Джерри-островитянин. Майкл, брат Джерри - Джек Лондон

Может быть, чтобы не оскорблять человека сравнением тончайших свойств его природы с переживаниями собаки, следовало бы признать, что ощущения Майкла не так остры и что, например, укол в лапу собаки менее чувствителен, чем укол в ладонь человека. Итак, мы допускаем, что мысль зарождается в мозгу собаки далеко не с той ясностью и определенностью, с какой она зарождается в человеческом мозгу. Далее, мы допускаем, что никогда, даже через миллион лет, Майкл не смог бы доказать какого-нибудь положения Эвклида[38] или решить квадратное уравнение. Но все же он твердо знал, что три кости — это больше, чем две, и что десять собак более опасный противник, чем две собаки.

Одно мы должны признать, что Майкл мог любить так же самоотверженно и беззаветно, безумно и бескорыстно, как любит человек. Он любил так не потому, что был Майклом, а потому, что был собакой.

Майкл любил капитана Келлара больше, чем себя самого. Как и Джерри за своего шкипера, он не задумался бы пожертвовать своей жизнью за капитана Келлара. И теперь, когда капитан Келлар, Мериндж и Соломоновы острова перешли в неизбежное ничто, ему было суждено полюбить той же беззаветной любовью шестиквартового баталера с его умением подходить к собакам и очаровывающим причмокиванием. Квэк? Квэк — это другое дело, Квэк — чернокожий. Квэка он воспринял как часть окружающей обстановки, как вещь Дэга Доутри.

Он не называл своего нового бога Дэгом Доутри. Квэк звал его «господином», но Майкл слышал, как негры называли так и других белых людей. Многие негры называли капитана Келлара «господином». Капитан Дункан называл баталера баталером. Майкл слышал, как капитан, офицеры и все пассажиры звали его так; и потому для Майкла имя его бога было «баталер», и все время, что он его знал и думал о нем, он считал его баталером.

Но теперь приходилось решать, как быть с его именем? На следующий день по его водворении на пароход Дэг Доутри принялся обсуждать с ним эту задачу. Майкл сидел перед ним на задних лапах, склонив голову влево и упираясь ею в колени Доутри; глаза его то открывались, то закрывались, то как бы загорались изнутри, а уши то напрягались, то опять опускались. Так он сидел, вслушиваясь в речь баталера, и от избытка чувств колотил по полу обрубком хвоста.

— Вот и хорошо, сынок, — говорил ему баталер. — Твоя мать и твой отец были ирландцы. Ну же, не отрицай этого, негодяй!

Тут Майкл, поощренный несомненной лаской и добротой, звучавшими в голосе, завертелся на месте и вдвое сильнее забарабанил обрубком хвоста. Он, конечно, не понимал смысла этих слов, но прекрасно уловил в самом сочетании звуков ту таинственную прелесть, какой обладали белые боги.

— Никогда не стыдись своего происхождения! И помни, что Бог любит ирландцев. Квэк, доставай два бутылка пива с ледника! Ладно. Твоя морда сразу выдает в тебе ирландца. — Хвост Майкла отбивал настоящую зóрю. — Нет, уж пожалуйста ко мне не подлизывайся. Я хорошо знаю эти штуки, которыми вы втираетесь в души. В мое сердце тебе все равно не пробраться, так и знай! Оно давно уже пропиталось пивом. Я тебя украл, чтобы продать, а не для того, чтобы любить. Когда-то прежде я, может, и полюбил бы тебя, но это могло быть до того времени, когда познакомился с пивом. Я сейчас бы продал тебя за двадцать монет, деньги на бочку! Если бы представился случай. И я тебя любить не стану, намотай это себе на ус. Да, но что же это я начал говорить, когда ты меня так грубо прервал своими нежностями.

Тут он остановился и опрокинул в рот бутылку, принесенную Квэком. Затем он вздохнул, вытер губы тыльной стороной ладони и продолжал:

— А странная штука, сынок, это дурацкое пиво! Эта обезьяна Квэк, скалящий зубы Мафусаил, принадлежит мне. Но, клянусь тебе, я принадлежу пиву, целой батарее бутылок пива. Их столько, что целый корабль потопить можно. Пес, я прямо завидую тебе! Сидишь себе самым спокойным образом, и нутро твое ничуть не отравлено алкоголем. Я твой хозяин, и парень, что даст за тебя двадцать монет, будет твоим хозяином, но батарея бутылок никогда не будет твоим хозяином. Ты более свободный человек, чем я, пес, хотя я и не знаю еще твоего имени. Мне что-то приходит на ум…

Доутри осушил бутылку, подбросил ее и дал знак открыть вторую.

