Своё никому не отдам - Сергей Калашников

— Точно. А вот смотри, план от последней съёмки местности к югу от Казарм Копателей, — царевич разложил на столе лист. Из-за плохих подходов с моря и крутых холмов с суши сюда не особо совались раньше. А тут армейские разведчики провели большие полевые учения и составили подробную карту со всеми деталями рельефа. Вот и поставь тут тайную обитель с мельницей. Селитра-то, под боком. И брусовую дорогу от копей протянуть недалеко, а они у нас в тупике, там мало кто бывает. Главное — чтобы поменьше людей об этом месте знало, а то другой супостат, когда на нас навалится, обязательно попытается производство огневого зелья или себе захватить, или нам порушить.

А мы, как новую мельницу запустим, слушок пустим, будто селитру уже всю выкопали, и старый заводик закроем. Зато людей с него переселим на новое место и накажем им не болтать лишнего.

— Лучше, чтобы они сами на месте сидели, так что я там и школу устрою, и доктора найму, ну и что для жизни нужно — всего привезу. Оно, может, дорого встанет, зато лишний раз длинный язык постороннему человеку ничего не сболтнёт, — князь Федот явно увлёкся затеей секретного городка. — Слушай, а ведь таким способом можно и пушкарские тайны хранить.

— Там поглядим, сначала с этим совладай. Берёшься?

— Берусь. А денег дашь?

— У Селима проси.

* * *

— Поговорил бы ты с Агушенькой, Гришенька.

Вот незадача! Он ведь сейчас — старший мужчина в доме. Братец Никита в терем наведывается редко, всё больше в порту со своими кораблями, или в море. А Гриша чаще и чаще подолгу живёт под крышей дома, где вырос. Тут спокойнее, чем в городе, в коем присутствие флота сильно прибавило оживления. Непростые для юнца мысли легче думаются, когда он прохаживается по знакомым местам. И доклады с мест в спокойной обстановке как-то лучше осмысливать. Не так-то просто изыскивать общие подходы, решая частные вопросы. Но надо.

Вот и сейчас понятно, что маменька уж и не знает, что делать ей со своею единственной и горячо любимой доченькой. У той нынче парни на уме, а сынок, такое дело, всех дворян поразогнал в разные углы. Нет девке никого мало-мальски пристойного в женихи. Кругом одна чернь. И королевичи заморские сватов не шлют, и в столице неспокойно, где при дворе всегда крутятся благородного сословия люди.

А о чём с сестрой говорить, этого и спрашивать не надо.

— Потолковала бы ты матушка с Бирутой, да Зухру к себе приблизила. Они ведь князьям Берестовским не чужие. Родня, хоть и не кровная.

Не тут-то было. Пришлось убегать из светёлки, пока не прибила его разгневанная родительница.

Вышел на двор и присел у всхода на сеновал. Надо обождать, пока наверху завершат начатое. Слышно и пыхтение, и сладкие вскрики сестрички. Хорошо им там, даже завидно по-доброму. Нет, они с Наташкой уже бывают друг с другом так же ласковы, то есть он всё понимает и даже рад за Агнессу. Да вот не в нём дело. Чу! Затихли. Сейчас отдышатся, тогда…

— Селим! А ведь по обычаю твоего народа полагается иметь четырёх жён.

— Разрешается, Гуша, но не обязательно. Да и живу я теперь по вашим обычаям.

— Забыл традиции предков?

— Ничего я не забыл. Матушка моя с Урма, я оттуда уехал маленьким, ничего о родине своей не помню. Отец — сельджукин, так в его страну мы приехали, когда я уже большим был. Языки, да, знаю. Сказания нарочно изучал — так батюшка с матушкой хотели. А вот с богами я дружу всех наций. Хотя вырос среди вас, рыссов. При князе мы состояли, служили ему.

— Крещёный? — Агнесса набожна, как и матушка её, принявшая перед замужеством православие.

— Обряд надо мной совершали, Селиваном нарекли, и вот такой крестик на шее ношу, но богу вашему предпочтения перед другими не оказываю. Хожу в храм, когда должен, чтобы от других не отличаться. Но, понимаешь, самому мне ритуалы не нужны. Бог — он ведь не на небе и не в иконе, а в душе человеческой. Так старый князь говаривал, Федота отец. И мой батюшка тоже так полагал. Вот с этим богом в душе и полегли они, сражаясь, чтобы нас, детей своих спасти. Не вижу причины иначе поступать.

— Хорошо, что ты крещёный. Значит обвенчаться нам можно.

— Можно, только матушка гневаться на тебя станет.

— Уже гневается, — подал голос Гриша. — А ну, идите сюда, благословения просите.

Сестрица изрядно помятая и молочный брат князя Федота, тоже растрёпанный, скатились вниз и, держась за руки, встали на колени.

