Волкодав - Мария Васильевна Семенова

двое опричь остальных, кому какое дело? Не все же до одного на берегу собрались…

Это, кстати, было воистину так. Проникнув вовнутрь и тихонько юркнув перевести дух за угол какой-то клети, брат с сестрицей заметили на другом конце двора некую тень. Согнувшись в три погибели и опасливо ожидая шагов изнутри, вихрастый Зайчишка чем-то сосредоточенно обмазывал хозяйскую дверь. Может, чужую, где обитал сверстник, недавно отвесивший тумаков в родственной потасовке… а не исключено, что и родительскую, то бишь завтра утречком самому велят отмывать… Уловив запах, распространявшийся по двору, Оленюшка поневоле принюхалась – и, как ни была напряжена замученная душа, неожиданно для себя самой громко прыснула смехом. Шкодливый Заинька окунал мочальную кисть в ведёрко, полное… свежего, отменно вонючего свиного дерьма.

Смех Оленюшки прозвучал до того внезапно, что вздрогнул даже Шаршава. А юный пачкун, боявшийся быть застигнутым, подскочил и, выплеснув себе на резвые ножки не менее половины ведёрка, с придушенным, воистину заячьим писком бросился наутёк. Судя по голосу, это была девчонка, переодевшаяся пареньком. И что уж её привело именно к этой двери – оставалось только гадать. Быть может, девичья зависть?..

И, уж конечно, стремительно исчезнувшей Зайке было вовсе не до того, чтобы рассматривать спугнувших её и определять в них чужаков, без спросу и приглашения проникших внутрь тына.

– Ну вот, – хмыкнул Шаршава. – Прав я был, когда говорил: надо к Зайцам идти. Видишь, только пришли, а ты уже улыбаешься.

И потянул сестрёнку прочь, пока из-за осквернённых дверей в самом деле не выглянули хозяева.

Шаршава никогда раньше здесь не был и понятия не имел, где следовало искать подругу сердечную. Только то, что её не нашлось на реке, среди выкрикивавших весёлые непристойности вслед качавшемуся плоту. Это Шаршава углядел сразу, ибо ведал, что признает милую Заюшку хоть за версту, – ночь не ночь! Оттого и в деревню сунуться не побоялся, даже зная, что здесь запросто может нарваться на драку. Но где дальше-то подругу разыскивать, в каком доме, в которой клети?.. Больно уж велико селение Зайцев, это не маленькие веси Барсуков или Оленей – один-два больших дома, кругом десяток поменьше…

Долго отчаиваться Шаршаве не пришлось. Уже миновало то краткое время, когда солнечная колесница светила только исподней стороне мира, наделяя весеннюю ночь относительной темнотой. Проснулись и подали голоса птицы, и выручать кузнеца снова подоспел весёлый щегол. Краснолобый птах взялся перелетать с угла на угол, с крыши на крышу, мелькая жёлтыми полосками на чёрных крыльях и кося блестящей бусинкой глаза на поспевавших за ним людей. И только потом чирикнул и пропал. Не серчайте, дескать, но дальше вы уж как-нибудь сами, дальше я вам не помощник. Не по силёнкам работа!

Шаршава, могучий кузнец, чуть за сердце не схватился, расслышав негромко звучавший впереди голосок… ЕЁ голосок!.. Задохнулся, прислонился к бревенчатой амбарной стене… Заюшка пела колыбельную, ласковую и грустную. Вот, стало быть, отчего и в бесчиниях не участвовала. Выбрала укромный уголок – и укачивала чьё-то дитя. Ибо так было заповедано Зайцам от самого Прародителя: что бы с матерью родившей ни сталось – а детям неприсмотренными не бывать…

Оленюшка обошла заробевшего побратима и первая осторожно выглянула из-за угла. Она по собственной воле назвала Шаршаву братом, а не женихом и не усматривала в Заюшке соперницы. Было лишь понятное любопытство: да какова ж она, та, из-за которой Шаршава на неё, суженую-ряженую родителями, глянуть не мог иначе как на сестру?..

Едва высунувшись, Оленюшка тотчас поняла, отчего убрался восвояси звонкий щегол. Перед нею открылся уютный маленький дворик, тихий и солнечный днём, да и ночью казавшийся продолжением тёплого домашнего мира. Тут было устроено нечто вроде гнезда, сплетённого из жгутов толстой, пухлой соломы, – ни ветерок не задует, ни зябкий предутренний холод не подберётся. Летний ночлег для молодой матери, которой может понадобиться вынести наружу не ко времени расплакавшееся дитя.

И Оленюшка увидела юную женщину, баюкавшую двойню. Одна девочка, накормленная, уже смотрела беспечальные младенческие сны. Вторая ещё копошилась, ещё лакомилась молоком.

Вот тебе, стало быть, Шаршава, и подруга сердечная… Оленюшке сказать бы про это кузнецу, тихо маявшемуся за углом. Не сказала. Вовсе позабыла и про названого братца, и про Заюшку с малыми дочками… Засмотрелась на того, кто оберегал их покой.

В своём печище, среди родни, молодой матери, ясно, некого было опасаться. Самое худшее – потревожат случайно. Но нынче даже и занятая бесчиниями, пути-дороги не разбирающая молодёжь навряд ли ввалилась бы сюда с криком и шумом и разбудила детей. Потому что между соломенным гнездом и единственным входом во дворик, опустив на лапы тяжёлую голову, лежал большой пёс.

Но не просто – большой! Не какой-нибудь мохнатый тюфяк: хочешь обходи, хочешь поверху перешагивай, он ухом не поведёт! Этот пёс был из тех, мимо которых незнакомые люди ходят на цыпочках, – кабы не подумал худого да не прогневался, костей ведь не соберёшь. Настоящий волкодав хороших, старых веннских кровей. Каждый, кто гостил у лесного народа, видал подобных собак. Много всякого можно о них порассказать, а можно упомянуть только одно. С таким псом венны маленьких девочек отпускают на дальние ягодники, за полдня пути. И не бывало ни единого разу, чтобы зверь или злой человек обидел дитя!

Оленюшке даже помстилось – тот самый был пёс, что носил на ошейнике её хрустальную бусину… Потом, конечно, всмотрелась и поняла: нет, не тот. Оленюшкин пёс из давней мечты ему был бы великим и почитаемым вожаком. Старшим братом, если не дядькой. А в остальном – ну такой ли справный кобель! Он сразу учуял таившихся за углом, но, прекрасно умея отличить злонамеренных чужих от простых незнакомцев, не бросился с рыком, не поспешил прогонять. Просто поднялся и, сдержанно покачивая пышным хвостом, отправился проверять, кто таковы, зачем припожаловали. Оленюшка обрадовалась ему и, опустившись на корточки, протянула раскрытые руки. Подойдя, пёс принюхался… и ни дать ни взять уловил некую тень запаха, коей мечена была эта девчонка. Своя!.. Наша!.. И уже больше ничто не сдерживало собачьей любви. Свирепый кобель уткнулся ей носом в колени, привалился плечом и заурчал, как замурлыкал. Оленюшка стала разбирать колючую гриву, почёсывать широкий, шире человеческого, лоб…

– Ты кто, девица?.. – подала голос изумлённо смотревшая Заюшка.

– Я-то кто – неважно, – был ответ. – Ты, молодица, посмотри лучше, кого я тебе привела!

И только тут вышел, показался на глаза Шаршава Щегол.

Заюшка ахнула, всхлипнула, уронила наземь меховое тёплое одеяло. Кузнец шёл к ней медленно, как во сне, только глаза вбирали и впитывали: