Сделка (СИ) - Вилкс Энни

— Хорошо.

Жесткость постепенно возвращалась в его черты.

— Он директор Приюта Тайного знания. Он захочет помочь тебе. Он попытается тебя обмануть, потому что ему нужен твой дар, — твердо сказал Дарис. — Он абсолютная противоположность тебе. Ты — добрая, ты против даже оправданных смертей, ты — свет. Он — тьма. Он дружит с Даором Карионом, знаешь, кто это?

Я не понимала, почему Дарис говорит о неизвестном мне человеке и почему считает, что мне грозит от него опасность, но, нужно признать, заинтересовалась. Мне нравилось думать о чем-то другом, не о том, что я была нагой, а он сидел совсем рядом, не о том, что он сделал со мной несколько часов назад.

А черный герцог был легендой. Сомнительная слава о нем доходила и до Пурпурных земель. Считали, что его имя лучше не упоминать почем зря, а некоторые в суеверном страхе полагали, что Даор Карион может услышать, если его имя будет произнесено. Я никогда не верила, что кто-то, даже если бы мог, стал бы заниматься подобными глупостями.

Однажды я увидела портрет черного герцога. Тогда мне показалось, что на кривоватой копии какой-то известной картины изображен вообще не человек, а абсолютно иное существо, и я сказала об этом маме. Она тогда строго оборвала меня, довольно жестко указав, что это не мое дело.

— Черный герцог? При чем тут он?

— Я назвал его имя, чтобы ты понимала масштаб. Недавно они вместе опустошили север Итаса, чтобы достать нужную Кариону артефакторную безделушку, священную для местных. Сотни разрушенных жизней из-за изумруда размером с ноготь. Директору Приюта она была даже не нужна, насколько я знаю, он просто составил другу компанию.

— Это отвратительно, — согласилась я спокойно. — При чем тут я?

— Он обратится к тебе, — пояснил Дарис, и тут же продолжил рассказ: — Директор, о котором я говорю, умеет чужими руками делать страшные вещи, все герцоги знают об этом. Иногда к нему обращаются, если нужно достать какого-то человека или какие-то сведения. И он беспощаден. Он не испытывает мук совести и не колеблется, если ему что-то нужно, понимаешь? Он — зло.

Слова Дариса почему-то отзывались во мне — гулким, непонятным дискомфортом. Я не хотела вдумываться в истории о неприятном директоре Приюта Тайного знания, а интуиция и вовсе кричала мне не слушать, что было совсем уж смехотворно.

— И все же зачем ему я? — упрямо повторила я вопрос, раздражаясь.

— Он хотел помочь тебе спастись. Он нам помог выбраться из Храма. Это именно то, что ты забыла. Ты вспомнишь, я обещаю тебе. Можно спросить у местных, если хочешь. Я провожу тебя к ним, мы поговорим, они подтвердят: он убил и испепелил почти сотню нищих у входа в катакомбы, только чтобы они нас не заметили. — Дарис торжествующе улыбнулся. — У них, может, остались друзья или дети, они тебе все расскажут. И еще. Он взял безумную старуху, убедил ее, что ей нужно умереть за тебя ужасной смертью. На рассвете на главной площади, совсем недалеко отсюда.

— Зачем? Как?

— Пойдешь со мной — я все тебе покажу. Подумай сама, ты же как-то видишь, что люди чувствуют и думают. Я не смогу обмануть тебя в этом, да мне это и не нужно. Только чтобы ты открыла глаза прежде, чем он уничтожит тебя.

Он погладил мой ноготь.

— Спасибо за предупреждение, — ровно сказала я. — Теперь отпусти.

Дарис вздохнул и прикрыл глаза, будто не решаясь. Я резко рванула руку, разозленная его промедлением.

32.

Дверь дрогнула от стука, больше похожего на удары. Так колотят ногами или дубинами: громко, мощно, будто пытаясь устрашить тех, кто скрывается внутри. Дарис мигом соскользнул с кровати и подхватил ятаган. Стоило контакту кожи к коже пропасть, он снова превратился в черного исполина, устрашающего вида пар-оольца Табо. Наскоро одеваясь, он не забыл и про меня: я поймала брошенное мне роскошное, вышитое золотом и серебром, платье и спешно натянула его через голову. Одеяние было тяжелым, колючим из-за металлических нитей, пахнущим гибискусом и…

Келлфер.

Это имя ослепило мой мысленный взор.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Келлфер.

