Хэда - Николай Задорнов

...Некоторое время тому назад из Эдо приехал переводчик Сьоза, свободно говоривший по-русски. Путятин давно уверял японцев, что у них должны быть хорошие русские переводчики. «Кто?» – спрашивал Эгава. «Кто, кто? Вы сами должны знать кто! Вы не притворяйтесь казанскими сиротами!» Но Эгава не знал и не слыхал ничего подобного. «Как же нет переводчиков? Головины, сидя у вас в плену, в клетке, был потом освобожден только потому, что стал обучать японцев русскому языку. Для кого же он русскую грамматику составил? Дай бог память... имена его учеников: Уехара... Сьоза...» – «Откуда вам известно?» – «Головнин вернулся в Россию и написал книгу». – «Ясно». – «Книга Головнина уже давно была переведена в Японии». – «Уехара? Сьоза? О-о! Они уже умерли». – «Не может быть, чтобы не обучали своих детей. До седьмого поколения, но меньше, в их семьях все будут знать русский. Поищите и найдете».

И вот образованный человек из Эдо, говорящий по-русски. В каких запасниках и зачем держали его до сих пор? И был ли он в самом деле Сьоза, или его так назвали из вежливости, чтобы приятно было адмиралу... Но как бы то ни было, явился японец с острым лицом, нестарый, читает по-русски отлично и все понимает, но неясно говорит. Гошкевич, часто заходивший к Александру, передавал, что про Сьозу все ему говорят, что он хорошо воспитан, совершенный европеец во всех отношениях. «Я на днях видел их европеизм, – отвечал Колокольцов. – Наш любимец и надежда, представитель западной школы, дружок мой Уэкава чуть не сломал спину отличному плотнику, тот посмел с просьбой обратиться к нему. Мне случайно пришлось увидеть, и я счел долгом вмешаться и потребовал, чтобы моих рабочих не морили голодом».

В левом крыле дома Ябадоо, в канцелярии бакуфу, у Александра Александровича отдельный стол с длинными ножками[45] и табурет.

Колокольцов чертит и объясняет устройство всевозможных металлических креплений на больших и малых деревянных судах артельным старостам и целой куче сгорбившихся японских чиновников. Подальше у дверей и на крыльце метеке сидят тихо, как сироты или отверженные, кланяясь и улыбаясь всем проходящим, русским и своим чиновникам, и потихоньку покуривают табачок.

Выложив на стол толстую тетрадь, сидит Таракити и все записывает. Сбоку, поджав под себя ноги, на табуретке, как на полу, устроился Сьоза с писанным от руки словарем.

Пришел Ябадоо и присел на корточках. Когда Колокольцов переводил взгляд на старика, тот чуть заметно кивал головой мелко и ласково.

Когда все поднялись, Ябадоо, посмеиваясь, приблизился к столу. У Таракити, как всегда, были вопросы, и он обратился к Колокольцову.

Пришел Гошкевич, принес в папке листья и цветы разных деревьев, переложенные листками прозрачной бумаги, и все показал.

– Мы с Елкиным целый день лазали по горам. Он гораздо больше моего набрал... А вы опять учите их?

– Только тех, из которых будет толк. Пострадавший Оаке, например, отличный артельный, но уже поздно учить его по возрасту.

Сьоза заметно устал. Гошкевич взялся подменить переводчика. Все чиновники и полицейские наблюдатели сегодня устали. Сьоза и старший метеке ушли, зная, что тут остается Ябадоо. Староста рыбаков и заведующий судостроением в помощи других наблюдателей не нуждается, ему оказывается полное доверие.

Разговор с Таракити затягивался, и Ябадоо подступал все ближе и все ласковей улыбался. Выбрав удобный момент, он засмеялся и, поглаживая рукав Александра, спросил, не лучше ли перейти в другое крыло дома, выпить немного сакэ, отдохнуть и освежиться.

Прошли по длинной галерее с полураздвинутыми бумажными окнами с видом на сад и со множеством цветущих гортензий за подоконниками.

– Вот это... здесь... вот, – любезно сказал хозяин, открывая дверь. – Квартира Кокоро-сан. Здесь занимается и обдумывает, как лучше построить корабль. В моем доме он все решил. Шпангоуты здесь изобретены... пожалуйста, проходите. – Ябадоо захихикал, выставив два верхних желтых зуба, вытянув лицо и сузив его так, что щека ела щеку.

«Какая красивая комната!» – подумал Таракити. Напротив двери висела белая кекейдзику с чьей-то очень четкой черной росписью двумя крупными иероглифами. А-а! Собственноручная подпись Кавадзи! Великий дар! Глубоко тронут! Преклоняюсь!

Таракити встал на колени и поклонился, как перед образом.