— Ждите, сейчас матушку приведу, вот ужо она вас! — Гриша ухмыляясь двинулся в светлицу. Пусть и не по умыслу родительскому, но по его разумению брак этот выгоден для замыслов, которые он сейчас вынашивает. Мир меняется, так что и государыне не вредно понять, что… ладно, это он ей самой объяснит.

Впрочем, долго идти не пришлось. Царица уже разглядела в окно царевну, стоящую на коленях посреди двора за ручку с парнем, которого полагала камердинером княжеским. Слугой. Поэтому кнут в руках у неё уже имелся. Остановить её никакой возможности не было. Вырвавшись из рук сына, она принялась без разбору лупцевать негодников, яростно вскрикивая. Селим закрывал царевну, как мог, но плеть огибала его мускулистый торс и концам своим хлестала девушку, рассекая ткань платья.

— Довольно! — Гриша на замахе выхватил ногайку из родительской длани. — Хватит с них, а то внуку царскому вред нанесёшь. Видишь, покорны они твоей воле, и муж жену защищает. Значит любовь меж ними не грех, а божий промысел. Не нам его воле противиться.

Удар, конечно нечестный и даже откровенно подлый, но через полчаса в часовенке пристойный обряд уже был завершён. Матушка государыня плакала, глядя на оставленные её рукой следы и на Селима смотрела гневно, однако, в целом, выглядела покойней, чем когда отправляла сына образумить царевну.

— Да уж Гришенька, всё-то у тебя не как у людей. Поперёшный ты и быстрый на дело. Это же я опомниться не успела, как дочку своими руками за худородного отдала! — сетовала она позднее, когда по обычаю молодых отвели в опочивальню.

— Ты матушка всё по обычаю учинила. Дочери царские всегда креплению государства споспешествовали, и Агнесса тому лучший пример. Селим — слуга наш верный теперь, а дело ему порученное в верных руках. Сохранит он казну в целости и приумножит. Если станешь считать его членом семьи, одним из нас, да окажешь ласку и теплом сердечным поделишься, станет он тебе опорой и надёжей. Не выдаст.

* * *

Судя по последним вестям, дела в рысском царстве приходили в порядок. Усмирили бунты, татей лесных переловили, и стало кругом тихо и спокойно. На Ендрике тоже потрясений никаких не случилось. Вдоль дороги малые городки встали вокруг казарм, а окрест их стягивались крестьянские деревеньки, покидая истощённые пашни. Питомцы Волкера-немчина указывали хлеборобам, что за чем сеять и как пашню обиходить. Они же отписывали дьяку оброчного приказа, когда и с кого в этом году надо меньше брать зерном, а на другой год недоимки отнести. А бывало и наоборот — наперёд стребовать в счёт следующего урожая.

С беженцами вопрос Гриша решил недостойным образом. Людского приказа дьяка подкупил, чтобы он в столицу много меньше показал пришлых семей, чем на самом деле прибежало, а остальных у хозяев выкупил. Так же заплатил отступного и здешним боярам, от кого к нему крестьяне утекли. Опять сундуки опустошил до выгреба и даже новых расписок в оборот запустил. Зато слушок пошёл, что с Ендрика выдачи нет.

Ехали сюда люди. Вдоль северной дороги бродили тучные стада коров, и табуны кобылиц проносились с топотом. Бойни, коптильни, сыроварни становились у путевых построек. Казармы Забойщиков и Усмарей и других профессий людей, собравшихся в этих посёлках, возникали одни за другими. Что-то по велению губернатора и на казённые деньги строилось, но большинство средствами купцов приезжих, искавших прибытку в новых для себя местах.

Западная дорога прошла через земли беглых, к которым людского и оброчного приказа дьяки так и не приходили. Подумал царевич, да и не решился ломать сложившуюся жизнь этих людей. Ничего они ему не должны и от него им ничего не надо. Некогда, в общем, ему усмирять этот молчаливый бунт. Он ведь до сих пор даже с боярами своими толком не познакомился, хотя уже который год вроде как считается, что они на службе у него.

Кстати, с Натальей Гриша обвенчался, как и князь Фёдот со своей Любавой. Сразу, как отдал сестрицу за Селима, так и сделал всё по своему разумению. Он уже столько всего натворил против устоев и традиционного уклада, что просто перестал обращать внимание на очередное отклонение от обычая. Страх… нет, не исчез никуда его страх. Другим он просто стал. Расчётливым. Хищным. Агрессивным. Боязнь ошибки сделалась иной — предусмотрительно ищущей запасные варианты и планирующей ходы по устранению последствий возможной неудачи. Гибель — да нежелательное обстоятельство. Поэтому охрана его состоит из казаков, стрельцов и солдат, зорко поглядывающих по сторонам, но, главное, сам он меняет облик и часто неожиданно перемещается.