Я замерла как была — с платьем на голове, пытаясь справиться с узкими рукавами. Из горла вырвался беззвучный, полный отчаяния выдох.

Этот мерзавец приказал мне не думать о Келлфере, пока касается меня.

Воспоминания о моем любимом нахлынули сплошной волной, а все произошедшее предстало в ином свете.

— Я знаю, — раздался голос Дариса где-то на периферии моего погружения. — Потом побьешь меня. Сейчас, ради света, оденься и будь готова ко всему. Если они услышали твои совсем не пар-оольские крики, они пришли за нами. Тогда придется бежать. Все недовольство — позже, когда выживем.

Кажется, он сказал это без упрека, но это не было важно. Я бы удивилась, если бы могла сейчас чувствовать что-то, кроме отупляющего омерзения — и к нему, и к себе, еще мокрой между ног. Образ нежного, любящего Келлфера, отказавшегося пользоваться моей слабостью, тоже обнимавшего меня во сне — и контрастное ему воспоминание о сжатых как в тисках руках и грязном удовольствии проникновения — парализовали меня на миг, пока я боролась со слезами.

Дарис был прав. Нужно было выжить и убежать, вернуться к Келлферу, спрятаться за него. Я проглотила слова, которые могла бы произнести, все-таки натянула неудобный наряд, который стянул меня как корсет, и встала с кровати.

Келлфер сделал все, чтобы Дарис не проснулся. Келлфер дал мне артефакты на случай, если это все же произойдет, чтобы я могла бежать. Келлфер все предусмотрел, кроме моей дурости.

А пробужденный мной, нарушившей все указания, Дарис… Дарис изнасиловал меня. Я не была девственна, но… я очень боялась реакции Келлфера но то, что его сын осквернил меня, и что моему любимому будет противно касаться меня.

Кроме того, это не было только физическим насилием.

Стоило Дарису взять меня за руку — и я забыла бы о Келлфере, несмотря на всю мою любовь. Теперь, когда Дарис прикасался ко мне, это было не только болезненно приятно — это было настоящим порабощением, уничтожением той части меня, что любила и была любима.

Навсегда. Навсегда так!

Я смотрела на громадные черные плечи, на напряженное лицо, и ничего не чувствовала. Так не болит сожженная плоть.

Дарис приложил ухо к двери, прислушиваясь, полные губы были плотно сжаты. Я со всеми моими мыслями и чувствами волновала его не больше, чем расстроившаяся короткой цепи сторожевая собака. Но сам он был намного более жалким. Я усмехнулась.

— Они пришли потому, что хотят твоих денег, — ровно пояснила я каким-то чужим голосом. — Они услышали наш разговор и поняли, что мы скрываем что-то. Изуба хочет, чтобы ты купил наши жизни — а после собирается позвать кого-то, кто уведет нас в какое-то темное место.

Мне было плевать, что Дарис ответит. Я вообще не знала, зачем говорила: куда лучше было бы дождаться, когда его схватят. Я продолжала наблюдать за его неприятным лицом, за глубокой напряженной складкой между бровями. Просто картинка. Я даже не ненавидела его больше.

— Ты так умеешь? — удивленно моргнул Дарис, а потом будто опомнился: — Хорошо. Деньги у меня есть.

Я кивнула и отвернулась, краем глаза успев заметить, как Дарис тяжело, будто это далось ему с трудом, повернул в замке ключ и распахнул дверь. Тут же стало тихо, будто пропало какое-то напряжение. Из проема хлынул горячий, тяжелый воздух, будто кто-то открыл заслонку печи в нескольких шагах от меня. Жар опалил мне щеки и неприкрытую тканью шею, запястья и лодыжки.

Заходя, мужчины восхищенно поежились, а Изуба, невысокий пожилой пар-оолец с бегающим взглядом, важно кивнул своим спутникам. Я отметила это, как могла бы услышать жужжание мухи. Мне было почти плевать, что Изуба прошел мимо Дариса в комнату, чуть не задев меня плечом, и что за ним вошли еще двое, и что эти двое — рослые воины, вооруженные такими же ятаганами, как Дарис — а значит, опасны.

Все, что мне было нужно — убежать. Скрыться, забраться в так заботливо подготовленный Келлфером грот и сидеть там, дожидаясь моего любимого. Надеяться, что он простит меня за глупость и за похоть, и не станет расспрашивать. Я все равно ничего не смогла бы ни рассказать, ни даже намекнуть. Я желала только одного: чтобы когда я брошусь к нему в ноги и буду умолять увезти меня из Пар-оола, Келлфер понял.