Другая жизнь (So Much for That) - Лайонел Шрайвер

Он никогда не ел горбыля и с удовольствием бы попробовал.

Население острова 300 ООО человек, хотя перепись населения давно не проводилась. Экспатов было немного, в основном они занимались отельным бизнесом. Чем больше он думал о Последующей жизни, тем отчетливее понимал, что у него не возникнет необходимости окружать себя большим количеством «себе подобных», одного приветливого соседа будет вполне достаточно, чтобы при желании поговорить об оставшемся в прошлом мире, своеобразная «тренировка для мозгов». Туристов на острове было немного, поскольку добраться до него было не просто, отчего он еще больше казался Шепу привлекательным. Кроме того, раз на остров сложно попасть, значит, и уехать проблематично.

Он внимательно переписал транскрипции крупных городов, стараясь верно их произносить: Кигомаша, Кинъясини, Кисивани, Чивали и Чапака. Пики, Тумби, Винги, Ниали, Мтпамбили и Мсука. Багамойо – деревня, название которой переводилось как «Старайся сохранить хладнокровие». Ему нравилось ощущение того, что он будет жить в стране, названия населенных пунктов которой его компьютер не понимает, а поэтому всегда подчеркивает красным. Он с удовольствием представлял, как приземлится в аэропорту Чака-Чака. Вспомнил, как делился этим с Глинис и как уже начинал испытывать волнующее ликование от звуков суахили. В прошлом иностранная речь его всегда пугала. Из всех трудностей Последующей жизни его больше всего настораживала необходимость освоить, например, болгарский язык, а еще хуже, возможно, и тайский. Суахили казался ему игрушечным, с множеством смешных повторений, так любят говорить маленькие дети: полеполе, хиви-хиви, асанте кушукуру. Язык не пугал его. Он казался привлекательной игрой.

Тайком выйдя в Интернет, Шеп отложил чековую книжку и покосился на дверь кабинета. Он чуть повернул монитор и направил курсор на ссылку. На экране возник вид чистейшей прозрачной воды. Яркий песок резал глаз. А он был достаточно искушенным знатоком пляжей. Хотя никогда не преклонялся перед их завораживающей белизной. Он отдавал себе отчет, каким песок бывает горячим, каким однообразным; неприятное ощущение высушенной солнцем соли на теле; песок постоянно забивался в волосы, поскрипывал на страницах книги и даже, казалось, проникал в легкие. Вокруг летали стаи мух, но это совсем не значит, что нужно с утра до вечера сидеть закрывшись москитной сеткой. После заката жара спадала, краски становились более глубокими. Было можно разглядеть живность, появляющуюся на пляже после отлива, разноцветных птиц, кокосовых крабов, подобный пейзаж просто не способен надоесть или вызвать тоску, как, например, вид торгового центра в Элмсфорде, штат Нью-Йорк.

– Шепард?

В дверях появилась Глинис, прижимавшая к лицу носовой платок. По рукам текла кровь. От неожиданности Шеп не сразу смог свернуть файл. Несмотря на то что голова была запрокинута, глаза Глинис все же были открыты. Он бы, наверное, меньше смутился, если бы она была абсолютно голой.

– Опять кровь из носа, – сказал он, стараясь отвлечь ее от того, что она могла увидеть. Взяв под локоть, он повел ее по коридору в ванную. Кровь капала на бежевое напольное покрытие. Он не обратил внимания на пятна,* а ведь именно он сейчас занимался хозяйством и именно ему предстояло отчищать кровь, пока она не засохла.

– Запрокинь голову.

Он намочил салфетку и вытер ей руки. На теле оставались розоватые разводы, похожие на размытые круги на картине в стиле граффити. Словно она загорала на пляже, который он только рассматривал на экране, ее кожа была довольно темной для мая, больше подходящей для конца лета, но все же не такой – немного землистой, желтоватой, довольно тусклой. По цвету похоже на автозагар, который всегда был заметен и никого не мог обмануть. Ему стало грустно от собственных мыслей, несмотря на регулярное использование дексаметазона, красные, воспаленные пятна на теле не исчезали. Как только сыпь становилась бледнее, она опять расчесывала кожу.

– Надо снять свитер.

Он помог ей вылезти из кашемирового кардигана кремового цвета, который Глинис обожала. Дорогой и качественный, он был удобен, как банный халат, и не доставлял сложностей, как то «я-никогда-не-смогу-надеть-его-сама». Сейчас любимая вещь была покрыта спереди кровавыми пятнами. Накинув на нее халат, он обещал лично отстирать кардиган, отчистить каждую капельку. Все, что хоть немного ее радовало, к чему она испытывала привязанность, всякие мелочи, доставляющие удовольствие, были намного важнее испорченного ковра.

