Зимний Мальчик (СИ) - Щепетнёв Василий

Аэропорт в Омске прямо в городе. Не в центре, но рядом. Быстро добрался до гостиницы («Октябрь»), известным манером взял лучший номер из того, что было (опять полулюкс), позвонил в местный спорткомитет. Завтра, сказали. Завтра успеем и зарегистрироваться, и открыться, и поиграть.

Morgen! Morgen! Nur nicht heute! Sprechen immer träge Leute!

Я был только рад. Пока разложил вещи, пока нашел место, где можно поужинать (ресторан «Садко»), пока поужинал — уже и девять вечера. Это в Омске девять, а в Черноземске только шесть. Включил телевизор, посмотрел программу «Время», сибирский вариант. Опять Америка пытается диктовать миру свою волю. Не выйдет, господа! Вступил в строй деревообрабатывающий цех в Кемском районе Карелии. Работники рамонской птицефабрики взяли повышенные обязательства. И о погоде. Тепло, солнечно, ветер слабый до умеренного.

Тут и мастер Золотников (Омск) пожаловал с доской и часами. Знакомиться. Сначала из вежливости спросил, по каким таким заслугам мне выделили одноместный номер. Узнав, что я расплачиваюсь из своего кармана, нехорошо обрадовался и предложил сыграть по рублику в блиц. Я отказался, мол, ещё бы на щелбаны играть, детский сад, и, в свою очередь, предложил тот же блиц, но по пятерке, после чего он вспомнил о неотложном деле. Ну-ну. Тульский вариант.

Я вышел в холл, прихватив с собой книжицу по истории Омска и окрестностей, купленную в аэропорту. Стал читать. Узнал много интересного. Здесь отбывал каторгу Федор Михайлович Достоевский, отозвавшийся об Омске нехорошо: «городишка грязный, военный и развратный в высшей степени». Впрочем, так он отзывался обо всех городах, где побывал, и где не побывал. Долгое время считался столицей Сибири и даже успел напоследок стать главным городом осколка Российского Государства при Колчаке. В отместку, или по иной причине, после победы Советской Власти главным городом Сибири сделали Ново-Николаевск, ныне Новосибирск, что лежит в шестистах километрах к востоку. Но омичи унынию предаваться не стали, а решили превратить Омск в город-сад. И превратили!

Тут познавательное чтение пришлось прервать: вернулся омский мастер Золотников, и с ним ещё четверо. Меня спросили, не я ли играл зимой в Туле с Чепукайтисом. Играл, подтвердил я. Они стали мяться: да, хотелось бы со мной сыграть, но пять рублей за партию многовато будет.

Я поднял ставку до двадцати пяти рублей, но с временной форой: противникам двадцать пять минут на партию, мне — пять. Противники могут совещаться, но делать ходы и управляться с часами должен кто-то один.

Противникам оставалось либо согласиться на мои условия, либо уйти. А зачем тогда приходили? И уж больно велика фора — двадцать пять минут против пяти.

И они согласились.

Играть против меня выбрали мастера Куваева. Остальные изображали штаб.

Через полчаса я стал богаче на четвертной. От реванша они отказались. Собрали шахматы и ушли гуськом. Хотя, если посмотреть на игру с практической стороны, они получили идею в дебюте слона, а идея стоит много больше, чем двадцать пять рублей. Играл я не ради выигрыша (хотя взял деньги с удовлетворением в душе), не ради времяпрепровождения, а ради деморализации соперников. Стратегический замысел состоял в том, чтобы породить у них чувство обреченности. Чтобы в турнире они думали только о том, чтобы партия кончилась поскорее.

Я вернулся в номер, отжался ровно двадцать раз (больше не следует!), подышал, принял душ, посмотрел немного по телевизору «Парня из нашего города» и уснул в двадцать три пятнадцать, чувствуя себя чужим и местному времени, и самому городу Омску. Инородная частица. Кузнечик в муравейнике.

Встал в три ночи, и, видно, зря. Это здесь три, а в Черноземске-то ровно полночь. Выпил полстаканчика купленного в гастрономе нарзана (спасибо и на нарзане), лег, а в шесть ко мне пришли крысы. Но какие-то неубедительные. Вялые. Видно, долго бежали, от Черноземска-то. Пришли, покусали немножко, побегали по мне, и ушли. Я проснулся в шесть пятнадцать, по привычке поискал следы укусов — нет, ни крысы, ни иные, уже посюсторонние существа, меня не кусали. И на том спасибо. Опять выпил полстакана нарзана, и проспал уже до десяти. До семи по нашему, по Черноземскому времени.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

И никуда не опоздал.

