Дорога к людям - Кригер Евгений Генрихович

Там, в госпитале, он был холодно уверен, что жизнь кончена. Кончена жизнь. И, отрезая пути к жизни, он обдуманно сделал так, чтобы родные, когда-то уже получившие, по ошибке, похоронную с фронта, не мучились второй раз, не знали, что он уцелел, не оплакивали его снова, раз уж все равно пришла ему пора кончать расчеты с жизнью.

Так он думал долгими ночами в госпитале.

Генерал сидит в кресле напротив меня, прямой, собранный, необычайно отчетливый в каждом движении и очень еще молодой. Ему сорок лет. Ему было девятнадцать лет, когда, окончив военное училище, за восемь дней до начала войны он прибыл в артдивизион одного из украинских районов близ западной границы.

Девятнадцать лет! Жизнь по-настоящему еще не началась... Что он мог вспомнить тогда? Детские годы, любимые книги? Андрея Болконского, перехватившего знамя из рук убитого офицера и увлекшего за собой батальон, чтобы спасти атакованную французами батарею и самого Кутузова?.. Комдива Чапаева?.. Рано сложившееся убеждение, что он, Вася Петров, будет военным, только военным, будет офицером Советской Армии? Первую попытку определиться в военное училище и безжалостный отказ: ему только шестнадцать лет! Он терпеливо ждал и, когда пришел срок, стал курсантом Сумского артиллерийского училища имени Фрунзе.

Мечта стать офицером была порождена не только юношеским романтическим порывом. Она сложилась как стойкое на всю жизнь убеждение: военная профессия — это призвание сильных. Пережив войну против фашизма, пережив тяжелое ранение и множество других, менее страшных, ранений, генерал Петров говорил мне:

— Я всегда любил книги по истории. И хорошо знаю историю нашей страны. На протяжении многих столетий наш народ вынужден был прибегать к оружию, чтобы отстоять свою независимость. Я знаю: конечно же тяжесть войн несет весь народ. Но я убежден также, что, только став настоящим солдатом, человеком строжайшей дисциплины и высокого понимания своего воинского долга, ты можешь принести действительную пользу армии. Кадровый офицер — наследник воинских традиций многих поколений. Он должен знать прошлое своего народа и всегда, везде поступать так, чтобы передать опыт и традиции армии молодым солдатам, молодым офицерам, новому поколению армейцев. В том числе — опыт и традиции своей части, своего соединения. Старое, для многих потерявшее свой прежний смысл выражение «честь мундира» — это не пустые слова.

Генерал подошел к окну, задумался о чем-то своем. Потом обернулся ко мне и сказал:

— В моем понимании профессионал-военный должен обладать наивысшими и наилучшими человеческими свойствами. Должен быть Человеком с большой буквы. Всегда и во всем. Он должен быть кристально честным, справедливым, решительным, смелым. Он должен уметь вести за собой, своим поведением влиять на развитие событий в сражении.

Несколько дней подряд я слушал рассказ генерала о минувшей войне — день за днем, рубеж за рубежом, начиная от западной нашей границы до берегов Дона и с обратными волнами нашего наступления до вражеского логова за Одером. Толстые блокноты заполнены записями от корки до корки. Ни времени, ни места не хватит, чтобы воспроизвести здесь весь боевой путь юного лейтенанта, а ныне — генерала Петрова. И когда я вижу его перед собой, в памяти встают лишь самые яркие картины: родословная его доблести.

...Ночь под воскресенье 22 июня 1941 года. Лишь восемь дней назад лейтенант Петров прибыл сюда из училища. В памяти еще бродят воспоминания о выпускном вечере, традиционном ужине и прощании с преподавателями-командирами, о прогулках по Львову на пути к границе; о том, как молоденькие лейтенанты сунули свои чемоданы под сиденье в трамвае и тут же вскочили, уступая место чинным львовским дамам, и потом терзались, не зная, как вытащить из-под их ног чемоданы, и проехали лишний круг.

Все это взорвано было под утро на воскресенье. Петров проснулся от чудовищного гула и грохота. На голову валилась штукатурка, со звоном вылетали стекла из окон, пыль столбом вздымалась в здании бывшего монастыря, где размещался штаб артдивизиона. Вскочив с койки, Петров успел взглянуть на часы: 2.30 ночи. С этой минуты началась для него война. С этой минуты каждый день и каждую ночь, исключая тяжкие госпитальные дни и ночи, он находился в бушевавшем котле войны — до победной весны 1945 года. С той минуты кончилась юность лейтенанта Петрова. Настала пора испытаний, сделавших его человеком войны, зрелым, беспощадно строгим к себе и другим офицерам.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Не забыть ему — и никому не следует забывать! — страшную сумятицу первых дней внезапной войны. Не забыть отвагу и упорство приграничных частей нашей армии, застигнутых врасплох, обреченных на бои в окружении, обреченных на гибель и все же прорывавшихся сквозь стальные клещи немецкого наступления.

К вечеру 23 июня батарею, где Петров был старшим офицером, атаковали фашистские танки. И после первого своего боя, когда немцы на флангах прорвались далеко на восток, дивизион, без боеприпасов, без горючего, без связи с командованием, действовал уже в полном окружении.

Передо мной сидит и неторопливо ведет рассказ отличившийся во многих сражениях генерал. Но, слушая его и возвращаясь в огненный 1941 год, я вижу девятнадцатилетнего лейтенанта, только-только вступавшего в жизнь, еще не вкусившего радостей жизни и ходом событий ввергнутого в бурю войны. Я вижу его в ту минуту, когда в строю офицеров он слышит безжалостно точные слова майора, командира дивизиона.

Немцы в нашем тылу. Боеприпасов и горючего в дивизионе нет. Связи с пехотными частями нет. В этой сложной обстановке майор принимает решение, за которое полностью несет ответственность перед государством и партией, и от выполнения своего приказа не потерпит никаких отклонений. Орудия привести в негодность! Автомашины сжечь! Соблюдая строжайшую дисциплину, сохранив все знаки воинского звания, люди дивизиона будут прорываться на восток! В родословную доблести офицера Петрова первым и вечно памятным примером входит поведение командира дивизиона, майора Фарафонова.

— Если бы не он, мы бы не вырвались из клещей, — вспоминает генерал. — Он один спас всех нас железным соблюдением дисциплины. Он вдохнул в нас уверенность в то, что мы пробьемся, должны пробиться, не можем не пробиться, пусть даже навалится на нас вся фашистская нечисть. Мы пробивались несколько суток, без отдыха, без пищи, без сна. И засыпали на ходу, и я помню, как однажды повалился в болото, лежал в гнилой воде и думал: хоть бы минуту еще остаться вот так, в этой жиже, с закрытыми глазами! Но майор поднял нас, и мы шли, шли, шли, и никто не знал, когда же сам-то майор даст себе передышку, хоть на минуту забудется? Он был строг беспощадно. И он спас людей своего дивизиона.

Я вижу лейтенанта Петрова в тот миг, когда майор Фарафонов, обнаружив у одного из своих командиров опасные признаки трусости, приказал расстрелять его, охраняя закон дисциплины, охраняя своих людей от малейших признаков малодушия. Он пожертвовал одним недостойным, чтобы спасти всех, — для сопротивления, для войны, для победы!

Но тот, кого расстреляли, был знаком лейтенанту Петрову. Вместе с ним он окончил училище, вместе с ним ехал к границе, вместе бродили они по Львову и смеялись над забавным происшествием во Львовском трамвае. И вот он лежит на земле, и майор Фарафонов проводит дивизион мимо его бездыханного тела, и Петров душит в себе чувство жалости: на войне нет и не может быть жалости к малодушным!

Дивизион вышел из окружения. Его офицеры получили новые назначения. Перед их строем майор Фарафонов прощался с теми, кто обязан ему спасением и воинской честью. Все испытывали чувство огромного уважения к этому человеку: он стал для них первым учителем на войне. Вскоре они узнали, что майор погиб смертью храбрых в бою под Новоград-Волынском.

Так началась для Петрова война. Так начались бесконечные дни и ночи, наполненные неизвестностью и тревогой, новые и новые бои в окружении до самого Днепра и дальше, дальше, и отчаянно смелая атака у моста через реку Сулу, и внезапный ответный удар немцев, и снова болото под жестоким вражеским огнем. И рядом трупы, умирающие умоляют добить их, и ты не можешь поднять головы, в тебя бьют и бьют с высокой дамбы. Так прошло несколько часов, прошла ночь, в болоте, в сентябрьской воде.