Наперегонки со смертью - Андрей Воронин

— Угу, — чуть обиженно пробасил Александр. — Значит, вот вы как? Сначала нападаете, а потом — в кусты?

— Хитрость такая маленькая. Чтобы ты не расслаблялся особо, — задорно смеялась девушка…

Позавтракав, они долго решали, чем сегодня будут заниматься, но, так и не придя к единому мнению, согласились с тем, что в первую очередь надо подняться, одеться и убрать комнату. А там, мол, видно будет.

— Отвернись, — вдруг смутившись, попросила Алина, собираясь выбраться из-под простыни.

— Вот еще! — парень чуть не задохнулся от возмущения. — Ты хочешь лишить меня самого большого удовольствия в жизни?!

— А что, тебе правда нравится мое тело? — девушка смотрела на него лукаво, чисто по-женски улыбаясь, и Банда не сумел сказать ничего другого, только как на выдохе, искренне и горячо:

— Очень!

— Да? — она на секунду задумалась. — Ну что ж, смотри!

И медленно откинула простыню, поочередно опуская ноги на пол и неспешно садясь на кровати.

Затем она встала, озаренная лучами врывавшегося в незашторенное окно солнца, и, вскинув руки над головой, крутанулась на месте, потягиваясь и как будто специально давая Александру возможность получше увидеть ее грудь, ее талию, ее бедра.

— Алина! — вздох восхищения вырвался из груди парня, и тут же веселые озорные огоньки заплясали в глазах девушки.

— Что случилось, Саша?

— Ты такая…

— Какая?

— Такая!

— Говори!

— Необыкновенная. Просто ужасно красивая.

И, заметив, что девушка. — потянулась за халатом, вдруг взмолился:

— Подожди!..

Он встал с кровати и подошел к ней так близко, что она почувствовала его неповторимый запах.

Он смотрел на нее некоторое время сверху, заглядывая в любимые глаза, а потом прикоснулся к ее животу, затем к соскам и снова повторил все движения, очень медленно, потом еще раз, словно животное в брачном танце в соответствии с предписанным ему природой древним ритуалом. Снова и снова прикасался он к ней и при этом целовал то ее лицо, то мочки ушей, то проводил языком вдоль ее шеи, вылизывая ее, как могучий леопард в высокой траве вылизывает свою самку.

Да, он походил на дикого сильного зверя. Мощный и гибкий самец, чья власть над девушкой хотя и не выражалась ни в чем явном, но была настоящей, абсолютной властью — именно такой, о какой и мечтала Алина.

Власть Александра над ней выходила за границы физического ощущения, хотя способность заниматься любовью так долго, как он мог это делать, была частью его власти.

Но ее любовь к нему была духовной, тонкой, пусть это и звучит банально. Она была именно и прежде всего духовной жаждой, а не заурядным физическим влечением.

Она прошептала:

— Банда, ты сильный. Мне даже страшно.

Он был очень силен физически, но не это она имела сейчас в виду…

Одной рукой он обхватил ее за талию, стремясь, чтобы их проникновение друг в друга было как можно более полным, чтобы оно стало совершенным.

Она уткнулась лицом ему в шею, плоть к плоти, и чувствовала, как вбирают ее ноздри его запах.

Снова и снова скользил по ее телу леопард, легкий и гибкий, и, колыхаясь под его тяжестью, она летела к желанному пламени, костру любви, зажженному для всех влюбленных.

Задыхаясь, она тихо шептала:

— Саша… милый… родной… я погибаю… я растворяюсь в тебе… Еще! еще!

Она выгибалась навстречу ему, из ее губ исторгались звуки — почти крики, неразборчивые, дикие.

Это был язык женщин, почти непонятный мужчинам, но сейчас Банда понял ее и с ответной благодарностью чуть не укусил ее в шею, не умея вложить в простой поцелуй все, что чувствовал в это мгновение.

* * *

Следующая неделя пролетела необыкновенно быстро.

Алина была занята своим дипломом, внося в него исправления, предложенные Гайворонским, и одновременно перепечатывая его набело, и даже Банде теперь приходилось сидеть в библиотеке и, всеми силами сдерживаясь, быть тише воды и ниже травы, не отвлекая девушку от учебы.

Он ничем не выдавал своих приготовлений, и поэтому даже для Алины появление его в воскресенье вечером во время дежурства Анатолия у них дома явилось полной неожиданностью.

На звонок у входной двери, как обычно, пошла открывать мама девушки, а телохранитель, сидевший на кухне, лишь отложил в сторону газету и положил руку на рукоятку пистолета — так, на всякий случай!

На пороге стоял… Банда!