– Наша любовь к главным чиновникам государства, – объяснил Ябадоо, обращаясь к Гошкевичу. – Выставляем их подписи, как хорошие картины гениев. Надо уметь так красиво расписаться... хи-хи... Тут много вкуса. Эту прекрасную подпись я предпочту любому великому произведению... Есть ли такие картины в Европе?

– Пока еще нет, – ответил Гошкевич.

«Бесценный дар помещен в комнату Кокоро-сан! – подумал Таракити. – Наверно, с ведома Кавадзи. Иначе не может быть. А ведь Кокоро-сан мой ровесник!»

В комнате еще картины. Ябадоо сказал, что развешиваются и меняются каждый месяц. Но если в окрестных лесах все цветет, то не всегда на картинах будут цветы.

На одной прекрасные яркие птички, стоят очень тесно, одна побольше, другая маленькая, нахохлилась. Еще картина с потоком весенних вод, падающих с утесов. И еще что-то страшное, может быть черные вьющиеся корни или обломанные сплетения ветвей, ожидающие солнца. Все в темноте с красными трещинками; как бы всюду щели в ад.

– Наука кораблестроения велика, и всему есть научные объяснения, – говорил Александр. – Проектировка, корабельная архитектура, вооружение и оснастка корабля – все это у вас еще впереди. За три месяца вы могли научиться, как скопировать и построить шхуну. Но этого мало. Идет очень опасный новый век. Настает время машин.

– Да. Парусные суда распиливают и в них вставляют паровые машины, – сказал Таракити.

– И вставляют в старые, и строят новые, в том числе огромные. Есть суда железные. Надо изучать теорию постройки судов. В основе всего математика и физика. Вычисление центров, заданное водоизмещение. Любой опыт ограничен там, где нет знания теории.

Таракити хотел учиться всей душой. Он слушал жадно. Я готов все записывать, хотел бы сказать он.

«Ум у меня есть, память, руки, сердце здоровые, сообразительность. Но еще нет разрешения. Еще ничего не решено. Подождите, у старых чиновников есть важные привилегии, опасно, страна может погибнуть, есть тайные силы. Но тайные силы – это не я. Я просто хочу учиться, учить и быть полезным. Время идет, я молод, могу учиться, я все могу запомнить, а моя жизнь зря проходит. Погодите. Вот вам сакэ, вот сакайя. Вот вам штофка водки. Да подтянитесь, возьмите пример с других. Вам же дана привилегия – право носить халат мельчайшего самурая! Вы – дворянин!» – так о судьбе Таракити думал Александр Александрович, имея и себя в виду.

– Надо уметь составлять чертежи любого судна. В основе всего – математика.

«Останьтесь! Учите нас! – хотел бы взмолиться Таракити. – Но нет. У них война, и они уходят. Что же будет?»

– Хочу предупредить вас, Таракити, чтобы вы не обольщались раньше времени полученными здесь знаниями. Вы – способный человек и должны учиться дальше. – «Что же скрывать?» – полагал Александр.

Не все офицеры согласны. «Вам-то такое дело? Не все ли вам равно! Зачем вы так стараетесь?»

– Скоро мы спустим шхуну? – спросил Таракити.

– Это только первая буква в алфавите.

Вошла Сайо и стала расставлять угощение.

Многочисленные линии обводов и рыбинсы, как Кокоро-сан называл еще неизвестные прежде деревянные части, изображенные на чертежах, сначала казались Таракити как бы глупой детской игрой. Но имело смысл. Конечно, не игра!

– Где же учиться? – спросил Таракити.

– Адмирал говорил с Эгава и с Кавадзи, чтобы в Японии открыть школу кораблестроения. Он сообщит об этом вашему правительству. С отплытием шхуны из Японии наши отношения, как мы надеемся, не прекратятся. Будем всё объяснять вашему «главе кистей», который, кстати, теперь уж губернатор. Симода-бугё, начальник управления для приема иностранцев, важная персона.

– Но сделают ли наши?

– Теперь они сделают. И мы думаем, что сделают быстрей, чем можно предполагать.

Таракити оживился, съел кусок прекрасной рыбы тай. Съел маленькую хризантему, редьку, похожую на крем, моллюска из раковины и запил глоточками сакэ.

– Сайо, сядь с нами, – сказал Александр.

Японка присела. Таракити посмотрел на нее. Лицо с острыми скулами слегка подкрашено, как фарфоровое. Очень гордое, взгляд жесткий и недоступный. Ей, кажется, неприятно, что Таракити на нее смотрит, как он осмеливается?

«По-моему, они любовники... Но раз правительство говорит, что этого нет, то и я поверю...»

Гошкевич достал из папки рисунки Можайского. Земля взрыта, как на батарее, вокруг квадрат небольших валов. Закутанные в черное, с полузакрытыми от солнца лицами, крестьяне роются в земле. Идет высадка рассады риса. Да, уже весна. Всюду начинаются работы на полях.