Луковые кольца в сахарном сиропе - Катя Тева

на этот дневник, — попросила Ирина.

— Там личное… — Маша всхлипнула, пряча лицо.

— Я понимаю, но мне важно понять, что именно он там искал. Принеси его, пожалуйста. Пойми, если я не буду знать обо всем, что происходит, мне трудно будет разобраться и найти правду. А я больше всего на свете этого хочу.

Маша вытерла слезы и пошла в дом. Ноги ее не слушались. Создалось ощущение, будто пьяный пытается найти дверь, чтобы рухнуть на пороге и забыться сном. Ирина сразу вспомнила, как Олег возвращался домой, еле держась на ногах. Она мотнула головой, прогоняя неприятные воспоминания. Нет больше Олега и никогда он не поднимется по этим ступенькам. А они с Машей есть. И об их безопасности стоит подумать в первую очередь.

Несколько крупных капель сорвались с неба и упали на стол. Ирина сходила в сарай и принесла зонт. Вкрутив его в самую сердцевину, она придвинула стулья поближе, чтобы не намокли и бросила тревожный взгляд на дверь. Меньше всего ей хотелось отнимать дневник у родного ребенка силой. Но опасения оказались напрасными. Маша вышла на улицу, прижимая к плоской груди розовую тетрадь.

У Ирины защемило в груди. При иных обстоятельствах она не позволила бы себе и пальцем прикоснуться к столь сокровенному.

Маша неуверенно опустила свое сокровище на стол и принялась заламывать пальцы на руке.

Прогремел гром и поднялся ветер. Дождь забарабанил по зонту, подпорка накренилась, но устояла.

— Иди в дом, проверь, как там Рик. Я скоро вернусь, — попросила Ирина.

— Нет, я останусь. Или мы обе зайдем. Читай, пока я не передумала.

Ирина открыла дневник и посмотрела последнюю запись. Внимательно прочитав, она перевернула страничку назад.

Маша задержала дыхание. Она так и не села на стул, позволив теплым каплям впитываться в одежду. Возникло чувство, будто она стоит голая посреди площади у всех на виду.

То время, пока Ирина изучала содержимое розовой тетради, Маша проплакала.

— Я просто не могу в это поверить. Все, про кого ты написала плохие слова — мертвы! Отец, Светлана Николаевна, Артем. А Костя чудом остался жив! Маша, ты ненавидела каждого из них! — Ирина закрыла тетрадь, но так и не выпустила ее из рук.

— Это не правда! Я злилась на них, мне было обидно, но я не желала им смерти! Мамочка, ты мне веришь? Скажи, пожалуйста! — она присела на траву и положила голову Ирине на колени. — Я писала это всё просто так, чтобы выплеснуть на бумагу эмоции. Я не знаю, почему они умерли.

— Я не виню тебя. Я знаю, что ты не убивала никого. Но есть человек, который приложил свою руку к происходящему. Теперь у меня всё сложилось. Он вхож в наш дом, он привязан к тебе больше, чем просто к подруге. И он решил, что просто обязан защитить тебя ото всех, кто может причинить вред.

— Ты обвиняешь Витю? — Маша заплакала еще громче. — Но ведь мы хорошо его знаем! Разве он может убить человека?

— Я никого не обвиняю. По крайней мере — пока. Но у меня нет другого объяснения всему происходящему. Я думаю, мы совсем его не знаем…

— И что нам теперь делать? Доказательств же нет? — Маша попыталась забрать свой дневник, но Ирина крепко его сжала, не собираясь уступать.

— Пусть с этим разбирается полиция. Ты знаешь, как я отношусь к Вите — он для меня, как родной сын. Но если он причастен к смерти Артема, ему придется за это ответить.

— А если ты ошибаешься? Вдруг он вообще не при чем?

— Тогда я буду искренне счастлива, что ошиблась.

Дождь зарядил стеной. Огромные капли косыми ручьями хлынули на землю. Небо заволокла серая пелена. Маша растирала соленые слезы, смешанные с дождевой водой. Стоя в саду, она наконец-то поняла — иногда нужно пожертвовать многим, чтобы спасти себя. И, глядя на свою мать, ей пришло еще одно озарение — эта женщина никогда не оставит ее в беде.

Глава 32

— Что это? — спросил Михаил, разглядывая тетрадь в розовой обложке.

— Это личный дневник моей дочери, — она пододвинула к нему тетрадь, но Михаил лишь отшатнулся. Толи профессиональная этика не позволяла ему трогать чужие вещи, толи улика показалась слишком сомнительной. — Маша делала в нем записи о своих тревогах и переживаниях.

— Вы считаете, что это поможет вас оправдать? — он положил ногу на ногу и потер щетину на подбородке.

— Если вы внимательно меня выслушаете, то поймете, почему я принесла сюда эту вещь.

— Предлагаю дождаться Ирину Петровну. Уверен, ей будет любопытно послушать. Но, пока ее здесь нет, я скажу вам кое-что. Мне жаль, что все это свалилось на вас, правда. И я буду рад, если вам удастся доказать свою невиновность. Вы прислушались к моему совету?

Ирина не совсем поняла, что он имеет ввиду.

— Я про адвоката, — пояснил Михаил, встретив вопросительный взгляд.

— Да, нашла человека, который будет меня защищать в суде, если это потребуется.

— И еще один момент — не бойтесь так Ирину Петровну. Это очень заметно. У нее большой стаж. Когда чувствует, что человек пасует — давит его до конца. Помните, что на кону ваше будущее. Уж не знаю, что в этой тетради, но очень надеюсь, что вы отдаете отчет своим действиям.

— Спасибо, я постараюсь ее не бояться. У меня есть предположение и я намерена им поделиться.

Дверь открылась и влетела Ирина Петровна, потянув за собой из коридора порыв воздуха.

— Чему ты ее тут учишь? — рявкнула она на Михаила. — В твои обязанности не входит раздавать советы! Если ты так этого и не понял — поищи себе работу попроще!

Она плюхнулась в кресло, ножки жалобно заскрипели.

— Ну? Что у вас за веские доказательства? У меня полчаса, — она сложила пальцы в замок, выставив огромные кольца на показ.

— Я прошу вас выслушать меня, — голос Ирины предательски задрожал. — За последние семь месяцев моя жизнь превратилась в ад. Сначала умер муж, потом случилась беда с коллегой — Светланой Николаевной. Один из моих учеников погиб. Любимый человек лежит в больнице и неизвестно — выйдет ли он оттуда когда-нибудь. А вчера кто-то залез в дом через окно и отравил нашу собаку. Я принесла вам дневник моей дочери, — Ирина положила ладонь на розовую тетрадь. — Вчера я прочитала его содержимое и прошу вас сделать тоже самое. В нем Маша негативно высказывается обо всех пострадавших.

— Вы пришли обвинить собственного ребенка? — ни один мускул на лице следователя не дрогнул.

— Есть один человек, который