Мифы мегаполиса (тематическая антология) - Дмитрий Колодан

Я сажусь, а рядом примащивается Паша Фирсов с тарелкой гречневой каши. Исключительно потому, что больше нет свободных мест. Впрочем, Сажина для себя он еще не вычислил. Меня он не любит по тем же причинам, по каким не пьет кефир — принципиально. Весьма принципиальный молодой человек. Типа обозреватель, но в журналистской тусовке практически не показывается. Презирает. Он у нас большой любитель всяческой эзотерики и активист общества «Капище Сварога».

Сажин тем временем начинает блистать эрудицией. Он еще на курсах этим отличался. Сейчас он хвалится выкаченной из Сети распечаткой «Чжуан-цзы». Хотя мог бы дойти до Балабановской библиотеки, если ломает ходить по книжным магазинам, и спокойно взять том «Философского наследия». Все почему-то думают, что все интересное при большевиках обязательно запрещали.

Андрей в восторге.

— «Однажды Чжуан Чжоу приснилось, что он бабочка», — сообщает он. — «он весело порхал, был счастлив, и не знал, что он Чжоу. А проснувшись внезапно, даже удивился, что он Чжоу».

— «И не знал уже, Чжоу ли снилось, что он — бабочка», — подхватываю я — «или бабочке снится, что она — Чжоу. Ведь бабочка и Чжоу — совсем не одно и то же. Именно это то, что называется превращением вещей». Это мы кушали, Дрюня, еще во времена студенческие. «Где бы мне найти человека, забывшего о словах, чтобы с ним поговорить?». Тогда была повальная мода на дзен и даосов, так же как сейчас на неоязычество.

Фирсов хватает тарелку и отсаживается на освободившееся место за соседним столом.

— Что это с ним?

— «То ли выпь захохотала», — говорю я, — «то ли филин заикал…»

— «На душе тоскливо стало у Ивана-дурака», — я удивлена, что он смог подхватить цитату. Высоцкий сейчас подзабыт, привязанность к нему — тоже комплекс провинциала.

По-моему, Пашка нас слышит. Меня это устраивает.

После работы заглядываю еще в одну фирму — надо иметь в запасе несколько вариантов. По возвращении домой сил хватает лишь на то, чтобы прожевать разогретый теткой ужин. Тетя Люся бухтит, она чем-то недовольна, то ли моим внешним видом, то ли поздним приходом, но от меня уже отскакивает. Я устала и хочу спать. И более всего меня интересует в настоящий момент — примет Кьяр Принца обратно в шайку или нет?

3

Я осматриваю рану Короеда. Не рана — царапина, промыть, и все дела. Он дергается и скулит. Это смешно — боец злой и отчаянный, Короед боится боли. Он боится боли и мечтает, чтоб его перестали звать Короедом. А сам ведь рассказывал, как у них в деревне во время голода ели кору. Верно, иногда клички меняют. Маккавея, например, сперва прозвали Иудой. Но «Короед» прилипло и не отдирается. Как кора.

Мы сидим в Гнилом логу, к северу от Вальтрады, и люди понемногу собираются. После захвата обоза Кьяр нарочно велел поделить добычу поровну между всеми. И большинство притащили свое обратно для тайника. Все знают: Кьяр — не Вульфер и не Чумной, он своих не ограбит.

По склону съезжают еще четверо. Все, ждать больше некого. Собралось человек тридцать, почти все, кто в подчинении у Кьяра. Не пришли только больные, и те, кто сейчас далеко от леса. Схолар и Маккавей.

Я отхожу к костру. Теперь время заняться ужином. Суд — это их дело, а мое похлебка. Так думают они все. Кроме Кьяра. Но сейчас я поступлю так, как думают все. Одной женщине среди трех десятков мужчин, даже если она живет с предводителем, следует молчать. И даже не в этом дело. Просто я не хочу говорить.

Они тем временем сбираются в круг и вытаскивают Принца на середину. Я помешиваю в котле. Я не хочу слушать. Не знаю почему, но мне не жаль Принца. Кстати, я вспомнила его настоящее имя — Никлаус. Не надо было ему приходить обратно. Тому, кто ушел из леса, обратно хода нет. А он все говорит, и бьет себя в грудь, и клянется… В конце концов, он ведь никого не выдал, нет? Кьяр молчит. Я сижу, слежу за варевом, и хочу заткнуть уши. Если бы я могла вспомнить свой сон! Но я помню только небо, очень синее, чудовищно огромные здания и много шума. Как на шабаше. Стук, вой, визг. Но там, во сне, я этого шума не слышала. Там, во сне, я передвигалась среди этого шабаша свободно, как рыба в воде… или как я в лесу. Нет, я не могу совсем уйти в сон, они говорят слишком громко. К тому же дозорный свистит.

На тропе слева показываются двое. Кривой и Мэрта. Кривой тащит к тому же бочонок с пивом, который сваливает на землю возле меня, а сам отходит к мужчинам. Мы с Мэртой киваем друг другу, и она присаживается к костру. Немного погодя подходит Кьяр.

— Ты тоже должна сказать.

— У меня похлебка пригорит, каша еще не готова…

— Мэрта присмотрит. Идем!

Господи! Зачем ему это понадобилось? Я понимаю — он хочет показать перед всеми, что мое решение тоже имеет значение, но когда они все уставились на меня, я готова зарыться в землю. А может, это мне кажется, никто особо и не смотрит.

— Ну, Хаста, а ты что скажешь? Оставаться ему или убираться?

— Мне все равно, — говорю я. — Что бы вы ни решили, мне все равно.

Кьяр отпускает мою руку. Он недоволен, я знаю.

Потом оказывается, что из тридцати двух человек восемнадцать были за Принца, остальные — против. Мой голос ничего бы не изменил.

4

Среда у меня вроде бы библиотечный день, он мне положен. Это еще с допотопных времен, при большевиках, не предвидевших возникновение Сети, завели. Технический персонал, к каковому я имею счастье принадлежать, обязан быть в курсе технических новинок. Но Александру Ивановичу вовсе не светит отпускать меня на целый рабочий день. Поэтому мы договорились, что в отдел я прихожу после обеда. А до этого могу делать, что хочу. То есть, в библиотеку я, конечно, иду. По случаю солнечной, почти летней погоды — не в техническую, а в Балабновскую, ноги размять, прогулявшись от Летчиков до Преображенки. А в читальном зале — свобода. Можно читать, можно писать, можно думать, можно предаваться воспоминаниям. Они у меня не слишком красивы или оригинальны, зато свои.

Макарона — бензиновая гарь, родители — поселковые учителя, спящие, намаявшись после ежедневной войны с прогрессирующим невежеством бепробудным сном, стук в окно после двух часов ночи, сиплый бас-дискант-фальцет: «Я до Сереги!» А брат Серега по бабам пошел, будет гулять, пока его кто-нибудь с багром не встретит. Или с топором, кому как больше понравится. Махаловка на пятачке у «Серой лошади», паленая водка, которую пьют, не поморщившись, а технический спирт не отличают от медицинского, и настойка на астматоле для любителей более крутого кайфа. Анаша и таблетки появились у нас позже. Но я-то знаю кайф покруче! Библиотека! Сначала поселковая, потом университетская. А там уже — весь тогдашний пантеон: Булгаков, Гессе, Акутагава, Сэлинджер и даосы, «Основы вычислительной техники», Высоцкий, «Властелин колец», еще не ставший новой религией, Борхес, «Аквариум» и царица наук — математика. Наука, которая не лжет.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});