Русская фантастика – 2016 (сборник) - Светлана Колесник

Первый луч солнца – добрый, дружеский поцелуй, едва задевший щеку лежащего в колыбели…

Первые слова – «мама»: любовь, ласка, тепло, «папа»: сила, восхищение, защита…

Первый снег – белоснежное покрывало, укрывшее все вокруг, искрящееся на лапах елей и хрустящее под ногами…

Первая история – чарующая, заставляющая замирать дыхание и сладко сжимающая сердце, делающая такой короткой самую долгую ночь…

Первый нож – самый красивый, самый острый, самый блестящий – самый драгоценный в мире подарок…

Первый взгляд, брошенный из-под пушистых ресниц, – быстрый, еле уловимый, обжигающий огнем, предназначенный лишь для одного…

Первая схватка – бесконечное мгновенье, разрывающее горло криком, в котором мечется ярость, восторг, страх…

Первая чаша во славу героя – хмельная, сладкая, тягучая волна, кружащая голову и заставляющая кипеть кровь в жилах…

Первый крик ребенка – самый громкий, самый желанный в мире звук, возвещающий: жизнь продолжается, и нет ей конца…

Крохотный, трепетный язычок ярко-алого пламени, в котором навсегда сплавлены в одно все эти мгновения…

* * *

Я слышу рог. От его голоса не спрятаться никуда, он настигнет меня всюду – на дне моря и в бездонной пропасти, в неприступной, холодной крепости и обледеневшем, продуваемом всеми ветрами поле. Если бы я хотел спрятаться. Но нет, я жду встречи с тобой, мой неизвестный враг, я ждал ее с того самого мгновения, когда рухнул бездыханным мой прежний противник, когда свет дневной впервые померк в моих глазах, вспыхнул в них сотнями искрящихся разноцветных радуг, заставил зажмуриться. Если бы ты мог посмотреть в них тогда, о враг мой, ты бы увидел – вновь раскрывшись, они навсегда изменились. Как и я. А если бы ты перенесся еще на несколько часов – или мгновений – или лет – назад, ты, вновь и вновь подносящий сейчас к губам серебряный мундштук древнего рога, ты увидел бы одинокого воина, бесстрашно идущего навстречу своей судьбе, – смерти и бессмертию. Ты увидел бы, как склонялись перед ним в поклоне ветви могучих деревьев, как ветер расчесывал перед боем его волосы и бороду, как узкая тропа вела его все выше и выше, к взморью, туда, где высятся неприступные черные скалы. Ты увидел бы, как воин этот трубил в тяжелый, витой рог дикого тура, оправленный в черненое серебро, передаваемый от отца сыну, от отца сыну и так – от начала времен, трубил не переставая: возвещая о себе, бросая вызов, воспевая и оплакивая себя. Ты увидел бы, как из темной, зловонной пещеры навстречу воину выползло мерзкое чудовище, опаляя все вокруг смертоносным пламенем, как воин, протрубив в последний раз, отбросил рог прочь и обнажил меч. Ты увидел бы яростную схватку, и кровь, запятнавшую камни, и морских птиц, с криками круживших в вышине, и слезы закаленных бойцов, пришедших, чтобы унести тело своего павшего вождя. Если бы ты мог увидеть…

* * *

Я слышу рог. Его голос оглушает меня, и я понимаю – пора. Час настал. Последний взгляд бросаю я на горы бесценных сокровищ: золото, самоцветы, драгоценную посуду и оружие, что столетия – или минуты? – были моей болью, моей отрадой, моим долгом и моей сущностью. Я смотрю на них, но не вижу ничего, кроме расплывающегося, бесформенного марева, и я вновь говорю себе – пора. Лишь сейчас, когда рев твоего рога, о мой враг, разрывает мне уши, я понимаю свое истинное предназначение. Да, воистину, имя мне – Страж. Не золото и драгоценности охраняю я от грубого посягательства жалких воров, но то, что безмерно дороже любых мыслимых земных сокровищ. Вновь закрыв глаза, я смотрю на тебя, безымянный воитель. Крохотный, трепетный язычок ярко-алого пламени с каждым пройденным тобой шагом растет, набирается сил, и вот он уже огромный, сноп, разбрасывающий тысячи тысяч искр. Искры уносятся в пустоту и гаснут, но одна из них – самая яркая, самая горячая, самая живучая – несется все дальше и дальше. И кричит новорожденный младенец, чье сердце она опалила своим огнем.

