Город падающих ангелов - Берендт Джон

Но бывали моменты, когда она начинала воспринимать себя слишком серьезно. Я очень хорошо помню время, когда в Венецию прибыли принцесса и принц Уэльские. Они должны были присутствовать на службах в англиканской церкви, и членам конгрегации выдали билеты на эти службы. У меня их было два. Моя горничная Патриция, чудесная девушка, очень хотела туда пойти, и я сказала Джейн, что дам ей второй билет. Джейн пришла в ярость и воскликнула: “Нет, нет и нет, вы этого не сделаете!” “Простите?” – удивилась я. Она объяснила: “Ну, я считаю, что это будет выглядеть как оскорбление. Если, конечно, вы не хотите сознательно оскорбить принца и принцессу. Вы на самом деле хотите это сделать?”

У Джейн была странная способность отчуждать от себя людей. Образовались два лагеря: люди, настроенные против Райлендсов, и сами Райлендсы. Группы поддержки у них не было».

Винсент Купер, молодой американский художник, однажды спросил Джейн Райлендс, почему многие так ее не любят. «Я просто воспламеняю в людях вражду, – ответила она. – Сама не знаю почему. Наверное, я не слишком утонченная, но я и не притворяюсь нежным детским мылом». По мнению Купера, «миссис Райлендс мало или совсем не считалась со старыми друзьями Ольги, многие из которых знали и Паунда. Для нее все они были не более чем бесполезными и докучливыми персонажами, от которых надо было избавиться без особых материальных затрат. Однако я считал, что стремление миссис Райлендс сохранить дом и все, что в нем было, совершенно искренним».

Эта забота, несомненно искренняя, не была полностью альтруистической. В тот момент Джейн Райлендс была близка к овладению книгами и документами Ольги, поэтому любое воровство у Ольги можно было считать воровством у самой Джейн Райлендс.

Как человек, разбирающийся в литературе, Джейн высоко ценила родство Филиппа с его дядей, Кембриджским доном Дэйди Райлендсом, а через Дэйди его связь с группой Блумсбери и половиной литературной Англии. Для того чтоб почтить и сделать публичной эту связь, она заказала Джулиану Барроу – английскому художнику, жившему в студии Джона Сингера Сарджента в доме 33 по Тайт-стрит в Лондоне, – портрет Дэйди в его квартире в Королевском колледже. Когда портрет был окончен, Джейн попросила вписать в него изображение Филиппа. Мне удалось дозвониться до Барроу, и он признался, что пришел в ужас от этого предложения и вежливо отказался. «Я сказал ей, что это было бы… отвлекающей деталью».

Восхождение Филиппа Райлендса до уровня администратора Собрания Пегги Гуггенхайм сопровождалось ворчливыми комментариями, а по существу – жалобами на то, что как специалист по Возрождению он едва ли мог быть хранителем галереи современного искусства. Слышался также ропот относительно того, что Джейн добилась для Филиппа места, которое предназначалось Джону Хонсбину. Однако, если верить Мессеру, Пегги никогда не выказывала никаких предпочтений относительно того, кто будет руководить музеем после ее смерти. Она не говорила ни о Джоне Хонсбине, ни о Филиппе Райлендсе. Назначение Филиппа не вызвало практически никакого резонанса.

Когда почти десять лет спустя всплыло щекотливое недоразумение с Ольгой Радж, многие заново переосмыслили связь Райлендсов с Пегги Гуггенхайм. Некоторые подумали, что смогли уловить закономерность, серийное обхаживание престарелых в Дорсодуро: сначала сэр Эшли и леди Кларк, потом Пегги, потом Ольга.

Мэри Лора Гиббс назвала это «избирательной геронтофилией». «До этого дела с Радж, – сказала она, – я бы стала защищать Джейн и Филиппа от любой критики относительно их намерений в отношении Пегги. Они были очень добры к ней, особенно Джейн. Но когда все это снова повторилось с Ольгой Радж, я задумалась». Обдумав все происшедшее, Мэри Лора Гиббс вспомнила, что в какой-то момент Ольга начала вслух высказывать недовольство вмешательством Джейн. «Ольга походя делала довольно смутные негативные замечания, например: “Мне бы хотелось показать вам одно музыкальное произведение, но Джейн Райлендс куда-то убрала всю музыку”. Ольга стала подозрительной и явно испытывала сильный дискомфорт».

