Вразумление, самосотворение и биография - Валерий Николаевич Горелов

с бочками. До полудня их не выпускали из Ханкалы из-за плохих погодных условий, но все же колонна двинулась на Шатой. Механик, тот, что и водитель, прискакал за пять минут до начала движения. Он был белобрысый, в застиранной гимнастерке, с красными сержантскими нашивками на погонах. Под одной подмышкой он держал новенькую телогрейку, а под другой – автомат Калашникова. Он опустился на штатное место, пристроил под зад телогрейку, а рядом, не по-уставному, положил автомат. Механик спросил, как зовут, но ответа явно не услышал, в момент заработал двигатель, и через несколько минут пришла команда на движение. Павлик, вроде как, сидел на месте командира, белобрысый затылок водителя болтался прямо перед глазами, а сзади три тонны чудовищной жидкости в экспериментальной емкости. Двигались по регламенту, но их техника была настолько низкая, что все время целилась заскочить под мост Урала.

В районе 14 часов колонна добралась до села Ярыш-Марды, растянувшегося на узком горном серпантине. Длина колонны составляла почти 1,5 километра. Все началось после того, как оборудованный тралом танк подорвался на фугасе большой мощности, а танк, идущий в конце колонны, получил несколько попаданий из гранатомета. Из заранее подготовленных огневых точек, расположенных на высоте по обе стороны дороги, кинжальным огнем в колонну стреляли пулеметы. Техника вспыхивала, и солдаты сгорали заживо, не успевая выбраться из машин под обстрелом «шмелей» – одноразовых реактивных огнеметов. А солдаты-то были в большинстве своем только три дня как присягнувшие. Стеганули пулеметы, вся левая сторона колес впереди стоящего Урала разлетелась в клочья, он накренился, потек, рванул, изрыгая протуберанцы пламени, и развалился на куски. По их жидкой броне чиркнула граната и взорвалась, машину подкинуло и развернуло. Павлик знал, что надо бежать, но не знал как. Сержант, похоже, контуженный, очнувшись, откинул свой люк, вытащил автомат и начал стрелять в ответ. Отстрелял магазин, пытался поменять, но рухнул с простреленной головой.

У Павлика тоже был автомат, но он его бросил. Кинувшись наружу, выпрыгнул из люка и покатился вниз по камням. Перекатился через один горящий ручей, второй, и замер, дымя гимнастеркой. И тут грохнула их машина. Она не потекла, а оранжевым облаком рванула к небу. Раненых и контуженых солдат, пытавшихся отойти от дороги, добивали снайперы. Какой-то молодой лейтенант пытался поднять Павлика и тащить, но упал, убитый наповал. А у Павлика все работало, он просто дожидался своего момента, чтобы выжить. Окрашенный кровью сержанта и лейтенанта, лежавшего рядом, подкопченный и слегка дымящийся, он выглядел очень убедительно, чтобы на него не обратили внимания как на живого. Он замаскировался что надо, а если еще один труп сверху – совсем хорошо было бы. Кто-то из своих начал огрызаться из автоматов, солдаты сползали с дороги, и из дренажной канавы организовали оборону, в дыму и копоти. Павлику пришлось лежать долго, пока не начали собирать раненых и убитых, и укладывать в медицинскую «мотолыгу». Только тогда он подал признаки жизни. Его аккуратненько загрузили, рядом кто-то ругался матом, кто-то орал, а срочник блевал рядом с обезображенным, обгоревшим телом танкиста. С этой группой раненых его довезли до 131 Ханкалийского госпиталя.

Прошла всего неделя, и его, Павлика Ломова, подчистую комиссовали по причине контузии и только что появившегося в военной психиатрии понятия чеченского синдрома. Сумел-таки Павлик убедить врачей в своих тревогах; тогда проще было списать, чем возвращать в строй. Но так будет не всегда, а сегодня Павлушка в новой форме, с проездными билетами сидит в аэропорту города Моздока в ожидании своего рейса на Москву. Почти год Павлик пробыл на службе, а сейчас наступил день возвращения в родные места для будущих трудовых выслуг. Похоже, тот же старенький «Ан» поставил точку в его путешествии за кавказским синдромом.

А на месте вовсю резвился другой синдром, под грифом расселения. Получалось так, что никто ничего не слушал, все только говорили. Правительство выполняло свои обещания. За прошедший год под расселение было построено уже два десятка БКМ, и два десятка еще заложено. Дом Павлика уже стоял, он был на трех хозяев, с тремя выходами и в два этажа. Хозяин там уже хорошо подложился взятками, отбивая нужное место в городе, он то придвигал, то отодвигал этот дом от проезжей части, что не нравилось ни городской архитектуре, ни двум остальным семьям. Но не мытьем, так катаньем он добился своего. Доверенность, выданная поварихе, уже заканчивалась, и приватизировать на себя собственность по ней не представлялось возможным. И тут, как ангел с небес, появился Павлик в мундире, полный надежд и ожиданий. Старый дом уже разрушили, а на новой жилплощади успели сколотить прилавки и поставить холодильники для овощей и мяса. Когда он появился в шашлычке в мундире, повариха не удержалась, прямо сплясала перед ним, правда танец получился какой-то цыганский.

***

Раннее возвращение Павлика было очень кстати: тот самый уважаемый человек с юга все-таки отправил свою дочь к поварихе на житие, заплатив в Москве все ее долги перед клиентами и штрафы за пропущенные дежурства. Московская крыша отпустила ее без большого сожаления, за вечную несговорчивость и откуда-то взявшиеся манеры аристократки. Когда-то она поехала поступать в Москву, а вместо учебы два года оттрубила на Тверской и на Сухаревке. Она привыкла, чтобы ее звали Поли (Поликсена), но, будучи профессионалкой, в словах границ не ведала, и сейчас, зная, что ее готовят на место за прилавком, надеялась, что не останется невостребованной у этих слюнявых колхозников, а деньги, похоже, у тех водились. Эта барышня и была запланирована поварихой на роль любимой жены вернувшегося с войны героя Ахилла. С полного согласия хозяина повариха организовала хороший стол с шашлыком, вином, пивом и куриными крыльями. Предназначенная ему в невесты была старше Павлика на пять лет, но в мини-юбке, с ляжками, на каблуках, при оттопыренной заднице она выглядела королевой. Ничего ни кавказского, ни азиатского в ней не было, разве только черные глаза, да непонятный то ли загар, то ли естественный цвет кожи, темный, как у латинки. Улыбалась она во весь рот, говорила громко и требовательно; повариха представила ее своей племянницей, скромной и работящей девушкой, мечтающей о семейном очаге. Из последних для нее инструкций повариха вдалбливала ей одно – надо ему дать так, чтобы он сам завтра потащил тебя в ЗАГС. Поли такое умела, и теперь, глядя на этого мальчика в солдатской робе, прицеливалась. Повариха, как та приехала, сняла ей комнату, где должен был после ужина оказаться Павлик. Ужин закончился узбекскими сластями. Павлик почему-то вдруг решил, что повариха все