Протрубив в последний раз, рог замолкает. Все верно, он уже звенит на камнях, отброшенный прочь твоей недрогнувшей рукой. Настало время для иного разговора. Ты могуч, воитель, твоя рука крепко сжимает острый меч или тяжелую секиру, длинное копье или тугой лук, мое же дыхание – смерть для всего живого, а крепости сверкающей брони позавидуют стены этой сокровищницы. И будет страшная битва, и кровь будет пятнать камни, и морские птицы будут с криками кружиться в вышине. И не будет в ней победителя, потому что не будет побежденного. Поверь мне, о враг мой, ибо мне незачем тебе лгать. Ибо имя мне – Беовульф – Дракон – Страж…

Алекс Бор

Последний бой Рубена Сальдивара

…на всем фронте было так тихо и спокойно, что военные сводки состояли из одной только фразы: «На Западном фронте без перемен».

Эрих-Мария Ремарк

Вот уже две недели мы сидим в окопах на окраине этого французского городка, название которого давно уже выветрилось из памяти.

Каждый день нас пытаются смешать с землей ураганным артиллерийским огнем и непрерывными атаками – но мы, как ни странно, держимся. Иногда даже пытаемся контратаковать – но нас останавливают немецкие пулеметы, и обратно возвращаются не все. Однако кровавый молох войны неустанно поставляет в наши ряды все новых и новых новобранцев, многие из которых еще не нюхали пороха и плохо понимают, куда они попали.

Позавчера к нам пришли пять мальчиков – чуть постарше меня. Их глаза горели, они рвались в бой…

А сегодня они остались лежать на пригорке у сосны – она растет как раз посередине между нашими позициями и окопами противника…

За две недели не осталось почти никого, с кем я делил позицию в самом начале, когда нас бросили закрыть брешь в обороне этого городка… el diablo, как же он называется?

Вокруг меня каждый день умирают люди – однако я по-прежнему жив.

Я жив, потому что не могу умереть – я должен вернуться домой.

Вернуться, чтобы рассказать, что такое война.

Рассказать, что на войне нет никакой романтики.

Что война – это грязь, боль и смерть.

Я жив и даже сыт – еду нам подвозят регулярно, что не скажешь о снарядах, патронах и сигаретах. Я раньше не курил, если не считать детского баловства. И даже, попав на войну, я не сразу изменил свои мирные привычки: получая паек, отдавал сигареты товарищам – чем очень их радовал.

Они устало улыбались, хлопали меня по плечу – и тут же затягивались с такой радостью, словно табак был для них самым главным в жизни.

Но не минуло и недели, как я понял, что прожить без курева на войне нельзя. Можно сойти с ума, если не продерешь сухое горло крепким табаком.

Когда я перестал отдавать свой сигаретный паек, мои товарищи восприняли это с философским спокойствием, никто ни словом не упрекнул меня, однако я почувствовал, что если бы все оставалось по-прежнему, они не бросали бы на меня такие взгляды… Нет, не косые… Я бы сказал, что они смотрели на меня с жалостью. Точно такой взгляд был у отца, когда я огорошил его известием, что уплываю на войну в Европу.

Мои боевые товарищи – а в окопах, под вражеским огнем, мы все товарищи, иначе и быть не может, – наверное, до сих пор считают меня ребенком, хотя я воюю уже два месяца. А если считать учебную роту – то четыре.

Это очень большой срок, чтобы избавиться от некоторых иллюзий…

Два месяца в грязи и сырости, под пулями, под обстрелом.

Два месяца рядом со смертью, которая каждый день забирает кого-то из тех, с кем еще утром ты делил хлеб.

Уводит, не разбирая, кто солдат, кто офицер, кто молодой, а кто уже почти старик.

Но – повторюсь – мне везет: я ни разу не был ранен, хотя у меня на глазах от людей оставались кровавые ошметки. Месиво из кишок и костей, оторванные руки и ноги. Желе из размозженных голов… Я навсегда запомнил свой первый бой, когда смерть прошла совсем рядом со мной, оглушив близким взрывом. На лицо брызнуло что-то горячее и склизкое, залепив глаза и нос. Машинально вытерев лицо, я увидел, что пулеметчик, которому я подносил ленту, валяется на дне окопа. Несколько долгих мгновений я смотрел на того, кто только что говорил мне, что нельзя бояться обстрела, потому что смерть любит трусов… И лишь стерев с лица липкую субстанцию, я увидел, что у моего боевого товарища, имени которого я не успел запомнить, нет головы, и земля вокруг заляпана красным и грязно-желтым… И такой же грязно-желтый у меня рукав гимнастерки, которым я вытер лицо… Дальнейшее я помнил плохо – меня выворачивало и корежило, хотя желудок исторг из себя все содержимое сразу, как только я осознал, чем было перемазано мое лицо…

Удивительно, как я при этом не разделил участь своего несчастного товарища – пули вокруг жужжали, как рассерженный пчелиный рой.

И снаряды тоже вздымали фонтаны земли почти рядом.