Язва - Натали Хеннеберг

— Однако у меня было немало симптомов…

— Лихорадочное состояние, сыпь под мышками, головная боль могут быть симптомами многих других заболеваний. К тому же почему вы должны были подцепить именно Язву?

— Я был на Земле.

— Но ведь уже не первый раз.

— Вот именно, — подчеркнул Валеран. — Вот что вам непонятно: другие добровольцы, тысячи, отказались после первого же полета. И не помогает мысль о том, что у нас совершенная защита, и что наши корабли ждут нас. То, что происходит там… непереносимо. Никакие нервы не могут этого выдержать. Так я думал в первый полет и думал абсолютно искренне. Но я говорил себе, что должен Земле больше, чем другие, что мои предки правили ею, и я вернулся…

— Вот прекрасный пример верности долгу!

— Долг, Арцес? Да вы насмехаетесь надо мной! Долг! Под Двойной Звездой это значит — сочинять как можно более благозвучную музыку, заниматься живописью, это… а, ладно. Во всяком случае, здесь не считают своим долгом ходить по грязи и крови, по лицам мертвецов. А я это делал. Это было необходимо.

— Мне вас жаль.

— Да, вы способны на это, но не в том смысле, как представляете. Когда первый порыв подавляется, все это делается даже слишком легко. Вы, ангелы с Арктура, никогда этого не поймете. Я полагаю, что абсолютное незнание зла, которое способствовало вашей славе, вызовет ваш крах. Но, если Земля уже опустилась в эту бездну…

— Да-да. Продолжайте.

— Не надейтесь, что вам удастся сделать психологический анализ моей личности, Арцес! В мире, где мы живем, Фрейд или слишком стар, или слишком молод. Ну, эти его знаменитые 60 сексуальных символов и прочее! Все это применимо только к Земле. Какой арктурианец мог бы мечтать о шахтах, о шкафах или о палках?

— Мы мечтаем об озерах и цветах.

— Это поэтично и ничего не значит, ведь у вас нет ни стыда, ни желаний. Но оставим это, к сожалению, речь идет не о мечтах. То же самое различие проявляется в наших моральных воззрениях и в том, что называют религией. Ведь Земля — единственное место во вселенной, где появилось понятие греха, порчи, заложенной в нас так глубоко, что седой патриарх и молодая мать, король и ребенок, едва родившись, одинаково расположены к ней. Арцес, я полагаю, что это семя зла, эта порча, существуют в каждом землянине. Именно в этом и заключается наше отличие от всех других гуманоидных рас. Иногда или часто это зло дремлет, оттесняется на задний план тонким слоем запретов, табу, цивилизованностью. Но оно может в любой момент проснуться, и тогда мы пропали.

— Один из ваших мудрецов говорил, что в каждом землянине есть ангел и насекомое, — пробормотал Арцес. — И взращивается это насекомое до уровня сладострастия[23].

— И это тоже, но не это главное. В этой области резвятся различные нимфы и кентавры. А земляне носят в себе более серьезное проклятие, само воплощение зла… такое неизлечимое, что они поверили, будто Бог должен умереть, чтобы искупить их грехи.

— И вы познали это?

— Да.

— И это?..

— Ходить по лицам мертвецов, Арцес. И находить в этом удовольствие.

Наступило молчание. Арцес смотрел на Валерана, на красивую мертвенно-бледную маску с налитыми кровью глазами.

— Симптомы болезни не соответствуют вашим переживаниям, — сказал он наконец. — У вас не чума.

Валерану оставалось только покинуть его и пойти к священнику.

В глубине окраин Самарры, на краю космодрома, еще оставалось множество небольших церквушек древних религий, которые существовали в неустойчивом равновесии, благодаря тому, что было в них несовместимого и редкого, пришедшего из глубины веков: жалости, надежде, мелкой благотворительности. Валеран был знаком с одним космонавтом, который стал монахом, следуя древнему и суровому обычаю. По слухам, он отошел от мира, испытывая муки совести, после того, как в ходе одной из войн уничтожил целую планету, населенную гуманоидами. Это несущественное обстоятельство обнаружилось позднее, и было довольно странно, что он так сильно переживал. Монах жил в корпусе старого звездолета, и власти относились к нему снисходительно. Он выглядел довольно живописно и привлекал внимание многочисленных туристов, довольных, что можно свободно заснять на пленку «остатки тотемических заблуждений жителей Земли». Нос корабля выглядывал из холма, образовавшегося при его падении. Отшельник почти не выходил оттуда — дети с городских окраин приносили к его двери миски с едой, к которой он почти не притрагивался: для пропитания ему надо было немного…

Но Валеран знавал его еще в те времена, когда он, блестящий молодец, больше походил на свободного корсара, чем на приличного космонавта Двойной Звезды. Их корабли бок о бок сражались в глубоком космосе, оба они участвовали в невероятных экспедициях на неисследованных планетах… Этого человека звали Фрэнк Лоран. А потом, постригшись, он принял имя брата Франциска.

Когда Ральф позвонил в колокол у входа в берлогу, монах почти тотчас появился на пороге, одетый во власяницу, с босыми ногами, с факелом в руке, похожий на призрака. Казалось, он не узнал своего старого товарища. Блуждающие ужасные зеленые глаза его словно фосфоресцировали на грубом лице, вырезанном, казалось, ножом из сухого и темного дерева. Жесткая, уже начавшая серебриться борода его спускалась до самого пояса.

