Хэда - Николай Задорнов

– «Что толку в э...» – запел через некоторое время юнкер Лазарев.

– «Что толку в этакой безделке», – подхватил юнкер Урусов, выходя с заспанным лицом.

Вечерело. Через двор кто-то шел. Из-за клумб с высокими кустистыми цветами адисая появился старший офицер Мусин-Пушкин и поднялся по плахам ступеней. Юнкера встали. Пушкин очистил метелкой пыль с сапог.

От юнкеров пахло сакэ. Что мне делать с этими лодырями? Пушкин сделал вид, что ничего не замечает, и ушел в дом. Юнкера прошли за ним, чтобы на виду у него разойтись по каютам.

– Вы говели, господа? – спросил их Пушкин.

– Да, говели. И причащались.

– Играли сегодня?

– Да, как всегда, после занятий – в «масло».

– Потом спевались, – сказал Лазарев. – Как только пройдет пасха, будем разучивать с людьми «Бородино».

В свободное время юнкера стравливают петухов, для этого подаренных им дочерью господина Ота, или играют в «масло». Старик, служивший при храме за небольшую плату, мог исполнить любое поручение.

Капитан придумывал для юнкеров обязанности, приказывал заниматься строем с молодыми матросами, в положенные часы ходить в Хосенди, где офицеры обучали их математике, навигации и другим предметам, посещать лагерную церковь и простаивать все обедни, вечерни и всенощные. Хорошо, что французский можно не учить, избегаем говорить по-французски из-за войны, английским занимаемся, но называем американским. И вот, еще не хватало, в распоряжение Григорьева!

Утром в чертежную зашли Можайский и Зеленой.

– А-ре-са-сан нету? – тихо спросила Оюки, подавая им чай.

– Алеши нету, – отвечал Можайский. – Он еще в Симода.

Девушка успокоилась. «Симода» – это означает важные государственные дела. Алеша – воин, так и должен быть в походах, а не около женских халатов, как юнкера.

– Оюшка, – сказал унтер-офицер Авдеев, – твой Алеша-сан спит с Америкой. Слыхала? Да?

– В самом деле, говорят, американка на балу влюбилась в Сибирцева, – чертя на бумаге как бы в полузадумчивости, сказал Урусов.

– Вы что? – испуганно вскричал Зеленой и перевел взгляд на Оюки.

Все засмеялись.

Можайский пришел клеить змея, а Зеленой помогать. Летающие бумажные змеи – прообразы будущих летательных аппаратов, которые плоскостями будут опираться на воздух. «Ну и опирайтесь на воздух!» – отвечали остряки в кают-компании.

Можайский делал змеев с двумя и даже с тремя параллельными плоскостями. Вчера бумажный квадрат с андреевским крестом поднялся высоко и ушел за лес. Шелковая тончайшая бечевка петлей держалась на руке. Закричали дети. Зоркие глаза их увидели, что змей сам возвращается обратно.

– Как вам удался подобный фокус?

– Это не фокус, юнкер. Хэда удобное место для подобных опытов. Узкие извилистые долины, кручи, море с бухтами и заливами среди гор, все это порождает разницу давлений и температур, возникают местные, слабые воздушные течения, как бы провинциальные... Их-то мне и надо!

Можайский пытался сговориться с американцами и приоткрыл им свои замыслы, но те, кажется, сочли его за сумасшедшего. Они показались ему обычными мещанами, каких много во всем мире. Узнали откуда-то слово «маниловизм».

...Григорьев пока заведует работами в чертежной. С юнкерами почтителен и любезен, но без дела не дает посидеть, все время все видит. Вообще в чертежной теперь господствуют унтера. В глубине души обидно для молодых людей. А со всяким вопросом не к кому больше обратиться, кроме Григорьева.

– Оюки-сан, ваш Алеша-сан остался в Симода не один, – объяснил Татноскэ. Он подсел поближе. – Там был бал. Он танцевал с молодой американкой.

– Хорошо, – почтительно ответила Оюки.

– А теперь он остался там.

Понимая, что сказал переводчик, юнкера прыснули со смеху, а Урусов даже покраснел.

Оюки владела собой. Но через некоторое время она спросила:

– Ареса? Мусуме – Америка?

– Господа, не троньте ее, – сказал Можайский, подымаясь. – Оюки, не слушайте их, они дразнятся. Переведите, что у этой американки есть муж... Милый вы ребенок, Оюки!

Можайский ушел с Зеленым.

Оюки было не до нежностей, и в сожалениях она не нуждалась.

– Переведите, Татноскэ, что американка своего мужа послала сюда, – сказал Корнилов, – и потом в Россию, а Алеша-сан остался там охранять храм и двор, где живет американка.

Глаза Оюки-сан становились все шире, и вид у нее был такой, словно она готова всех выгнать.

