Православное пастырское служение - Киприан Керн

Если мы согласны с тем, что пастырская психиатрия не должна вмешиваться в область аскетики, то не следует ли также исключить всякое право вмешательства медицинской науки при наличии тех или иных сложных душевных явлений? Другими словами, не должен ли пастырь считать, что этих явлений, с точки зрения Церкви, вообще не существует? Не является ли какое бы то ни было сложное душевное явление, просто-напросто греховным состоянием? Не следует ли все вообще, все то, что творится в душе человеческой отнести к области аскетики? Не следует ли, с точки зрения Православия и церковного предания, исключить всякую нравственную психологию, а все передать в область нравственного богословия? Не являются ли все упомянутые неврастении, фобии, маниакальные состояния и пр. только грехом?

Ум, стремящийся все упростить и исключить все проблемы, конечно, так и поступает. Ответ в таком случае напрашивается сам собой: все это только грех, святые отцы никаких психоанализов не знали, но умели лечить глубины души и самый грех, боролись со злом, а не с загадками души. При такой постановке вопроса самое слово психиатрия, а тем более пастырская психиатрия является посягательством на завещанное отцами-аскетами православное понимание греха и борьбы с ним. Вопрос сводится в таком случае к одной только упрощенной этической оценке всего того, что человек таит в себе.

В самом деле, не проще ли все это рассматривать, как одно только последствие первородного греха, как признак нашей общей греховности и склонности ко греху. В самой своей сущности все происходящее в человеке является последствием его ограниченности и смертности. Смертность и болезни в том числе есть последствие Адамова падения, так как в первородном грехе человек утратил свое прежнее райское состояние. Душевная аномалия (неврастении, истерии и пр.) восходят к одной общей причине — к первородному греху. Но ограничивается ли дело только душевными болезнями, не есть ли и прочие болезни и общая склонность к ним человека следствием все того же Адамова греха. В райском состоянии вряд ли человек знал бы все эти различные болезни. Но все эти патологические случаи есть факты а не одна только игра воображения и мнительности. Можно ли в таком случае, с точки зрения аскетики и церковного предания, лечить эти болезни? Допускает ли православная аскетика медицину и не является ли она от лукавого?

Ответ вне сомнений: вряд ли кому либо придет в голову запретить, с точки зрения православное™, пользоваться советами врача. Пусть первородный грех повлек за собой смертность, а следовательно и болезненность, то следует ли входить в проблемы позволительности лечения человека и спасения его от преждевременной смерти.

Если вообще все болезни должны быть лечимы, то болезни особые, душевные недуги не должны быть исключением из этого правила. В противном случае Православие должно противиться всякой психиатрии, а не только пастырской, и больницы для душевнобольных следовало бы закрыть.

Вопрос в том: есть ли болезнь зло? Нет сомнения, что она есть последствие первородного греха, но есть ли болезнь сама по себе зло, подлежащее только епитимий? Нужно ли неврастению лечить одними только аскетическими средствами? Стоят ли душевные болезни на том же уровне, что и грехи гордости и сребролюбия?

Св. Иоанн Златоуст пишет так: "Существует зло: блуд, прелюбодеяние, лихоимство и иные пороки, достойные величайшего осуждения и наказания. Но существуют, или лучше называются злом: голод, мучения, смерть, болезнь и пр. Это не есть зло, а только называется таковым. Если бы это было злом, то не было причиной добра." Отсюда ясно, что перед пастырем предстают в кающейся душе: кражи, осуждения ближних, гордость, плотские страсти; но во время исповеди, или в пастырской практике, вне исповеди могут явиться: навязчивые идеи, маниакальные состояния, неврастения и под. Повторяем, что и случаи чистой психопатологии, равно как и та или иная хворь или же грех осуждения ближних, — все вместе есть последствия первородного греха. Но нельзя все эти последствия подводить под одно понятие греха. Грехом является только третий из приведенных примеров.

Пастырь, призванный не судить, а спасать мир, преображать его лучами Фаворского света, способствовать созиданию "новой твари" во Христе, должен уметь вдумчиво, трезво и сострадательно отнестись ко всем этим феноменам и каждому давать свой совет. В случае телесной немощи пастырь может помочь своей молитвой и ободрением; в случае греха он должен вразумить, обличить, укорить и, может быть, наказать; в случае психологическом он сам прежде всего должен понять, с чем он имеет дело, мудро поступать с таким человеком и помочь ему.