— Твое имя, сынок, не так-то легко придумать. Оно, конечно, звучат по-ирландски, но как? Пэдди? Ладно, кивни мне только головой. Это имя недостаточно благородно. Оно слишком простое? Баллимена подошло бы, но это имя звучит уж очень по-дамски, мой мальчик. Ты ведь мальчик. Блестящая мысль! Бой! Посмотрим-ка. Банши-бой! Не годится. Лэд-Эрин[39]!

Он одобрительно кивнул и достал вторую бутылку. Он пил, раздумывал и снова пил.

— Я нашел! — торжествующе заявил он. — Киллени — хорошенькое имя. Ты у меня будешь Киллени-бой. Не оскорбляет это ваши благородные чувства? Звучит громко, благородно, точно это граф или разбогатевший пивовар. Многим из этой братии я помог нажиться за свою жизнь.

Доутри допил бутылку, схватил двумя руками морду Майкла и, нагнувшись, потер носом об его нос. Затем он внезапно разжал руки, и Майкл, блестя глазами и помахивая хвостом, смотрел в лицо своего бога. Нечто вполне сознательное — настоящая душа — мерцало в глазах собаки, преданно обожающей этого седеющего бога, говорящего ему непонятные речи, которые все же находили прямой и радостный отклик в его сердце.

— Эй, Квэк, сюда!

Сидевший на корточках Квэк перестал полировать черепаховый гребень, вырезанный Доутри по собственному рисунку, и посмотрел вверх, готовый тут же исполнить приказание своего господина.

— Квэк, запомнить крепко, как этот собака зовут, имя этот собака — Киллени-бой. Этот имя крепко запомнит твой голова. Квэк говорит собака Киллени-бой. Понял? Твой забыл, мой снесет башка. Киллени-бой, понял? Киллени-бой.

Когда Квэк снимал его башмаки и помогал ему раздеваться, Доутри сонными глазами посмотрел на Майкла.

— Я нашел, паренек, — объявил он, вставая, и, качаясь, направился к своей койке. — Я нашел тебе имя, а вот тебе и аттестат. Я и это нашел тебе, — бойкий, но разумный. Оно пристало к тебе, как обои к стенке.

Бойкий, но разумный, — вот ты какой. Киллени-бой… бойкий, но разумный… — продолжал он бормотать, пока Квэк помогал ему устроиться на койке.

Квэк продолжал полировать. Он беззвучно шептал что-то и, напряженно наморщив брови, обратился к баталеру.

— Господин, какой имя этот собака?

— Киллени-бой, безмозглый людоед, Киллени-бой, — сонно бормотал Доутри. — Квэк, черный кровопийца, беги-ка и достань бутылка хорошо холодный.

— Нету, господин, — дрожащим голосом ответил негр, следя глазами, как бы в него чего не бросили. — Твой шесть бутылок уже выпил.

Вместо ответа он услышал храп.

Чернокожий, с пораженной проказой рукой и едва видным утолщением кожи на лбу между бровями, характерным для этой болезни, склонился над работой, шевеля губами и время от времени повторяя: «Киллени-бой».

Глава V

Майкла держали взаперти в каюте баталера, и он в течение нескольких дней не видел никого, кроме баталера и Квэка. Никто не подозревал о его присутствии на борту, и Дэг Доутри, отлично понимавший, что он украл собаку, принадлежащую белому, надеялся скрыть ее и перевести на берег в Сиднее.

Баталер скоро оценил выдающуюся понятливость Майкла. Ему как-то раз пришлось дать последнему косточку цыпленка, и двух уроков, которые едва можно назвать уроками, так как каждый из них длился не более полуминуты, а оба были даны в продолжение пяти минут, — двух уроков было достаточно, чтобы приучить Майкла разгрызать эти кости в углу у самой двери. Майкл, получая косточки, без всяких напоминаний, тащил их в свой уголок. И это вполне понятно. Он схватывал сразу, что баталер от него требовал, а служить баталеру было для него счастьем. Баталер был добрым богом, и его любовь Майкл чувствовал в голосе, в прикосновении рук, в манере тереться носом о его нос или обнимать его. Ведь все жертвы вырастают на почве любви — то же случилось и с Майклом. Если бы баталер приказал ему оставить в покое только что принесенную в заветный угол косточку, Майкл принес бы ему жертву, исполнив этот приказ. Таковы собаки, единственные животные, которые радостно и весело виляют всем телом, бросая недоеденный кусок, чтобы последовать за своим хозяином или услужить ему.

Доутри все свое свободное время проводил с сидящим взаперти Майклом, который скоро отучился скулить и лаять. В эти часы дружеской беседы Майкл приобрел много познаний. Доутри убедился в том, что такие простые понятия, как «да», «нет», «встань» и «ложись», Майклу уже известны, и он расширил эти понятия, например: «ступай на койку и ложись там», «ступай под койку», «принеси один башмак» и «принеси два башмака». Без всякого труда Майкл выучился кувыркаться, «молиться», «умирать», сидеть с трубкой, в шляпе и не только стоять, но и ходить на задних лапах.