу в жизни, разве что только проездом.

– Мы встретились на помойке, – сказал Синцов. – Отличное начало для романтического романа.

– Тебя опередили, – посочувствовал Грошев. – Все в этом мире придумано до нас, бороться с этим бесполезно. Алые паруса, мистер Грей… Человечество ходит по кругу и упрямо наступает на грабли. Поехали?

Поехали.

Боря скрипел задними амортизаторами и поднимал за собой рыжую, красивую и очень летучую пыль, которая, поднявшись, не спешила опускаться обратно, продолжала висеть в воздухе, отчего казалось, что за Боренькой остается реверсивный след.

Помойка располагалась за городом, за мостом, направо и в лес метров двести. Вступление в помоечное царство ознаменовалось красивым мусорным богатырем, стоявшим справа от дороги и приглашавшим в чудесный мир вторсырья, впрочем, почти сразу за богатырем оказался шлагбаум.

Грошев остановил мотоцикл возле шлагбаума, Синцов отметил, что шлагбаум выполнен умело и надежно, сломать нелегко, и крашен, как полагается, в охранно-полосатый. Дальше пошли пешком.

Сразу за шлагбаумом начался запах. Вернее, вонь, составленная из гари, сладкого аромата тухлятины, из химического перегара и еще из чего-то тошнотворного, ранее Синцову не знакомого. Сама свалка, впрочем, выглядела не столь грандиозно, как представлялось Синцову, да, мусорные холмы присутствовали, но горы они не напоминали, к тому же между ними зеленели полосы сохранившегося леса. Дым не только ощущался, но уже и виделся, он висел над холмами, как облака над Альпами, спускался, как туман с гор.

Перед холмами, насколько Синцов понял, располагалась административная часть свалки. Старая квасная бочка, служившая источником воды. Несколько куч чермета, поросшая лебедой гора торфа. Под старой сосной автобус, похожий на батон с колесами. Рыжий, ржавый, колоритный, Синцов вспомнил рассказ «Вторжение 28», сборник фантастики «Пролегомены Грядущего». Там на Землю обратно вторглись марсиане, быстро все захватили и всех поработили, но нашлись люди, добрые повстанцы катакомбного типа, они затеяли резистенцию и мотались по лесам на вот таком же автобусе и партизанили под лозунгом «Терра юбер аллес».

– Пыльная буря вселяет тоску в сердца бедуинов и пепел в их очи, – сообщил Грошев. – Этим надо пользоваться.

Грошев огляделся, поднял пустую бутылку, швырнул ее на крышу, бутылка разбилась, с крыши сорвались лавинки песка.

– Ливингстон, выходи!

А как еще, подумал Синцов. Только так, человек, живущий на провинциальной помойке, может зваться только так. Иначе не Гривск, иначе не тру. Ливингстон Фемистокл Периклович.

– Он отчего Ливингстон? – спросил Синцов. – Чайка?

– Чайка? – не понял Грошев. – Может, конечно, и чайка, здесь без чаек никак, помойка как-никак. Но это из-за Африки. Он служил в Конго, ему там прострелили колено, но он пешком вышел к океану. Как путешественник Ливингстон. Хотя, конечно, врет. Он купается до октября.

– Что?

– Купается до октября, – повторил Грошев. – Зиму лежит в туберкулезном диспансере, там тепло и кормят. Весной здесь, на свалке. Лето – пора творческого рассвета.

– Он тут работает?

– Немного. Сторожем. Гарбидж-кипером.

– Что тут сторожить?

Грошев надул щеки, помотал головой.

– Это не на вывоз, а на ввоз. Ливингстон, выходи же!

Грошев кинул вторую бутылку.

– Только в пыльную бурю его можно застать на месте. И в дождь.

– А в остальное время? – спросил Синцов.

– В остальное время художник за работой – лазает по помойке.

– Зачем?

– Как зачем? В поисках артефактов былых эпох, он ведь по природе искатель, старик Ливингстон. Выходи!

Ливингстон не появлялся.

– Ну и ладно, – сказал Грошев. – Наше дело обозначиться, зайдем, поглядим.

Дверей в автобусе не было, их заменяла картонка, расписанная хохломой, загогулинами и золотистыми пучеглазыми жар-птицами, Грошев пнул картонку и вошел в автобус. Синцов за ним.

Он ожидал встретить большую концентрацию бомжеватости, но в автобусе оказалось довольно прилично. Даже аккуратно. Много железных ящиков с нарисованными номерами, буржуйка с чайником, гамак, кресло.

– Закрома, – пояснил Грошев. – Посмотрим, что интересного нарыл наш землерой… Я к нему давно уже заезжал, месяца полтора, а сейчас самый что ни на есть сезон, наверняка хабаром позапасся.

Телевизор, совсем не винтажный, как можно было ожидать, а обычная китайская плазма. Плеер. Антенна спутниковая, еще какая-то жизнь. Вымпелы, четыре штуки, ударникам социалистического труда.

Хозяина на месте не нашлось.

– Ну-ну, – сказал Грошев. – Подождем.

И стал пинать ближайший жестяной ящик, довольно громко так, внутри явно колебались округлые металлические предметы.

Синцов поглядел на кресло, убедился, что в нем чисто, уселся. Над креслом к салону была прибита полка, на полке несколько потрепанных книг прошлого вида, Синцов достал самую толстую и самую желтую.

Книжка была старая, Синцов перевернул обложку. Достоевский Ф.М. «Братья Карамазовы, романъ въ четырехъ частяхъ съ эпилогомъ», Том II, 1881 г. Закладка в виде рыбы вырезана из какого-то старинного наставления по уженью.

– Ого, – сказал Синцов. – Прижизненное издание, да?

– А, Достоевский, – покосился Грошев. – Да, почти прижизненное, хорошая книжка…

– И сколько такая? – Синцов бережно переложил книгу из одной руки в другую.

– Сколько… – Грошев поглядел на книжку. – Думаю, что Ливингстону хватило бы на небольшой, но аккуратный домик.

– А…

– Думаю, что если бы кто-нибудь об этом узнал, то Ливингстон на этом свете не задержался бы. А вообще материальные ценности для него не главное, он ведь стяжает царствие небесное.