Соперник сделал, наконец, ход. Выбрал активное, даже агрессивное продолжение. Брусиловский прорыв. Но, как и Брусиловский прорыв, наступление выдохлось, ресурсы исчерпались, и теперь уже мои войска шли по полям противника, встречая лишь неорганизованное сопротивление, переходящее в паническое бегство.

На тридцать восьмом ходу соперник признал очевидное и сдался.

Тур, по случаю воскресенья, начался в три часа (в будние дни начинаться будет часом позже), моя партия закончилась без четверти семь.

Вышел на улицу. Тополиная метель стихла — уже хорошо.

И опять проблема — что мне делать дальше? Что вообще делать шахматисту, приехавшему в чужой город на три недели? Моя работа — игра, это пять часов. Еще час на дорогу в оба конца. Шесть часов. Пару часов на еду. Восемь часов. Восемь часов на сон. Шестнадцать часов. Остается восемь совершенно пустых часов. Чем их занять? Причем оно, свободное время, падает на утро и день. Что делать человеку в полдень в городе Омске?

Чувство отчуждения усилилось. И дело не только в стрелках на часах. Другое магнитное поле, другая геофизика, другие долгота и широта, другое атмосферное давление. Всё другое.

Сейчас семь часов. А по моему внутреннему чернозЁмскому хронометру и вовсе четыре. Вернуться в гостиницу и играть в блиц? Да со мной не станут, разве что меднолобые, на щелбаны. В преферанс? Не умею и не хочу. Смотреть телевизор, про американских безработных? Мне их жалко, но тоже не хочу. Записаться в библиотеку и читать того же Достоевского. Или Сергея Залыгина? Сегодня поздно. Может, завтра? Кино? Всё, что хотелось посмотреть, мы с Лисой и Пантерой посмотрели в Черноземске. Эх, были бы рядом Лиса и Пантера…

Но пришла мысль, что делать сейчас. Поймал такси, доехал до театра музкомедии и, хоть и опоздал к началу, посмотрел «Сорочинскую Ярмарку» Рябова, идея Н.Гоголя.

Зашел к артистам, выразить восхищение. И выразить робкую надежду, что и в моей опере «Малая Земля» они будут играть столь же вдохновенно. Да, я Чижик. Тот самый Чижик. Да, да, слева от Леонида Ильича.

Вечер прошел весело и приятно. Вернулся в гостиницу в первом часу. Это по местному времени в первом, а по моему внутреннему — чуть позже десяти. Тихонько разделся, отжался, подышал, помылся и даже полчаса посмотрел телевизор, сделав звук на минимум. Показывали сюжеты из трудовой жизни механизаторов Ставрополья. Хорошо работают, перевыполняют планы, изучают труды классиков марксизма-ленинизма и материалы двадцать четвертого съезда КПСС.

Тут я и уснул.

Снилось мне, будто я — молодой механизатор, перебираю трактор, готовлюсь к посевной. И какой-то нужной детали не хватает. Очень нужной, без неё трактор — бесполезная груда железа. И эту деталь я всюду ищу — в мастерской, в поле, в лесу, даже на свиноферму заглянул. Понять не могу, куда она запропастилась. И, главное, как? Ни с того, ни с сего детали не теряются. Да и не растеряха я. Каждая деталька уложена на большой стол, где мелом нарисовано место для неё. А место Нужной Детали пустует. Но ведь была деталь, совсем недавно была, вот-вот была, даже масло с неё на стол натекло… А, вот в углу дверца. Маленькая, даже совсем маленькая. Открыл, посмотрел. Кажется, деталька откатилась в глубину. Встал на четвереньки, полез. Голова, плечи, вот уже и целиком пролез, сейчас достану. Достал. Но застрял. Вот тут они за меня и принялись, крысы. Нет, я их не видел. Чувствовал.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Проснулся в седьмом часу. Проспал, однако. А они меня догнали. Серая свита. Крысы.

Душ холодный, душ горячий, душ очень горячий, душ очень холодный. Смывал следы крыс. Хотя следы — они там, в голове. Кожа-то чистая, без царапинки.

Не хотелось ничего. Не то, что бороться за победу в турнире — даже выключить телевизор, на экране которого был серый шум, и больше ничего. Не начались ещё телепередачи.