К обеду чертежи были закончены. Все разошлись. Чертежная опустела.

Можайский зашел после своих опытов, сказал Оюки, что хочет оставить змея.

Девушка сидела в углу за столиком с толстой тетрадью.

– Сибирцев сейчас пришел на шлюпке из Симода с матросами, – сказал Можайский. – «Посмотрела на меня неласково, а сама учит его уроки...»

– Вы дошли очень быстро, – говорили в кают-компании.

– За шесть часов. Даже не верится... Сегодня в девять вышли.

– А у нас сегодня был губернатор Симода – наш приятель Накамура. Явился без всякой свиты и без конвоя, в сопровождении двух буси, верхами. Долго были в Хосенди, спорили очень горячо с адмиралом, сначала присутствовал Уэкава, а потом одни. Никого из русских не пускали, кроме Гошкевича. Сразу же Накамура уехал обратно в Симода.

– Их что-то тревожит...

– Оюки ждет вас, – тихо сказал вошедший Можайский. – Подите к ней. Она ждет и читает ваши словаря.

– Да?

Алексей почувствовал, как приятно замерло сердце. Идти к ней сразу? Очень хотелось бы, конечно. Но чем сильнее тянет, тем тщательней желаешь это скрыть. Никому, впрочем, не должно быть дела! Неужели она скучала?

– А что американцы говорят про войну в Крыму? – спросил Пушкин.

– По их мнению, война дается англичанам нелегко, Воюет главным образом метрополия; чтобы привести в движение ресурсы колоний, даже у них не хватает сил и флота. Собственно, английские войска несут далеко не такие потери, как французы и турки, но все же потери есть и у них, что влияет сильно на их общественное мнение. Колониальная империя с самым большим флотом в мире, с сильной промышленностью и с военным опытом не может, по их мнению, в союзе с Францией и Турцией осилить войска противника на небольшом полуострове.

Алексей сказал, что хотел бы посмотреть на войну собственными глазами, а не через американцев. Иногда ему приходило в голову, как много можно извлечь пользы, если наблюдать войну со стороны врага, как советуют американцы.

Сакура все еще цвела, и чем дальше, тем сильней. Цветение охватывало белым пламенем леса. Вот никогда бы не подумал, что все горы вокруг Хэда поросли сакурой! Падающие к воде кручи как в розовом снегу.

В Хэда изысканных цветов меньше, чем в Симода. Зато целая симфония сакуры па горах и в самой деревне. Здесь прохладней, чем в Симода, близки снежные горы, – видно, леса цветут позже. И не одна сакура, и в прицвет с ней – множество разных деревьев и кустарников, которым мы и названий не знаем. В самом деле, горы играют торжественную симфонию сакуры.

Розовая она считается, но есть в ней странный прицвет, в тон скалам, которые стоят как коричневые стены и башни кольцом вокруг деревни и бухты. Японцы говорят, что в Хэда сакура особой породы.

В саду господина Ота только еще зацветают азалии. Вот и красный барбарис расцвел, а над ним нависли какие-то ветви с массой желтых тяжелых цветов, издали похожих на кисти зрелого винограда. Сочная, пылкая весна...

Вспомнилось, как в Гекусенди Сиомара сорвала яркий цветок и подарила Алексею, сказав: «Этот цветок мы называем Mar de Pacifica – Тихий океан. Это твой цветок, Эйли!» После простились. Было и дуриссимо, и веселье, и все закончилось, кажется, спокойно...

– Я к вам, Оюки-сан. Здравствуйте!

– Здравствуйте! Я ра-да!

А работа заканчивалась, чертежная пустует! Скоро Ота-сан опять велит поставить перегородки. Превратится наше рабочее помещение в несколько маленьких, чистейших, уютных комнаток, усланных татами и украшенных сентиментальной яркой мелочью.

«Но как быть, Ареса, когда грубые люди сплетничали?» – так она может сказать. «Она тут ревновала вас», – рассказывали, наверно, ему товарищи. Это ничего. Пусть. Но это не она говорит, а про нее. Она молчит. Кто знает – тот молчит, говорит тот, кто не знает. Пусть Ареса-сан догадывается, но точно не знает.

...А она очень милая! И как похорошела. Приятно видеть. И прежде, когда проходила улицей, все обращали внимание.

«Эх... вот это краля!» – раздастся, бывало, голос в колонне шагающих матросов, и все повернут головы. Унтер заметит, скомандует, порядок восстановится, и все тверже зашагают.

Она ходила не сгибаясь, как другие японки, ее шаги свободны и легки, и чувствуется здоровая сила юности во всех движениях.

– Яся нету, – сказала японка печально.

– Да. Я знаю. Жаль Букреева. Вы тоже знаете?

– В Японии так часто... Много молодые убивают себя. От любви.

– Он отравился ягодой не нарочно, не знал.