Берясь за нелегкое дело душепопечения, пастырь должен не психиатра привлекать к своей работе, а самому быть подготовленным в некоторой мере с требованиями психологии и пастырской психиатрии. Это нисколько не повредит его православное™ и духовности. В программе духовных учебных заведений всегда включалась Психология, и это может быть несколько расширено, чтобы кандидаты в священство могли бы знакомиться с новыми руководствами по нравственной психологии, по пастырской психиатрии, по психоанализу, приспособляя их к условиям православного пастырствования.

Выше было указано (часть 1, гл. 2), что священник должен в особенности соблюдать при оценке человека: его свободу, личность и нравственное достоинство. Теперь следует остановиться на вопросе о внутренних затруднениях человеческой природы, с которыми встречается пастырь. Есть опасность упрощения и оптимистического подхода к личности человека. Священник не смеет строить обманчивых оценок человеческой природы, где все вовсе не так уже благополучно в душе человека. Мудрый философ сказал, что душа человека не есть гармония. Бердяев был прав, когда много говорил о конфликтах и противоречиях в человеке.

Современность усложняет жизнь и во многом уродует личность человека. Тип благополучного человека или не о чем не задумывающегося простеца все больше исчезает с лица земли. Необходимо родителям, воспитателю и самому пастырю внимательно подумать в каждом данном случае, откуда происходит то или другое внутреннее искривление, те неправильности в развитии и те привычки, которыми определяется так много в жизни каждого человека.

Раньше говорилось, что человеку свойственно тяготение к свободе и любовь к ней. Но так же было сказано, что человек ни от чего так легко не отказывается, как от свободы. Больше того, сама свобода нам дана без нашего изволения и свободного согласия, что и приводит к весьма нелегким положениям. Было сказано, что человеческая личность неповторима и что она есть самое ценное, чем человек обладает и что его отличает от каких-то членов стада или улья. Но ведь никак не следует забывать, что в каждой личности есть много такого, что не от личности, что каждое "я" слагается из многих данных не от него.

Если вдуматься в это поглубже, то станет понятным, как легко человек отдает свою свободу и становится рабом условностей среды, партии, страстей, привычек. Пастырю, как воспитателю, дано развивать и воспитывать свободу человека в хорошем направлении. Наряду с этим ему необходимо разобраться в том, что у человека от него самого, а что от среды и рода.

В каждой личности действует по психологической терминологии: фенотип, биотип и генотип. Фенотип — это то, что человек представляет сам по себе, что в нем личного, его дарование, личное содержание, что составляет его личность. Это, так сказать, его ипостасные особенности. В этом и состоит понимание личности, что она неповторима, что она не копия, а что-то такое, чего в истории не было и не будет. Но, присмотревшись повнимательней к любому человеку мы увидим, что помимо своих личных данных, каждый несет в себе то, что принято называть биотипом. Среда, друзья, воспитание, личные переживания могут как-то отразиться на личных дарованиях человека и в том или ином случае могут из посредственности сделать полезного человека и хорошего работника, равно как и одаренного от природы человека исковеркать, опошлить и испортить. Еще в человеке весьма сильна власть наследственности, голос крови и предков. Тот же Бердяев, так горячо проповедовавший свой "персонализм," должен был признаться в своей автобиографии, что в его "я" есть много от "не-я," от семьи и от рода. Это все и есть генотип. В этом отношении интересна попытка таких анализов родового начала у Эмиля Золя в его "Ругон-Макарах."

Человек поэтому представляется, как запутанный узел, как некая сложная ткань, сотканная из многих и часто противоречивых данных, которые не позволяют делать упрощенные обобщения. Говорить о психологических или нравственных типах можно только с многими оговорками. Обычное деление на флегматиков и сангвиников слишком упрощено. Теперь чаще говорят о цикличности и о схизматичности (разрывности), термины которых происходят от греческого языка. Первое слово "цикл" означает по-гречески "круг," — (можно сравнить со спокойно текущей рекой), в котором подъемы и опускания настроений могут подчинены некому темпу; в нем радость и страдание не так резко чередуются. Во втором — душевные настроения подвержены резким "схизмам," разрывам. В характере таких людей господствуют подводные течения, водопады, не подчиненные ритму; в них бывают частые и неожиданные смены от тишины к буре.