Город падающих ангелов - Берендт Джон

Мэри отдала Лизелотте копии юридических документов фонда, и то, что она в них увидела, воспламенило ее. Мне сказали, что копии до сих пор у нее, и, когда я позвонил Лизелотте, она пригласила меня к себе, чтобы показать документы.

Мы сидели в гостиной, большой студии с высоким потолком и застекленной на северный манер крышей. Лизелотта была воплощением страстной валькирии с горящими глазами и длинными, спадающими на спину белокурыми волосами.

– Мэри не знала, что делать, – сказала Лизелотта, – и умоляла помочь ей найти адвоката. Ольга всегда хотела, чтобы правление фонда находилось в Венеции и чтобы занимался его делами Вальтер, ее любимец.

Лизелотта дала мне документы о регистрации фонда. Составлены они были на английском языке. Фонд был зарегистрирован как некоммерческая организация 17 декабря 1986 года в Огайо. Штаб-квартира располагалась в Кливленде, а не в Венеции.

– Почему в Огайо? – спросил я.

– Хороший вопрос, – ответила Лизелотта.

Я вспомнил, что Джейн была родом из Огайо. Ольга же родилась в Янгстауне, но не жила в Огайо уже более восьмидесяти лет на момент составления документа.

Фонд имел трех сотрудников: Ольгу Радж как президента, Джейн Райлендс как вице-президента и одного кливлендского юриста как секретаря. Согласно внутренним правилам фонда, все вопросы решались голосованием, причем решения могли приниматься простым большинством – два любых голоса перевешивали третий. Это означало, что с самого начала Ольга уступала контроль над фондом Джейн Райлендс и какому-то кливлендскому адвокату, хотя ни Джейн, ни этот адвокат никогда в жизни в глаза не видели Эзру Паунда и ничего не знали ни о его жизни, ни о его творчестве.

Затем Лизелотта вручила мне договор между Ольгой и фондом; этот документ был составлен на итальянском языке; в нем утверждалось, что Ольга жертвует свой дом фонду без всякой компенсации, безвозмездно. На момент подписания этого договора Ольге было девяносто два года.

После этого Лизелотта дала мне ознакомиться со вторым договором. Согласно этому документу Ольга соглашалась продать фонду все ее «книги, рукописи, дневники, частную переписку, газетные вырезки, расписки, документы любого рода, рисунки, книги и альбомы рисунков и набросков, фотографии, магнитофонные записи и кассеты, а также любые предметы, которые, возможно, добавятся к собранию до ее смерти» – все за сумму 15 миллионов лир, или за семь тысяч долларов, каковые, согласно тому же договору, Ольга уже получила.

Смысл этого договора был предельно ясен. За какую-то жалкую сумму Ольга продала не только свою переписку с Эзрой Паундом – плод пятидесяти лет, – она продала письма к ней самой и к Паунду от Т. С. Элиота, Сэмюэла Беккета, Э. Э. Каммингса, Г. Л. Менкена, Марианны Мур, Роберта Лоуэлла, Арчибальда Маклиша, Уильяма Карлоса Уильямса, Форда Мэдокса Форда и других выдающихся литераторов, а также черновики «Песен», книги с заметками на полях, сделанными Паундом, а также первые издания книг, презентованных Паунду их авторами с дарственными надписями. Общая стоимость этой коллекции достигала, возможно, одного миллиона долларов – таковы были в то время рыночные цены на паундиану. Каждая вещь сама по себе могла стоить дороже, чем весь лот целиком. Наиболее ценными были записные книжки скульптора Анри Годье-Бжески, зачинателя – помимо Паунда – движения вортицизма. Годье-Бжеска погиб во время Первой мировой войны в возрасте двадцати четырех лет, что сделало его записные книжки еще более ценными.

– У Ольги был собственный адвокат, когда она все это подписывала? – спросил я.

– Не думаю.

Когда Ольга наконец поняла, что произошло, она впала в истерику. Первым делом она ночью позвонила Джоан Фицджеральд, объявила, что хочет ликвидировать фонд, и бросилась через мост Академии домой к Джоан. Лизелотта протянула мне еще один листок бумаги. Это была фотокопия написанного крупным четким почерком Ольги письма, адресованного кливлендскому адвокату:

24 апреля 1988 года

Дорогой [сэр],

Я хочу известить Вас о том, что имею твердое намерение ликвидировать фонд Эзры Паунда.

