Костры на башнях - Поль Сидиропуло

— Могли послать сюда кого-нибудь и помоложе.

— Неужели я уже такая старая?

— Ты прекрасно понимаешь — о чем я!

— Я сама так решила. И молодые, и немолодые — все теперь на фронте.

— И все-таки. Ведь мы тут как на пороховой бочке.

— Ты встревожен, сынок?

— Не уводи разговор, пожалуйста.

— Вид у тебя… Я сразу заметила. Может быть, нога?

— Что нога? Нога как нога, на месте.

— Скулы торчат. Небритый.

— О внешности, мама, заботиться некогда.

— Ты, наверно, знаешь о ребенке и Надежде?

— Знаю только то, что они находились в том злополучном составе.

— И я потом узнала… Будем надеяться, сынок, что все обойдется. За эти дни я столько передумала… И решила приехать к тебе. Быть рядом с тобой. А ты… так встречаешь меня…

— Эх, мама… Золотая ты моя…

Виктора всегда удивляло и восхищало мужество матери, умение в решающую минуту владеть собой, и эта уверенность, надежность передавались и ему.

— Представляешь, Федор наш здесь. — Она посмотрела в сторону дома, где разместили раненых. — Зайди к нему, пожалуйста, если есть время.

— Федор? Как он сюда попал?

— Их полк перебросили сюда вчера, а утром был бой. И какое совпадение — первым раненым оказался он, мой двоюродный брат. Воистину пути господни неисповедимы. Знаешь, сынок, — глаза матери неожиданно наполнились слезами, — и село Греческое немцы захватили…

— Недолго фашистам еще разбойничать.

— Скорей бы настал этот час. Столько молодых людей искалеченных, убитых… А мы, медики, не в силах помочь. Ну, ступай, сынок. Федор очень обрадуется.

Федор Феофанос, смуглый и от загара окончательно потемневший, как чугунок, черные короткие волосы, кольцами вьющиеся, сидел на прогнувшейся койке с перевязанными головой и рукой. Он поднялся, как только увидел вошедшего племянника, старше которого был всего-то на пять лет, протянул здоровую руку. А когда Виктор приблизился к нему, обнял и поцеловал его в заросшую щеку.

— Ну-ка, племяш дорогой…

Виктор осторожно обхватил дядю, чтобы не причинить ему боль.

— Теперь, дружище, неведомо еще когда и где встретимся…

— Важно, чтоб встретились!

Они недолго рассматривали друг друга, затем Федор посадил Виктора на койку рядом с собой и стал расспрашивать. На пространные рассказы, однако, у Виктора времени не было. А что сказать коротко? Чего стоят известия одного лишь Карла Карстена! Голову потерять можно: родной сын, один-единственный, продолжатель рода Соколовых, в опасности, а отец ничего для него не может сделать.

Слушая Федора, который, несмотря на тяжелое ранение, держался бодро, Виктор думал о другом. «Ну как ты разговаривал с матерью?!» — обвинял он себя, перебирая в памяти свое поведение и те первые сердитые слова, оброненные в беседе с ней. Жалея ее, оберегая от лишних тревог, он невольно обидел грубым, так ему несвойственным обращением. «Эх, мама. Золотая ты моя…» — повторил он про себя, пытаясь снять тяжесть с души; хорошо, что под конец их короткой встречи он нашел для матери несколько теплых слов.

— Село наше проходили ночью, — делился Федор с грустной улыбкой. — Говорю своему комбату, когда сделали привал: родные, мол, у меня в двух шагах. Отпустил он меня. Взял я с собой товарища, сдружились мы с ним с первых дней войны. Хорошей парень, из кавказцев — ингуш. Зелимхан Измаилов. Подходим к дому, сердце мое вот-вот остановится. Представляешь, родные не спали, будто чувствовали, что приду. Мать и жена плачут, обнимают… А отец — сердитый, набросился с упреком. Мы, говорит, отправили тебя фашистов бить, а ты вернулся обратно! «Ничего, — отвечаю отцу, — отступаем медленно, но наступать будем быстро!» Поговорили о том о сем… Вот что, сын, продолжает он строго, мы тут накануне собрались с односельчанами и решили… Он открыл шкатулку, достал лист бумаги и стал медленно читать: «…Самая лучшая армия, самые преданные делу революции люди будут немедленно истреблены противником, если они не будут в достаточной степени вооружены, снабжены продовольствием, обучены». Я слушаю и не могу понять. Закончив читать, он строго спросил: кто, мол, написал эти слова? Я по наивности говорю: Афендули, наверное, он у вас на селе самый грамотный — учитель. Отца это разозлило еще больше…

— «Побеждает на войне тот, — процитировал Виктор еще одно высказывание Ленина, — у кого больше резервов, больше источников силы, больше выдержки в народной толще». Совсем недавно старший политрук приводил эти слова.

