Беспутный повеса - Мэри Бэлоу

– Что? – переспросил лорд Эдмонд, не расслышав вопроса мистера Бигсби-Гора. – О да, конечно, еду. Я ни за что на свете не пропущу такой интересной поездки.

* * *

Оставалось еще два дня до юбилея леди Элинор и до большого праздника, который она устраивала по этому поводу, и потом еще один день до окончательного завершения праздника. Это было совсем не много и в то же время невероятно много. Мэри думала, что так долго она не выдержит, ей нужно уехать, вернуться в Лондон.

Ближе к вечеру того же дня на обратном пути из Кентербери, сидя в экипаже, она чувствовала себя измученной, больной, совершенно неспособной прожить еще три дня в Рэндалл-Парке и почти не принимала участия в разговоре ехавших вместе с ней еще трех дам.

Она не должна была этого делать, но оказалась настолько глупой, что любила его в течение одного дня, теперь же его назойливые и грубые ухаживания были ей не просто противны, они были невыносимы. Мэри хотелось бы уснуть и все забыть. Ей надо уехать, уехать из Рэндалл-Парка, уехать от лорда Эдмонда, да и от Саймона тоже. Она ни в чем больше не была уверена, ей нужно было остаться одной, чтобы подумать.

День сложился очень неприятно. Они с Саймоном немного не поняли друг друга, и в результате, когда все прибыли в Кентербери и ей помогли выйти из кареты – леди путешествовали в экипажах, а джентльмены ехали верхом, – оказалось, что виконт уже взял на себя обязанность сопровождать группу, отправлявшуюся за покупками, в то время как Мэри присоединилась к тем, кто собирался осмотреть собор.

Но это было просто маленькое недоразумение, не более, и, кроме того, даже когда они поженятся, нельзя ожидать, что они будут неразлучны друг с другом. И если он предпочитал делать покупки, а она тешить взгляд памятниками истории, то очень правильно, что на час-другой они расстанутся и каждый будет делать то, что ему хочется. И в этом, казалось, не было ничего страшного, потому что лорд Эдмонд, поступив, как всегда, совершенно невоспитанно, не присоединился ни к одной из групп, а, привязав лошадь, сразу же ушел куда-то один.

Но, как Мэри и предчувствовала, он в конце концов появился в соборе и все время держался поодаль от нее, пока джентльмен, с которым она прогуливалась, не отошел от нее, чтобы послушать пояснения Стефани Уиг-гинс.

– Мэри, тебе нравится это старое холодное заплесневелое сооружение? – спросил тогда лорд Эдмонд.

– И вам, очевидно, тоже. – Мэри больше не поверит ни в его безразличие, ни в отсутствие у него вкуса. – Иначе вы не пришли бы сюда совсем один и совершенно добровольно.

– Да, но я пришел сюда, чтобы быть с тобой, Мэри, полагая, что ты скорее выберешь старину, чем поход за покупками. Если бы я сразу открыл свои намерения, Гуд-рич был бы здесь и висел бы на тебе, как пиявка.

– Что за мерзкое сравнение!

– Ну, как сторожевой пес, – пожал он плечами. – Здесь что, похоронен Чосер?

– Нет, – ответила Мэри, – он похоронен в Вестминстерском аббатстве, и я уверена, что вам это прекрасно известно. Вы вспоминаете «Кентерберийские рассказы»?

– А-а, школьные дни и запретный «Рассказ мельника». Замечательное произведение. Ты его читала?

– Вы становитесь весьма предсказуемым. Если бы я предложила вам назвать ваш любимый из «Кентерберийских рассказов», вы, несомненно, назвали бы именно этот. Что еще?

– Ты даже не покраснела. Стыдись. На этом их разговор прервался, потому что вся группа собралась вместе, чтобы отправиться дальше осматривать все, что должно было быть осмотрено.

Сначала ничего плохого не происходило – просто неожиданная встреча, одна из тех, к которым Мэри уже привыкла. Но дальше стало хуже, и особенно плохо было то, считала Мэри, что все это произошло в церкви. Когда все выходили, лорд Эдмонд, крепко схватив ее за руку, повернул так, что она оказалась прижатой спиной к массивной каменной колонне и никто не мог ее увидеть, если бы не начал специально разыскивать. Это было так неожиданно, что она не сделала ни малейшей попытки сопротивляться, когда он, прижавшись к ней всем телом, поцеловал ее тем поцелуем, который заставил ее рот приоткрыться так, что его язык свободно проскользнул в него.

Сейчас, возвращаясь в экипаже в Рэндалл-Парк и полностью отключившись от разговора своих спутниц, Мэри вспоминала то объятие и не могла подобрать для его описания другого слова, кроме «плотское». Оно не походило ни на одно из его прежних объятий, в нем не было ни ласки, ни нежности, ни просьбы или требовательности, или… вообще ничего, кроме омерзительной, тошнотворной похоти. Его руки до боли сдавили ей грудь, его член прижался к ней, раздвинув ей ноги так, что она чуть не потеряла равновесие.

– Теперь ты понимаешь, почему я хотел отделаться от этой пиявки? – Оторвавшись от ее губ, он горящими глазами посмотрел на Мэри. – Понимаешь, Мэри? Я хочу тебя. И ты хочешь меня. Признайся, Мэри.

И она сделала то единственное, что еще способна была сделать: она заставила свое тело расслабиться, хотя лорд Эдмонд все еще крепко прижимался к ней, и без всякого выражения посмотрела на него.

– Ты трусиха, Мэри. – На его лице опять появилась та же полуулыбка, за которую она ненавидела лорда Эд-монда. – Вместе мы могли бы получить такое удовольствие, что для его описания нам пришлось бы изобрести новое слово. Но ты боишься признаться в том, что считаешь неподобающим леди, – в плотском желании. Ты обычно употребляла слово «влечение», хотя это лишь слабый эвфемизм для описания того, что ты чувствуешь, любовь моя.

– Мне нечего сказать вам, милорд, – слабым голосом произнесла Мэри. – У меня нет ни упреков, ни просьб, ни опровержений, ничего. Вы будете поступать так, как считаете нужным для своего удовольствия, но со мной вы этого удовольствия больше не получите. С таким же успехом вы можете преследовать рыбу. Так мы идем? Или вы намерены запечатлеть на мне еще несколько поцелуев, пока держите меня здесь в плену? Мне больше нечего сказать.

– Мэри. – В голосе лорда Эдмонда звучала насмешка, но он отстранился от Мэри. – Если бы я захотел, то мог бы пробудить в тебе ответное желание, лишь щелкнув пальцами, но время и место не совсем подходящие, верно? Позже, любовь моя, позже.

– Как скажете, милорд.

Лорд Эдмонд раскланялся перед Мэри так, как будто все время обращался с ней самым изысканным образом.

– Присоединимся к остальным? – спросил он. – Обопрешься на мою руку?

– Если желаете. – Мэри повернулась к выходу. – Или если настаиваете, – добавила она, взяв его под руку.

Сейчас она сидела в карете и, закрыв глаза, вспоминала этот ужасный, такой ужасный день. Больше она не выдержит, с нее довольно. Если еще раз повторится подобная сцена, она определенно сойдет с ума.