Красавица и чудовище - Эд Макбейн

— Черт побери, — заявил Дэвис, — я явился сюда, чтобы отвечать на ваши вопросы касательно Джорджа, а теперь…

— Все так и было, — подтвердил Блум.

— Так что же мне делать?

— С чем?

— Должен я отвечать на вопросы?

— Я не имею права советовать, — ответил Блум, внеся полную ясность в этот вопрос и обезопасив таким образом себя от упреков в нарушении указа.

Дэвис посмотрел мне прямо в глаза.

— Салли Оуэн позвонила мне в понедельник и сказала, что Мишель избили, да.

— Который был час, не помните?

— Утром.

— Рано утром?

— Не очень. Часов в восемь, что-то около этого.

— И рассказала вам, что прошлой ночью Мишель зверски избили?

— Да. Вообще-то Салли хотела рассказать все это Леоне, понимаете, но Леона вышла…

— В восемь утра?

— Ну… да. За… апельсиновым соком. На завтрак. Леона выскочила за апельсиновым соком.

— И в это время позвонила Салли Оуэн?

— Да.

— И подробно рассказала вам, как избили Мишель.

— Да.

— А сказала она, что это Джордж Харпер так зверски избил свою жену?

— Да.

— А Салли откуда узнала об этом?

— Ей рассказала Мишель.

— В восемь утра?

— Наверное. Если Салли позвонила в восемь…

— Тогда Мишель должна была рассказать ей об этом до восьми, не правда ли?

— Наверное, так.

Он врал без зазрения совести, как продавец подержанными автомобилями. В то утро в моем кабинете Мишель рассказала мне, что она пришла к Салли Оуэн в девять утра. В восемь часов Салли не могла знать, что Мишель избили, и, соответственно, не мог знать об этом и Дэвис. Если только…

— Вы хорошо знакомы с Салли Оуэн?

— Нет, не очень.

— Но она решила поделиться этой новостью именно с вами, так?

— Вообще-то она хотела поговорить с Леоной.

— Но случайно напала на вас.

— Ну да. Во время бури любая гавань сгодится, верно? — спросил он с улыбкой.

— Вы были настолько близки с Салли, что даже позировали для нее?

— Позировал?

— Для той картины, которую она рисовала?

— Для какой?

— В черно-белой гамме?

— Не понимаю, о чем вы…

— Та картина, на которой вы с Мишель занимаетесь любовью.

Блум с неожиданной напористостью вступил в наш разговор. И тут Дэвис понял, что его загнали в угол и тот, кого он считал своим другом и союзником, тоже участвовал в этой охоте, гончие неслись за ним по пятам.

— Что… что… почему вы решили, что Мишель могла… иметь…

— Женщина по имени Китти Рейнольдс в ту ночь была с вами, когда вы позировали Салли, — жестко сказал Блум, уже сбросивший маску дружески настроенного простачка. Сейчас глаза его горели, по жилам струилась расплавленная лава, и каждый вопрос, как стрела, выпущенная из лука, попадал точно в цель. Дэвис посмотрел в эти глаза и понял, что игра проиграна и надеяться не на что: ему не будет пощады.

— Не знаю я никакой Китти Рейнольдс, — пробормотал Дэвис.

— Почему вы уехали из Веро-Бич? — прорычал Блум.

— Заболел, уже говорил вам.

— Кто звонил вам туда в воскресенье утром?

— Звонил мне? Никто. Кто говорит…

— Ваш сержант говорит, что вам звонили туда в девять утра в воскресенье. Кто звонил, мистер Дэвис? Мишель Харпер?

— Мишель? Да я почти не был знаком с Ми…

— Позвонила и сказала, что прошлой ночью она проболталась и Джордж в курсе дела?

— Нет, нет. Зачем было…

— Позвонила, чтобы предупредить, что муж поехал в Майами…

— Нет, эй, послушайте…

— …и разыскивает вас?

— Нет, вы ошибаетесь. На самом деле, это…

— Разыскивает вас, чтобы убить, так, мистер Дэвис?

Дэвис молчал.

— Вы боялись, что Харпер узнал об «орео», мистер Дэвис?

Дэвис по-прежнему молчал.

— Боялись, что Харпер, узнав об «орео», убьет вас?

Некоторое время Дэвис хранил молчание, потом воскликнул:

— Боже мой!

— Мишель звонила, чтобы предупредить вас?

— Боже мой! — повторил Дэвис, а потом, как бы обрадовавшись, что все наконец закончилось, закрыл лицо руками, точно так же, как Харпер почти три недели назад, и разрыдался. И, продолжая всхлипывать, рассказал нам все, с самого начала.