— Ты, Виктор, другое дело, образованный человек, — оправдывался Федор. — Инженер. А я тракторист с семилеткой.

— И что же дальше? — поторапливал Виктор.

— Дальше, — заметил Федор, — стал отец доставать из ящика одну за другой пачки денег и облигаций. И укладывает передо мной. «Вот, — говорит, — греки-односельчане собрали, кто сколько мог. Кто пятьсот рублей, кто тысячу, а кто больше. Средства в фонд обороны». Тут-то и я на него расшумелся. Чего же, говорю ему, тянул, не отправил как положено?! Но старика моего не так просто обвинить. И что ты думаешь? Один раз они уже отправили. И сельхозпродукты тоже. А эти деньги собрали только что, накануне. Поутру хотел отправиться отец в Пятигорск, но не успел. А первый вклад, более ста тысяч рублей, пошел на изготовление танков. Нет, думаю, ни за что не осилить нас фашистам!

Виктор не мог себе толком объяснить, что же произошло с ним за короткое время — какой-то внезапный подъем почувствовал он в себе. Неужто столь благотворно повлиял на него неприхотливый на первый взгляд рассказ Федора Феофаноса? Как бы там ни было, перед ответственным заданием кстати.

Глава пятая

Прогромыхал по немощеной улице грузовик и остановился, уткнувшись в ворота, вздымая над кузовом клуб пыли. К закату солнца прибыл Амирхан. Он теперь не приезжал с пустыми руками, нынче снова привез мешок ставропольской муки, мешок картофеля. А вчера он затеял с племянником разговор — расспросил обо всем, что делается в городе. Азамат отвечал без особого желания, говорил насчет того, что действовал по совету Амирхана, согласно инструкции уполномоченного, который, похоже, мягко стелет, да каково будет лежать — даже и вездесущему и всезнающему аллаху неизвестно.

Разумеется, он не сказал о том, что Чабахан по наивности впуталась в опасное дело и была тотчас арестована немцами, и с той поры, как он ее — а затем и Заиру — освободил, его взаимоотношения с сестрой совсем оборвались.

Мало того, что Азамат недоговаривал, он старался к тому же говорить тихо, а то и вовсе переходил на шепот. Амирхан напрягался, переспрашивал поминутно одно и то же, наконец вспыхнул:

— Послушай! Что ты бубнишь себе под нос? Говори громче. В собственном доме чего-то боишься?

— Так я… не хочу оглашать тайну, ну, чтобы мать не слышала, — скривился Азамат от досады, от того, что свалил все на мать: ведь он опасался теперь больше всего Чабахан. Именно от нее можно ожидать любой глупости. Уже и подружку ее освободили, все равно она дуется на родного брата, какой-то болезненный патриотизм пробудился в ней.

— Так, так, — постукивал крепкими длинными пальцами по столу Амирхан — поведение племянника ему что-то не нравилось. Однако решил не спешить, выведать иным способом, постепенно. — А что Соколовы? Чадо их еще не отправили в Германию?

— Нет.

— Весь их род нужно уничтожить, как сорняк. Понял?

— Малыш-то чем виноват? — робко взял под защиту сына Нади Азамат и отвел от дядьки пугливый взгляд.

— Вырастет — в их породу пойдет. Яблоко от яблони, как известно, далеко не падает. А как в школе? — переключился Амирхан на другое.

— Ерунда какая-то, — легкомысленно произнес Азамат. — Учителей нет. Учеников — тоже. Не школа, а игра какая-то.

— Чего же ты хотел? — зашевелил дядька черными бровями. — Бурной деятельности, активности, мероприятий? Ишь как вымуштровали вас, приучили к бессмысленной болтовне. Погоди. Кончится война, займемся настоящим делом. Немцы очень заинтересованы в вольфраме, молибдене. В наших краях всякого добра в изобилии. Тогда-то и закипит настоящая работа.

Племянник, очевидно, не понимал, что это даст им, Татархановым, и застыл в удрученной позе, с какими-то погасшими глазами.

— Как сноха Соколовых?

Племянник вздрогнул:

— В каком смысле?

— Живешь с нею или как?

— Что ты!

— Да ты не волнуйся. Что я, не понимаю. Дело твое. Только предупреждаю. Смотри, чтоб о женитьбе на ней и не помышлял.

— Ничего между нами нет, — сумрачно промолвил Азамат и опустил голову.

— Хитрец. Так я тебе и поверил. — Дядька откинулся на спинку стула.

— Думаешь, просто? Ты не знаешь ее характера.

— Или ты меня учить будешь? — насмешливо бросил Амирхан. — Тебе ее характер нужен или она сама в постели?