Когда вскрылась махинация с фондом, друзья Ольги принялись от ее имени писать и звонить в разные инстанции. Джоан Фицджеральд, чья поддержка Джейн и Филиппа давно сошла на нет, позвонила американскому послу в Риме Максвеллу Рэббу. Тот ознакомился с сутью дела и ответил: «Кажется, у Джейн и Филиппа Райлендс много друзей».

Джеймс Лафлин, учредитель «Новых направлений», человек, издававший Паунда с тридцатых годов, попытался надавить на Джейн Райлендс с противоположного берега Атлантики.

– Было дьявольски трудно избавиться от этой женщины! – проревел он в телефонную трубку, когда я дозвонился ему в Коннектикут. – Это вообще было не ее дело! Дональду Гэллапу потребовалось тридцать пять лет тяжкого труда, начатого в сорок седьмом году, чтобы собрать архивы Паунда для библиотеки Бейнеке в Йельском университете. Гэллап был директором. Он выискивал документы по всему миру, имел дело с пятью адвокатскими конторами и с бесчисленными взаимными исками двух семей Паунда, которые пытались разобраться, кому чем владеть. Йельский университет получил в шестьдесят шестом году от Мэри пятнадцать коробок с бумагами Паунда, но этим коробкам пришлось семь лет простоять в подвале нераскрытыми, до тех пор, пока не закончились все суды. Бьюсь об заклад, миссис Райлендс не имела об этом ни малейшего понятия!

Теперь позвольте мне сказать вам еще кое-что, о чем она, вероятно, тоже не знала: в сороковом году Паунд написал завещание, в котором оставил все свое имущество Мэри. Книги, собственность – все. Но так как он не оформил свою волю в итальянском суде, когда она была записана, то технически она не имела юридической силы, несмотря на то что в дальнейшем он не раз письменно ее подтверждал. После того как Паунда освободили из больницы Святой Елизаветы, Дороти была назначена американскими властями единственным легальным опекуном Паунда. Без подписи Дороти Паунд не мог составить новое завещание, а Дороти просто отказалась подписать завещание сорокового года. Они с Омаром наняли адвокатов. Мэри пришлось принять неизбежное, и она сама наняла адвоката; все кончилось разделом имущества с Омаром. Потом, после всего этого, невесть откуда возникает эта женщина Райлендс, не имеющая никакого права выступать от имени Паунда. Она влезла в это дело целиком и полностью и причинила новые страдания и вовлекла в дополнительные расходы семью, которая и без того претерпела за десятки лет множество потрясений.

Давление, сыгравшее решающую роль, осуществили попечители фонда Гуггенхайма в Нью-Йорке, контролирующей инстанции. Одним из попечителей был Джим Шервуд, владелец отеля «Чиприани».

– С точки зрения Джейн и Филиппа, – сказал мне Шервуд, – они спасали архив Ольги. С точки зрения венецианцев, они пытались его украсть. Дело фонда Эзры Паунда рассматривалось на встрече совета директоров в Нью-Йорке. Попечители были обеспокоены тем, что противоречия могут выплыть наружу и стать причиной многих трудностей для музея. Более того, Питер Лоусон-Джонсон, председатель совета и двоюродный брат Пегги, понимал, что из-за антисемитизма Паунда участие Джейн выглядело двусмысленным в свете ее связи с музеем Гуггенхайма через Филиппа. Совет попечителей предложил Филиппу выбрать между фондом Эзры Паунда и его ролью в музее.

Я подумал, что теперь настало время снова поговорить с Филиппом и Джейн Райлендс. Я дозвонился Филиппу в его офис в музее Гуггенхайма. Учитывая число людей, с которыми я уже обсуждал тему фонда, меня нисколько не удивила его реакция на простое упоминание моего имени.

– Нас не интересует разговор с вами!

– Я хочу задать вам несколько вопросов.

– Мне неинтересно слушать ваши вопросы.

– Эти вопросы касаются фонда Эзры Паунда.

– Мне очень мало известно о фонде Эзры Паунда, а кроме того, у нас есть договоренность с Мэри де Рахевильц не говорить с вами о фонде.

– Тогда, чтобы быть честным с вами и Джейн, я пришлю вам вопросы в письменном виде, тогда вы, по крайней мере, сможете мне ответить.