Чикита - Антонио Орландо Родригес

до колен[58].

Ирландец совсем сник, и Чикита поспешила уверить, что вовсе не отвергает его. К чему скрывать? Она тоже его любит. С первой минуты ее очаровали рыжие бакенбарды и почти прозрачные голубые глаза… Тогда Криниган признался, что мечтает увезти ее за город, в Коннектикут. Домик с большим камином и садом близ ручья на опушке леса, вдали от суеты и любопытных глаз — что может быть лучше для супружеской жизни? Он не богач, но на достойное существование у него денег хватит. И он уже переговорил с Пулитцером о возможности присылать статьи в «Уорлд» из Коннектикута.

Тут вернулся Мундо с конфетами, и Чикита тоном, не терпящим возражений, услала его прогуляться в фойе. Они с мистером Криниганом обсуждают важное дело и нуждаются в уединении.

— Милый Патрик, — нежно начала она, как только Мундо испарился, и влюбленный увидел добрый знак в том, что она сменила церемонное «мистер Криниган» на столь смелое обращение. — Проявим благоразумие! Я только что подписала контракт и через неделю дебютирую в превосходном водевиле. Было бы безумием бросить все ради тебя или любого другого мужчины.

Чикита вспоминала, что в ту минуту ирландец едва не разрыдался, и потому она поспешила продолжить:

— Не требуй от меня того единственного, что я не могу тебе дать. — И, прикрыв веки, добавила: — Но если ты попросишь что угодно другое, ну, например, чтобы я поехала к тебе и стала твоей сегодня ночью, я, пожалуй, не смогу отказать.

Вот так номер! Криниган остолбенел и только смог пролепетать, что присутствие Мундо может помешать плану. Но Чикита уже все продумала. Когда вернулся Мундо, она объявила, что они решили не досматривать постановку. Они по-прежнему жаждут уединения, и ложа в «Эмпайр» не удовлетворяет их нужд.

— Я зайду к мистер Кринигану в гости, а ты посидишь где-нибудь в кафе, пока мы не обсудим наше важное дело до конца.

Патрик вовсе не был новичком, но дико разнервничался, когда аппетитная и готовая на все Чикита оказалась у него в спальне. Он поднял ее на кровать, раздел и стал нежно ласкать. Чикита утверждала, что в ту минуту пожалела о девственности, утерянной с Томасом Карродеагуасом. Но предпочла сразу же отогнать неприятное воспоминание. В тот раз она принесла своеобразную жертву, чтобы удержать рядом Рустику. А теперь не что иное, как любовь, толкает ее взобраться к Патрику на грудь, вцепиться в рыжеватую поросль между сосков, словно она амазонка, пришпоривающая скакуна, и целовать его в губы и в лоб.

Чикиту ждал сюрприз: сам любовник был высоченный и широкий, будто шкаф, а вот ключик у него оказался очень маленький. Она набралась смелости и намекнула, что ее замочная скважина вполне готова. «Но только самый кончик», — попросила Чикита, не забывая об осторожности. Патрик так и сделал. Вначале он едва двигался, боясь причинить вред, но потом они так раздухарились, что не заметили, как весь ключик целиком поместился внутрь.

В конце главы Чикита упоминала о признании Кринигана: долгие годы он тешил себя фантазией овладеть маленькой девочкой. Со своей «доченькой», женщиной размером с дитя, он наконец смог утолить это запретное желание, не терзаясь совестью. А что же она? Чувствовала ли они вину за то, что упоительно извивалась в объятиях журналиста? Самозабвенное сладострастие, конечно, шло вразрез с навязанными ей в юности представлениями о том, как должна вести себя сеньорита из Матансаса. Но разве она обыкновенная сеньорита? Все, от родителей до кузин, всегда внушали ей, будто существо ее размера может рассчитывать на тепло родственных уз, но и мечтать не смеет о том, чтобы разжечь страсть в груди любовника. Чего ради придерживаться правил мира, который отказал ей в праве любить и состояться как женщине? В конце концов, Чикита — артистка (или вскоре таковой станет), а артистам позволено пренебрегать нравственными или любыми прочими ограничениями. Сара Бернар была дочерью и внучкой кокоток и сама познала десятки мужчин, но это не лишило ее уважения зрителей и не помешало стать гранд-дамой.

Эти рассуждения завершались ехидной фразой примерно следующего содержания: «Вскоре Сехисмундо сделался завсегдатаем тихого кафе неподалеку от квартиры Кринигана…»

Когда я допечатал главу, уши у меня горели, и я не мог и глянуть на Чикиту, потому что невольно представлял ее голой.

— Не думала я, что ты такой пуританин, — насмешливо сказала она. — Заливаешься краской на любой пикантной сцене. Привыкай: таких будет много. Разве ты еще не понял? Меня совершенно не волнует чужое мнение.

Понял я к тому времени другое: Чикита испытывала ко мне странное влечение. Она уже давно стала бросать на меня томные взгляды и вообще вести себя так, будто я не наемный работник, а влюбленный, которому никак не решиться на первый шаг, или кто-то в таком духе. Она настаивала, чтобы я отправлялся с ней в сад поливать лилии и астры и смотреть, как лазурные дрозды купаются в фонтанчике. А если голодная белка спрыгивала с магнолии или плакучей ивы во дворе и подбегала попрошайничать, Чикита якобы испуганно вскрикивала и пользовалась случаем прильнуть к моим лодыжкам как бы в поисках защиты. Еще она заставляла читать ей вслух мои сонеты вечерами у камина и смотрела на меня с обожанием.

Во избежание недопонимания хочу заметить: ничего физического между нами не было. За почти три года, что я прожил в Фар-Рокавей, я и руки-то ее коснулся от силы пару раз. Отвращения она у меня не вызывала, скорее слегка пугала. Я так и не смог привыкнуть к ее размеру. Это на словах легко, а вот сам бы пообретался бок о бок со старухой в теле ребенка.

Не я один заметил это девичье кокетство. Рустика в мгновение ока раскусила хозяйку, а пострадал я: ей поперек горла было, что Чикита обращается со мной ласково и подолгу беседует о чем-то, кроме книги, и при любом удобном случае она норовила меня подколоть. Как-то утром я припозднился, так она постучалась ко мне и съязвила: «Идите быстрее, невеста заждалась».

Со временем Чикита превратилась в сущую собственницу. Она желала, чтобы я день-деньской просиживал рядом с ней, и дулась, если я уходил прогуляться. Даже начала давать мне уроки английского, чтобы я по вечерам оставался дома! Но, сам понимаешь, не мог я сидеть взаперти сутки напролет. Очень уж скучная выходила жизнь. Иногда я будто задыхался, не мог больше терпеть и готов был взбунтоваться.

Не забывай, я был тогда в том возрасте, когда молодому человеку нужно иногда вкусить свободы,