Я аннулировала дарение моего дома в Дорсодуро, 252, в Венеции – и хочу недвусмысленно заявить, что никогда – в здравом уме и твердой памяти – не желала продавать мой архив ни фонду, ни кому бы то ни было еще. Любое мое действие в этом отношении может быть только результатом какого-то недоразумения.

Искренне Ваша,

Ольга Радж

Ответ, полученный семь недель спустя, информировал Ольгу о том, что фонд Эзры Паунда не может быть ликвидирован только из-за того, что она этого хочет; для этого решения необходимо большинство голосов попечителей. И даже в том случае, если бы попечители проголосовали за ликвидацию фонда, его собственность не была бы возвращена Ольге, но передана другому, не облагаемому налогами учреждению. Таков закон, написал в заключение адвокат.

Очевидно, Ольга написала несколько писем, в которых изъявляла желание ликвидировать фонд. Лизелотта показала мне еще одно, датированное 18 марта 1988 года. Это письмо не было адресовано какому-то конкретному человеку. «Мое намерение, – писала Ольга, – всегда заключалось в том, чтобы любой фонд памяти Эзры Паунда включал бы доверителей из фонда Чини, Университета Ка-Фоскари, библиотеки Марчиана, а также моего внука Вальтера де Рахевильца…» Почерк, без сомнения, принадлежал Ольге, но было решительно невозможно выяснить, писала ли Ольга эти письма сама или копировала тексты, написанные другими.

При таком сильном возбуждении – выступлениях друзей Ольги против фонда, заявлений ее самой относительно желания ликвидировать фонд – можно было предположить, что Джейн Райлендс пойдет на попятную и скажет: «Мне очень жаль. Я всего лишь хотела помочь делу».

Но прошло еще два года, прежде чем она доверила попечительство над архивом Йельскому университету. Только после этого Джейн ликвидировала фонд. Ходили слухи, что университет выплатил Джейн Райлендс значительную сумму за право владеть архивом, но то были лишь предположения.

По какой-то причине венецианская пресса не освещала ни историю фонда Эзры Паунда, ни неопределенную судьбу дома и архива Ольги Радж. Сведения об этом распространялись в форме слухов, но вопросы относительно Джейн и Филиппа Райлендс тем не менее возникали.

Когда супруги Райлендс в 1973 году приехали в Венецию на своем «Фольксвагене», о них было известно следующее: Джейн родилась в Огайо, окончила Колледж Вильгельма и Марии, а затем переехала в Англию, где преподавала английский язык и литературу курсантам-первогодкам на американской авиабазе Милденхолл близ Кембриджа. Джейн была общительна, амбициозна, разбиралась в английской и американской литературе, была убежденным англофилом и пользовалась большой популярностью среди кембриджских мальчиков, так как кормила их жареной курятиной, купленной в гарнизонном магазине авиабазы. Филипп на момент знакомства с Джейн был студентом Королевского колледжа в Кембридже. Филипп, застенчивый и серьезный мальчик, был известен главным образом тем, что приходился племянником Джорджу «Дэйди» Райлендсу, выдающемуся и влиятельному шекспирологу, актеру и режиссеру. Дэйди Райлендс был живым связующим звеном с группой Блумсбери, воспитанником и протеже Литтона Стрейчи; он был всеобщим любимцем в Королевском колледже и постоянно жил в одних и тех же апартаментах с 1927 года. Квартира его была украшена Дорой Каррингтон; там побывало бесчисленное множество интеллектуалов. Вирджиния Вулф описала роскошный обед в этих апартаментах в книге «Своя комната».

По слухам, родители Филиппа были, мягко говоря, не в восторге от его женитьбы на Джейн, которая была старше его на десять лет.

Когда они приехали в Венецию, у Филиппа были длинные, зачесанные назад волосы, закрепленные по бокам маленькими заколками; Джейн носила «старомодные» платья, а волосы стягивала в пучок. Филипп в то время писал диссертацию, на завершение которой у него ушло добрых двенадцать лет. Пока Филипп творил, Джейн содержала их обоих, преподавая на американской военной базе Авиано, в часе пути на север от Венеции.