Хасидские рассказы - Ицхок-Лейбуш Перец

Хаим-Иона Вительс, упал, точно сраженный громом..

Народ растерялся. А старец снова уселся и говорит тихим голосом

— Возьмите его, внесите в синагогу, приведите в чувство, и пусть он перед вами покается…

Так и сделали.

Когда Хаим-Иона Вительс немного пришел в себя, и его усадили на скамью, это был уж вовсе не прежний Хаим-Иона… Черен, как земля, впавшие глаза горят, как в лихорадке, или, как, упаси Боже, у одержимого бесом, а на белых губах показалась пена. Голову пришлось народу поддерживать, не то расшибся бы: так он дрожал. А когда этот человек раскрыл свои побелевшие губы и заговорил, то и голос будто другим показался.

— Добрые люди! — бормочет он просительным, за душу хватающим голосом. — Добрые люди! Я — не прелюбодей!..

Но он, оглядываясь, видит, что нет ему веры, по глазам видит. И стал он просить:

— Люди! Ведите меня к святой скинии!

Присягнуть желает. Но разве ему дадут присягать, когда «старец», явно обозвал его… И народ говорит: «Желаешь рассказывать? Рассказывай, только без присяги»…

И начал он свой рассказ. Голос его время от времени обрывается; а глаза умоляюще смотрят на народ. Он рассказывает, — Все диву дались от его рассказа.

Вышел действительно Хаим-Иона Вительс из своего города во благовремение, как ежегодно. Взяв молитвенные принадлежности и немного съестных припасов, отправился он в путь. Еврей из гостиницы правду сказал, его провожала компания, выпили на прощание, и около полудня Хаим-Иона Вительс взял вправо и пошел лесом, а компания вернулась в город… Прошел он часа полтора, остановился прочесть предвечернюю молитву. Лес ему хорошо знаком, чуть ли не каждое дерево, однако положиться на впечатление глаз при определении «востока» он не пожелал. Направился он к просеке взглянуть, куда солнце склоняется перед заходом. Вышел на дорогу между лесом и полем. Взглянул на небо и не может глаз оторвать: никогда он еще такого неба не видал, такого пылающего заката. Прямо огня полоса. Глядит он, любуется и думает о покаянии; вспомнилось пламя адское… Задумался и не слышит вовсе, что сзади катит по тяжелому песку карета… Открытая карета. В карете молодая барыня… За нею — егерь, и спереди — егерь. Кучер с тремя парами вожжей в руке — три пары лошадей цугом. Когда же Хаим-Иона их заметил, было уже поздно. Барыня успела обратить на него свое внимание.

— Стой, еврей! — крикнула она. — Стой, красавец!

И приказала остановиться.

Конечно, Хаим-Иона не стал ожидать. В миг один он снова очутился в лесу. Бежит, мчится стрелой изо всех сил… Слышит однако крики барыни… Та посылает за ним своих егерей — плохо дело! Поймают его. Решил он спрятаться. Где спрятаться?

В тех лесах водятся удивительные деревья… Высокие, здоровые деревья, и ветви отходят у них от ствола, как у прочих дерев, но — чудо Господне! — достигнув известной высоты, ветви изгибаются наподобие лука и закругленно растут книзу, иногда даже врастая глубоко в землю. Вскочил Хаим-Иона в такую кущу ветвистую, грохнулся оземь, — хорошо, что на мягкий мох упал. Но расшибись он даже, и то голоса бы не подал, и дышать боится, как бы не услыхали, что его сердце стучит. А егеря носятся взад и вперед, то приближаясь, то удаляясь, окликая друг друга: «Гоп-гоп! Гоп-гоп!» Лежит Хаим-Иона и молит про себя смятенной душой Творца миров: не вводить его в искушение… Потому что барыня, как успел он заметить, очень хороша собой, необыкновенная прелестница, сидит в открытой соболевой шубке и сверкает бриллиантами — чаровница! И молит он поэтому Господа: «Владыка Небесный, человек ли она, сила ли нечистая или неведомо кто, избави меня от ее рук!..»

А сам весь дрожит, слышит, как барыня кричит и сердится, что его все еще не нашли.

— Я, собаки, с вас шкуру сдеру, а тела псам выкину! На кол вас посажу!..

Хаим-Иона пробует успокоить себя: может быть, это она — злюка, ненавистница евреев, желает его поймать и предать мукам, в тюрьму заключить. И он рад пострадать… Лишь бы не согрешить! Владыка Небесный, лишь бы не впасть во искушение.

Но ему суждено было искушение… Увидев, что егеря не могут найти его, барыня спустила с колен собаку. Та кинулась в лес, побежала по следам и пронюхала его… Подбежали егеря, связали его веревками и отнесли барыне.

— Зачем вы связали его? — сердится та.

— Он кусается! — отвечают егеря, бросив его к ногам барыни в карету. Началось искушение.

Едва его схватили и связали, Хаим-Иона Вительс дал обет: глаз не раскрыть, даже в лицо ее не глянуть… Но довольно одного голоса женщины — Хаим-Иона чувствует, как ее голос растекается по всем его членам, как ему становится жарко во всем теле.

А барыня с егерями говорит — кричит, с ним — поет. Она сама, — говорит певуче барыня, — развяжет его, и всякое место, к которому прикоснулась веревка, расцелует… Она повезет его в свои палаты… Рай для него откроется… Велела кучеру ехать назад, а сама стала развязывать веревки на нем.

И едва прикоснется к его телу, с ее пальцев проникает в него некая ароматная теплота.

Но ведь он — Хаим-Иона Он берет себя в руки, падает к ее ногам, просит ее, умоляет. Их язык он знал…

— Барыня! Ясновельможная! Великая, сиятельная, что ты хочешь от меня?

— Я желаю твоего добра! — отвечает она. — Или я тебе не нравлюсь?

— Барыня! Ясновельможная!.. Зачем тебе надобен презренный, грязный, паршивый жид? (От самого рождения у него и прыщика на теле не бывало, но он желал вызвать презрение к себе). Разве худший твой раб, твой последний свинопас не красивее, не стройнее меня?

А та смеется:

— Нет! Красивее и прелестнее тебя нет никого!

Твое дыхание, — говорит, — жжет меня огнем! О, если бы ты свои глаза раскрыл…

А он снова ее умоляет.

— Великая, сиятельная госпожа! Я еврей. Наше Священное Писание такие дела запрещает… Не дай мне потерять мира земного и мира небесного…

Но она обещает дать ему больше двух миров…

Он снова молит ее:

— Я — еврей, я женат на еврейке, шестеро детей, сыновей у меня… Следует ли такой милостивой, великой, сиятельной госпоже отнять мужа у бедной еврейки, отца у шести еврейских детей — тебе, могущественной, богатой палатами и слугами…

А та за прежнее:

— Взгляни на меня! — чуть ли не умоляет она. А между тем едут все назад. И барыня вдруг крикнула:

— По местечку вскачь!

Догадался Хаим-Иона, что приближаются к его городку, и барыня боится, как бы он не удрал.

И он решает