Гея: Альманах научной фантастики - Владимир Губарев

— А нам за него заплатят? — поинтересовался Сказкин.

— А ты его поймал?

— Упаси господи! — перекрестился Верп Иванович и возликовал: — Он уходит!

— Как уходит?

— А так. Своим ходом. Как умеет, наверное.

Я и сам уже видел: Краббен не развлекается, Краббен пересекает залив вовсе не бесцельно. Только цель его явно находилась не здесь, а где-то в стороне от кальдеры, скорее всего — в океане. А там попробуй его найди.

Я был в отчаянии.

Осыпав кучу песка, я с рюкзаком, Верп с тозовкой, мы скатились по осыпи на берег. Никогда этот замкнутый, залитый светом цирк не казался мне таким безжизненным.

Камни. Вода. Изуродованная сельдяная акула.

— Да брось, начальник, — радовался неожиданному освобождению Верп Иванович. — Ты же видел Краббена, чего тебе еще?

— «Видел» — это не документ. «Видел» — это не доказательство. Чем мне доказать, это «видел»?

— Акт составь, — деловито предложил Верп. — И я подпишу, и Агафон подпишет. Агафон, если ему отдать старые сапоги, что хошь подпишет.

Я отвернулся.

На борту корвета «Дедалус», когда он встретил в Атлантике Морского змея, было почти сто человек. А разве им поверили? Почему же поверят акту, если его подпишут бывший конюх и боцман Сказкин и островной сирота Агафон?

— Да что он, последний? — утешал меня Верп. — Ну, этот ушел, другой появится. Это как в любви, начальник. Я как-то раз в Гонконге…

— Отстань!

— Да ладно. Я ведь это к тому, что на Краббене мир углом не сошелся. Вот, видишь, раковина лежит под ногами? Может, она тоже никому не известная, как этот Краббен, а?

Раковина, поднятая Сказкиным, была совсем обыкновенная — тривиальная крученая гастропода, но Верп Иванович не унимался:

— А ты вернешься — проверь. Обязательно проверь. А вдруг эту раковину еще никто не открыл, ты первый?

Он счастливо зевал, он улыбался, он понимал, что раковина не может его укусить, и волны к его ногам катились сонные, длинные — океан еще не проснулся.

Сказкин нагнулся, подбирая очередную, тоже, на его взгляд, еще неоткрытую раковину, и тельник на его спине вновь задрался, обнажив широкую полосу незагорелой кожи. И там, на этой широкой незагорелой коже, я увидел не только лиловое имя.

— Снимай!

— Ты что, начальник? — опешил Верп Иванович. — Я же не на медкомиссии.

— Снимай!

Сказкин, озираясь, послушался.

Не спина у него была, а лист из альбома. Человек-альбом.

Хорошо, если Никисор, племяш Сказкина, ходил с Верпом Ивановичем в баню только в самом невинном детстве, незачем мальчику видеть таких распутных гидр, дерущихся из-за утопающего красавца, непристойных русалок, сцепившихся из-за бородатого моряка.

Но главным на спине Сказкина было все же не это.

Среди сердец, пораженных морскими кортиками, среди распущенных гидр, кружащихся, как лебеди на странноватых полотнах Эшера, среди пальм, раскинувших веера острых листьев, под сакраментальным святым «Не забуду…» (в этой общеизвестной клятве неизвестный творец допустил грубую орфографическую ошибку: «…в мать родную!»), по широкой спине бывшего интеллигента в третьем колене, выгнув интегралом длинную шею, широко разбросав конечности, несся, поднимая бурун, наш исчезнувший за Камнем-Львом Краббен.

— Краббен! — завопил я.

Эхо еще не отразилось от скал, а Сказкин уже мчался к убежищу. Его кривых ног я не видел, они растворились в движении; тельник развевался за спиной Сказкина, как внезапно пробившиеся из-под лопаток крылья.

— Стой, организм! Сказкин остановился.

Левая щека Сказкина дергалась.

Сказкин крепко прижимал к груди тозовку — сразу двумя руками.

— Я же не про настоящего! Я про того, который плавает по твоей спине. Кто его наколол?

— Один кореец в Находке, — Верп Иванович затравленно озирался.

— Это же Краббен!

— Ну, Краббен! Пусть Краббен! — совсем рассердился Сказкин. — Только тому корейцу в Находке все равно, что колоть. Поставь ему пузырек, тогда получишь, что хочешь.

— Но ведь, чтобы так точно наколоть Краббена, его надо увидеть!

— Начальник! — укоризненно протянул Сказкин. — Я тебе уши прожужжал, я тебе коий раз твержу: старпом с «Азова» видел такую штуку. Я сам однажды в Симоносеки…

Договорить Сказкин не успел. Левая щека его вновь задергалась, одним прыжком он достиг входа в пещеру.

— Да стой ты!

Но Верп Иванович, свесив ноги с козырька, уже бил прицельно в мою сторону. Пули с визгом неслись над головой, шлепали в воду. Прослеживая прицел, я обернулся.

Без всплеска, без единого звука, разваливая слои вод, из темных глубин на меня поднимался Краббен.

Он был велик, огромен и походил на змею, продернутую сквозь тело неимоверно раздувшейся черепахи. Мощные ласты развернулись как крылья, трехметровую гибкую шею украшала плоская голова. Круглые немигающие глаза пылали тем сумасшедшим огнем, который прячется под пеплом отгоревшего, но все еще дышащего жаром костра.

Черный, мертво отсвечивающий, Краббен был чужд окружающему. Он был из другого мира, он был совсем другой, совсем не такой, как мы со Сказкиным, или пинии на гребне, или чайки, орущие над кальдерой. Он явно был порождением неизвестного мира. Даже от воды, взбитой ластами, несло мертвой тоской.

Лежа на полу пещеры, зная, что до нас он не дотянется, я попытался его зарисовать. Пальцы дрожали, грифель карандаша крошился.

— Шею держит криво, — удовлетворенно сообщил Сказкин.

— Стар?

— Не скажи. Это я его. Считай, он у нас контуженный.

— Из твоей-то тозовки?

— А правый ласт? — убеждал меня Сказкин. — Ты взгляни, взгляни, правый ласт работает не в полную силу. Так и запиши себе, это Сказкин поранил зверя. Не баловства ради, еще оштрафуют, а защищаясь, и для науки, для большой пользы ее.

Опираясь на ласты, Краббен тяжело вполз на берег.

Он был огромен. Он был тяжел. Камни впивались в его дряблую, свисающую складками шкуру. Мертвые судороги молнией сотрясали все его огромное тело. Фонтан брызг долетел до пещеры. Сказкин, отпрянув, вновь схватился за тозовку.

— Отставить!

Краббен напрасно пытался дотянуться до нас.

Рушились камни, шипели струи песка, несло снизу взбаламученным илом, падалью, смрадом. Несколько раз, осмелившись, я заглядывал Краббену чуть ли не в пасть, но тут же отступал перед его мощным напором.

— Чего он? — прячась, спрашивал Сказкин.

— Сам спроси.

Будто поняв тщету своих неимоверных усилий, Краббен расслабился, упал на камни, лежал, бугрился на берегу, как уродливая медуза. Все те же странные судороги короткими молниями сотрясали его горбатое тело. Плоская широкая голова дергалась, из пасти обильно сочилась слюна. Низкий протяжный стон огласил долгие берега Львиной Пасти…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});