— Ты хочешь исповедаться? — спросил он резко.

— Да.

— Тогда входи. Но не думай, что ты на приеме у психоаналитика, здесь этим не занимаются. Я не могу терять время на жеманство. На колени. Говори.

Подземелье, которое открылось глазам Валерана в остове демонтированного корабля, напоминало гигантский желудок доисторического китообразного, было сумрачным и пахло запахом дикого зверя и ладаном. Чтобы полностью уподобиться своим, древним предшественникам, монах-космонавт содрал пластиковую обшивку с переборок и стен и забил люки и иллюминаторы. Сам он спал просто на ворохе сухих листьев, а паломники, которых он принимал, должны были становиться на колени тоже на голом полу. Для исповеди он воскресил церемониал, который относился к первым векам Новой эры. И Валеран, преклонив колено, сказал, в соответствии с обычаем:

— Простите меня, святой отец, я согрешил.

— Сколько раз, сын мой? — спросил анахорет.

Валеран чуть не задохнулся от смеха, он тотчас вскочил, и монах возмутился:

— Ты пришел сюда смеяться надо мной? Смеяться, да?!

— Нет, — сказал Валеран, — но это твоя ошибка. «Сколько раз?» Как будто у прилавка короля-торговца… Ты действительно думаешь, что сейчас те же времена, когда пять Pater noster и Ave Maria[24] выкупали души в соответствии с их грехами? Если уж ты взялся излечивать души, а я решил каяться, выслушай меня внимательно: сначала я был участником всеобщего греха против Земли. Я был послан на эту планету, чтобы собирать информацию и спасать то, что еще можно было спасти, все, что казалось пригодным для арктурианцев. Я улетел, как все мы улетаем, под знаком Двойной Звезды, не задавая себе вопроса, куда же мы летим, потому что мы были призваны на действительную службу, а эта служба — наивысшая добродетель, и наше дело правое… Ты сам знаешь, что из всего из этого получается. Но мой путь отличался от твоего. Несомненно, в жилах моих течет более густая кровь, а моя наследственность слишком земная, ибо я почувствовал себя как дома в этом мире грязи и огня, я привязался к людям, которые убивали и умирали. Ведь это неправда, что Земля и вся вселенная разделены на два лагеря — невинных жертв и палачей. Они есть в обоих лагерях, но на самом деле я предпочитал тех, которые убивали, так как их жертвы часто бывали слишком глупы, слишком легко давали себя уничтожить. Казалось, они только этого ждали и блеяли… И как хорошо, что пространство становилось свободным!

— А убийцы были хорошими?

— Они просто были. Не забывая, что были это, в основном, официальные убийцы, как, например, твои собратья-инквизиторы или платные палачи. Я сам — благородных кровей, но признаю в них еще более древнее и глубокое благородство: благородство хищника. Оно восходит к началу начал. Я различал в них иногда пугающий и соблазнительный образ, облик Соблазна, того самого соблазна из Библии, Первородного.

— То есть, ты познал Сатану?

— А почему бы и нет, в самом деле? Нам понадобилось завоевать космос, чтобы узнать, кто были серафимы Содома, и что такое битва ангелов… то есть молнии, гром и тяжелое вооружение Святого Михаила — я думаю, что они использовали корабли устаревших моделей. Все глухие библейские легенды, все героические эпопеи имеют право на существование. Почему же только противник должен остаться в забвении? У легионов великой битвы был выбор, почему бы нам тоже не выбрать?..

— Осмеливаешься говорить, что выбрал Сатану?..

— Я выбрал Землю, — запальчиво сказал принц Еврафриканский. — Пойми же меня, я хочу, чтобы она была такой, какая она есть, обнаженная, кипящая страстями, смертоносная, способная перенести самое большое зло и приобщиться к нему! Хочешь знать, как это было? Ты действительно хочешь? Ладно, если ты даже обвинишь меня потом в трусости, слушай: конечно, это произошло на Земле, в конце большого сражения, наши союзники бились с Ночными и, к сожалению, самым жалким образом бежали, сдались, но не спасли свои шкуры. Нет, я не хочу сказать, что это произошло сразу же, что все оказались предателями. Сначала был жестокий бой среди снега и льда на узком перешейке, который отчаянно защищали вооруженные дети. И лед проваливался под ними, предавая, как и все остальное, и дети, зажатые с двух сторон, были перебиты все до одного на этом льду, красном от их крови… И, как обычно, остается какой-нибудь последний очаг сопротивления, а в нем — женщина с детьми, которые дохнут от ужаса и голода между двумя последними призывами к свободным звездам, к миру живых, к тому миру, который не слышит их, потому что существуют всякие конвенции, рынки, а также потому, что он слишком дорожит своим покоем, своими прекрасными процветающими планетами… Этот очаг сопротивления слабеет с каждым днем, мертвецы повсюду, потому что еще кровоточащие трупы укладывают на стенах — ведь они служат дополнительным укрытием… Наконец этот последний бастион пал, всех взяли в плен и меня тоже. Я отказался улететь с последним кораблем и принял терновый венец героя и дурака вместе с остальными. Тогда…