Огромный букет темно-красных роз в руках, строгий черный выходной костюм, снежной белизны сорочка и дорогой, в бордовых тонах, итальянский галстук, идеальная выбритость и укладка волос, решительный блеск глаз и его чуть смущенная улыбка неоспоримо свидетельствовали — сейчас произойдет что-то исключительное.

— Добрый вечер, Настасья Тимофеевна. Извините, Бога ради, что потревожил вас без предупреждения, но, честное слово, дело мое не терпит более отлагательств.

— Здравствуйте, Саша, здравствуйте, — удивленно протянула Большакова, пропуская гостя в прихожую. — Входите, конечно, мы вам всегда рады.

— Это вам. Пусть они украсят вашу комнату, — протянул парень розы Настасье Тимофеевне и, вдруг еще более смутившись, робко спросил:

— Владимир Александрович дома?

— Дома. Вы проходите, Саша, в гостиную, я его сейчас позову, — мать Алины смущенно потопталась на месте и бросилась в кабинет отца, забыв даже поставить в вазу цветы.

Тем временем в прихожей появилась и Алина, и удивлению ее не было предела, когда она увидела Банду, к тому же такого торжественного.

— Саша? Что ты здесь делаешь?

— Сейчас, Алинушка, ты все поймешь. И не бойся. Хватит того, что я сам боюсь и волнуюсь, как последний мальчишка…

— Банда? — с кухни высунулся Анатолий. — Ты опять?!

— Толя, это не служба. Это личное. Имею я право в конце концов или нет?!

— Конечно-конечно, — поторопился исчезнуть за дверью дежурный телохранитель.

— Саша, но я все-таки ничего не понимаю… — девушка не могла оправиться от изумления.

— Сейчас, Алина. Сейчас все поймешь. Проводи меня в гостиную, будь добра. И останься со мной…

Они прошли в комнату, устроились на диване, и буквально через минуту двери кабинета Владимира Александровича открылись, и оттуда появились мать и отец Алины. Губы генерала были сурово сжаты и глаза недобро разглядывали Александра. Настасья Тимофеевна рядом с ним казалась маленькой и слабой, суетливо забегая то с одной, то с другой стороны, не зная, как ей лучше себя вести.

При появлении родителей девушки Банда встал и мужественно сделал шаг им навстречу.

На секунду он замешкался, будто собираясь с силами, а затем внятно и четко заговорил, внешне ничем не выдавая своего волнения:

— Уважаемые Владимир Александрович и Настасья Тимофеевна! Я пришел сегодня неожиданно для вас, незваным гостем, но смею надеяться, что вы простите мне мою дерзость.

— Ну что вы, Саша, ничего страшного… — попыталась успокоить парня Настасья Тимофеевна, но тут же осеклась на полуслове, остановленная суровым взглядом мужа.

Наконец до Алины стал доходить смысл происходящего. Она поймала себя на мысли, что, кажется, понимает, зачем пришел сегодня Александр, и сердце ее забилось радостно и тревожно, то разливая в груди волнами жар, то замирая вдруг холодной ледышкой. Она поняла, как волнуется, в тот момент, когда не смогла поднять руку, чтобы поправить упавшую на лоб прядь волос.

А Банда продолжал как ни в чем не бывало, и только он один знал, чего ему это стоило:

— Владимир Александрович и Настасья Тимофеевна. Я… То есть мы с вашей дочерью, с Алиной, любим друг друга. Да. Я не представляю себе своей жизни без нее. И я пришел, чтобы просить руки вашей дочери.

И вдруг тишину нарушили всхлипывания Настасьи Тимофеевны. Слезы покатились у нее из глаз внезапно, и это были слезы радости. Материнским сердцем она сразу почувствовала, что этот парень заслуживает ее дочери, а она заслуживает его. Она предвидела, что нет смысла разлучать их.

Она была уверена, что они созданы друг для друга, и теперь свою радость, свое материнское счастье она выражала самой древней и самой надежной женской реакцией — слезами.

Ее всхлипывания будто оживили всех.

Алина бросилась успокаивать мать, а Банда наконец-то нашел в себе силы, чтобы взглянуть Владимиру Александровичу в глаза.

Он был поражен и убит холодным и суровым взглядом его глаз.

— Молодой человек, пройдемте в мой кабинет, там и поговорим более основательно.

— Папа! — все сразу слилось в этом вскрике Алины — радость и счастье, испуг и огорчение, тревога и надежда. Она не понимала такой реакции отца и стремилась хоть как-нибудь помешать ему сделать какой-то непоправимый, ужасный шаг.

Но сердце отца не дрогнуло.