Безжалостно крутилась магнитофонная лента, и недавнее прошлое вдруг предстало перед нами.

Глава 13

Бонн.

Столица Федеративной Республики Германии с 1949 года. Как только в Бонн переехало правительство, его население возросло до трехсот тысяч. Город расположен на берегу Рейна, на противоположном берегу — Siebengebirge.[34] Adenauerallee названа в честь доктора Конрада Аденауэра, первого канцлера нового демократического государства, и тянется почти параллельно реке. Говорят, что при выборе места для новой столицы чаша весов колебалась и решающим оказался голос Аденауэра, проголосовавшего за этот спокойный университетский городок. Он считал, что мягкий климат этой области полезен пожилым людям.

Климат дождливый.

Дожди идут почти шесть месяцев в году.

Перенесемся мысленно на два года назад: дождливая ноябрьская ночь.

Место действия — бар в старом квартале города, построенного в стиле барокко. Дэвис со своей девушкой, блондинкой, певичкой кабаре, сидят за столиком. Они поджидают Харпера с его девушкой. Ее зовут Мишель Бенуа, ей девятнадцать лет, Харпер в нее безумно влюблен, он познакомился с ней месяц назад в баре. Они появляются в четверть восьмого. Мишель очень хороша собой, длинные черные волосы обрамляют прекрасное лицо, которое выглядит вульгарным из-за толстого слоя косметики. На ней черное пальто, а под ним — красное, плотно облегающее ее пышные бедра платье с низким вырезом на груди. Дэвису достаточно одного взгляда, чтобы понять, что это за штучка: в Бонне таких пруд пруди. Джордж Харпер по уши влюблен в шлюху. Той же ночью в постели певичка-блондинка спросит у Дэвиса: «Ist das Madchen eine Hure?»[35]

К удивлению Дэвиса, Мишель звонит ему на следующий день в казармы. Ей необходимо увидеться с ним. У него ее предложение не вызывает большого энтузиазма, он по опыту знает, сколько молоденьких frauleins[36] ищут встреч с военными, это все девицы легкого поведения. Однако Дэвис соглашается встретиться с Мишель попозже, в маленьком баре неподалеку от Hofgarten. Там Мишель жалуется ему, что не знает, как отделаться от Харпера. Джордж по ней с ума сходит, но он ей совсем не нравится, невозможно влюбиться в такое «monstre»,[37] — говорит она по-французски. Речь идет не о жестокости, это все выдумки Дэвиса. Сейчас он признается нам — и пленка бесстрастно фиксирует его слова, — что это он, Дэвис, избивал дубинкой подвыпивших солдат, которых подбирали на улицах. («Я нарочно сказал вам, что их избивал Джордж; решил, так скорее поверят, что он избил жену, понимаете?») Мишель имеет в виду наружность Харпера, его обезьяноподобную внешность, «monstre veritable»,[38] как называет она его по-французски.

Дэвис с Мишель засиживаются в баре до закрытия, до двух часов, она изливает ему все, что накопилось на душе. Дэвис слушает вполуха и думает, что неплохо бы переспать с ней, но только не на ее условиях. Девицам легкого поведения Дэвис никогда не платит, ни у себя дома, где Леона, его жена, ждет не дождется его возвращения после четырех лет действительной службы в армии, — ни тем более здесь, в Германии, где предложение намного превышает спрос. Дэвис понимает, чем занимается Мишель, и предлагает ей поразвлечься, но, естественно, бесплатно.

К его удивлению, она охотно соглашается. В номере гостиницы на Koblenzstrasse она отдается ему в первый раз с поразившей его страстью.

— У меня и в мыслях не было, — говорит сейчас Дэвис, — что Мишель влюбится в меня по уши.

Дэвис продолжает встречаться с ней, Харпер и не подозревает об их романе: пребывает в блаженном неведении, влюбившись в девицу, которая с тринадцати лет занимается проституцией. В юном возрасте она покинула родительский дом в Париже, где ей наскучил «буржуазный образ жизни» ее семьи: отца-француза и матери-немки. Дэвиса совершенно не заботит, какую жизнь ведет Мишель, ее искушенность в любовных утехах открывает для него новые горизонты. В постели она обучает его необычным приемам. В канун Нового года под предлогом болезни Мишель избавляется от Харпера и приготавливает для Дэвиса маленький сюрприз. Когда Дэвис приходит в номер гостиницы, который Мишель сняла заранее, она поджидает его там с роскошной чернокожей девицей, такой же проституткой, как Мишель. «Bonne annee»,[39] — говорит Мишель и знакомит его с новой утехой, позднее он назовет это «треугольником».

— По-настоящему в тот вечер все и началось, — говорит он нам, — с этого началось «орео», это начало всем событиям.