Взяв с собой несколько носовых платков, он спустился вниз, где устроил Глинис, обложив подушками, на двухместном диване, который давно перенес из гостиной в кухню, чтобы она не оставалась одна, пока он готовит еду. «Еда», пожалуй, громко сказано. Скорее у него получались легкие закуски, чем полноценная трапеза. У нее никогда не хватало сил усидеть за обеденным столом, поэтому он накрывал маленький столик, который тоже переехал в кухню из гостиной. Шеп накинул на плечи Глинис флисовый плед. Слава богу, кажется, кровотечение остановилось.

– Прости меня за это, – сказала она, когда он взял кардиган и повернулся к раковине. – Надо было вовремя приложить платок, но из-за этих невропатических антипатий, – она, конечно, имела в виду периферийную невропатию, – я стала такой неловкой. Не чувствовала, держу я в руках платок или нет, оказалось, что нет, поэтому закапала кардиган. Это так ужасно, словно у меня нет рук. Будто их ампутировали.

Шеп тер, смывал, ополаскивал, стараясь удалить пятна крови, и делал это так, словно не испытывает никакого раздражения. Конечно, никаких проблем, просто еще один момент, когда приходится притворяться.

– Очень надеюсь, что все это пройдет, когда закончится курс лечения, – добавила она. – Я же не смогу держать ювелирную пилу, если не буду чувствовать рук.

– Насколько я понял, единственный специальный эффект, который может остаться, – это озноб.

– Извини, что ты сказал? Он стал говорить громче.

– Я сказал, что насколько я по…

– Шепард, я пошутила.

Разумеется, она пошутила. Он все время забывал, что Глинис – все еще Глинис – так любимая Погачником тавтология – и он не должен обращаться с ней как с ребенком. Однако следующая его фраза была очень в духе заботливых родителей и внушала неловкость, пробуждала пугающее чувство соучастия, которое возникло у него при первом посещении доктора Нокса.

– Тебе лучше относиться ко всему как к временным неудобствам, – сказал он. – Я понимаю, тебе кажется, что это самые сложные девять месяцев твоей жизни, но надо помнить, что и невропатия, и боли, и сыпь – все это закончится после курса лекарств. Старайся думать о счастливом конце.

– Все, что я могу сказать, – если это значит, что я нетерпима к этому «Лифту в Манхэттен», то уж и не знаю, что значит быть терпимой.

«Лифт в Манхэттен» – это, разумеется, курс алимты и цисплатина. Проявление бунтарского темперамента помогало его жене не только развлекаться и получать удовольствие, но и давало некоторое ощущение власти. Фармацевтические компании задумались бы о названиях своих лекарственных препаратов, услышь они, как она их высмеивала: «Эменд» (Аминь), «Ативан» (Этаон), «Максидекс» (Максидиск). Глинис обладала талантом перефразировать слова, находить интересное и смешное, впрочем, вполне безобидное в самом заурядном: лоразепам был превращен в сладкий марципан, домперидон в Дом Периньон, лансопразол в лэймси дивей, похоже на песенку сороковых годов. Все эти лекарства были необходимы, чтобы уменьшить «специальные эффекты» химии, у них, в свою очередь, также имелись «специальные эффекты», которые требовали новых лекарств, с еще более сильными «специфическими эффектами», таким образом, количество таблеток, принимаемых Глинис, могло увеличиваться до бесконечности. К сожалению, прозвища, которые она придумывала, не могли спасти ее тело от того, во что оно превратилось: по выражению самой Глинис, в «свалку токсичных отходов».

– По крайней мере, бессонница должна пройти через пару дней, – заметил Шеп. – Многие люди мучаются неделями.

– Да уж, я счастливая.

Шеп поднес кардиган к свету. На нем все еще виднелись розоватые пятна. Надо завтра в обеденный перерыв отвезти его в химчистку. Через три часа уже пора вставать, хотя процедура предполагает, что сначала следует лечь, что вряд ли получится.

– Тебе удалось сегодня поговорить с мамой или опять общалась с ее автоответчиком?

– Нет, я с ней не разговаривала. Да и зачем? Что мне сказать? Да, я приняла фолиевую кислоту и птеродактиля? – Шеп с трудом вспомнил, что так она называла пиридоксин. – Со мной ничего не происходит. Я занята лишь тем, что смотрю телевизор. Мы даже о погоде не можем поговорить. Какая погода, если я не выхожу из дому. Мы больше не можем обсуждать по полчаса, что я ела.

– Следует понимать, что этого мало.