Два года, восемь месяцев и двадцать восемь ночей - Салман Рушди

– Зумурруд и его банда потеряли голову, нарушили все правила честного поведения, какие приняты не только между джиннами и людьми, но и между джинном и джинном, – напомнила она. – Мой отец мертв. С чего вы взяли, будто ваши королевства, ваши отцы, мужья, сыновья и вы сами в безопасности?

И тогда собравшиеся на совет царицы и принцессы, повелительницы Долины, Воды, Облаков, Садов, Ночи и Пламени перестали жаловаться, как им свербит, и прислушались, и их спутницы тоже.

Однако, насколько нам известно, сексуальный бойкот, объявленный всем женским населением Волшебной страны темным джиннам с целью обуздать Зумурруда Великого и его свору, оказался до странности бессмысленным – странно это было с точки зрения джинний, которые сами же этот бойкот утвердили, которые воздерживались и сдерживались, хоть это давалось им не легче, чем любому наркоману, и ощущали симптомы ломки, раздражительность, дрожь и бессонницу, потому что союз огня и дыма заложен в природу обоих полов джиннов.

– Если это затянется, – шепнула отчаявшаяся Сайла Дунье, – Перистан рухнет нам на голову.

Вспоминая те события, мы рассматриваем их сквозь призму дорого давшегося опыта и понимаем, что практика крайнего насилия, по принципу «все против всех» (зачастую неточно именуемая терроризмом) всегда в особенности привлекала тех мужских особей, кто либо хранил девственность, либо не мог найти себе партнера. Сопутствующие такому одиночеству помрачающие разум фрустрации и ущерб, нанесенный мужскому эго, выплескиваются в актах агрессии. Когда одинокие, лишившиеся надежды юноши вдруг находили себе любящую или разделяющую их желание или хотя бы уступчивую партнершу, интерес к поясу самоубийцы, бомбам и небесным девственницам как рукой снимало, они выбирали жизнь. Отрезанные от любимого времяпрепровождения всех джиннов мужчины обращают свои мысли к другой возможности кончить. Смерть всюду в избытке, и для многих она превращалась в подручную альтернативу оргазму.

Так обстояло дело с людьми. Но темные джинны к самоуничтожению не были готовы. В ответ на секс-бойкот они не уступили желаниям былых партнерш, но лишь пуще предавались исступленным не-сексуальным актам. Раим Кровопийца, озверевший от недостатка плотских удовольствий, ринулся покорять нижний мир с такой размашистой жестокостью, что поначалу напугал даже Зумурруда и Забардаста, но вскоре их глаза тоже заволокло красным туманом, и роду человеческому пришлось изрядно поплатиться за бойкот, объявленный джинниями Великим Ифритам. Война вступила в новую фазу. Для Дуньи и Джеронимо настало время возвращаться на Землю.

Она заставила его принести торжественную клятву, подобие ее собственной.

– Теперь, когда я открыла тебе глаза на истинную твою природу и дала тебе власть над ней, обещай сражаться на моей стороне, пока не будет сделано то, что должно быть сделано, или пока мы не погибнем.

Глаза ее горели. Ее воле нельзя было противиться.

– Да, – сказал он. – Клянусь.

Она поцеловала его в щеку, подбадривая.

– Есть парень, с которым ты должен встретиться, – сообщила она. – Джимми Капур, он же Герой Натараджа. Храбрый мальчик, твой кузен. Кстати о родичах – есть у нас и скверная девчонка.

Пользоваться именем Тереза Сака больше нельзя. Она убила мужчину, и на том кредит ее имени исчерпан. Она разрезала его пополам, словно пластиковую карточку, выбросила в мусор, выплюнула как жвачку. К черту имя. Она в бегах и меняла одно имя за другим, имена с украденных дебетовых карточек и фальшивых удостоверений, купленных у жуликов на углу, имена в замурзанных журналах дешевых гостиниц на одну ночь. К такой жизни она не была приспособлена. В хорошие времена день без спа и без йоги казался пропащим. Но те времена прошли, и теперь приходилось жить своим умом, вот счастье-то охренительное для такой, как она, недоучки. Хорошо хоть все вокруг смешалось, полиция не та, что прежде, и благодаря хаосу она проскакивала в трещины. Пока, во всяком случае, удавалось. Или про нее забыли. Людям сейчас другое важно, а она – вчерашние новости.

Итак, Тереза (Мерседес, Сильвия-Патрисия или кем она в тот вечер была) сидела одинешенька в спортбаре в Пиджен-Фордж, штат Теннесси, отвергая авансы мускулистых мужчин с военным ежиком, закидываясь текилой и наблюдая очередную перестрелку в школе на сверхстандартном плоском экране HDTV. Ох божже, бормотала она нечетким спьяну голосом, настал век убийств, и знаш што, по мне это норм. Настало время бойни, и если ты захочешь сам в этом поучаствовать, бог, как бы тебя ни звали, ты найдешь еще много союзничков кроме меня. Да, ты, бог, с тобой разговариваю. Так ли тебя зовут, сяк ли, в той стране, в этой стране, всегда ты спец убивать, тебе по нраву, чтобы людей убивали за пост в Фейсбуке, за то, что необрезаны, за то, что не того парня трахнули. У меня претензий нет, потому что, знаешь, бог, я тоже убийца. Да-да, я, малышка. Я тоже побывала в переделке.

В те времена, когда подозрение легло на выживших после удара молнии, они порой собирались где-нибудь тайком оплакивать свою судьбу. Бывшая Тереза выискивала такие сборища, желая послушать чужие истории, вдруг кто-то окажется, как она, владыкой молний, а не только жертвой. Фрику приятно знать, что он такой не один. Но здесь в развлекательном центре в дебрях Грейт-Смоки собрание выживших было печальным зрелищем. Скучились в маленькой плохо освещенной комнате позади бара, в переулочке, вдали от основного маршрута, по которому прежде ходили туристы за тем, что любят туристы, за своей туристской едой, и порулить электромобилем, и сфоткаться с картиной Долли Партон, и покопаться в туристском руднике насчет туристского золота. Для тех, кого к смертушке тянет, имелся Музей «Титаника», и там выставлена скрипка, принадлежавшая Уоллесу Хартли, руководителю оркестра на том корабле, и можете насладиться поминальным перечнем имен 133 детишек, утонувших с «Титаником», «самых маленьких героев». Теперь-то все было закрыто, мир изменился, теперь все – сплошной «Титаник», весь мир тонет. Спортбар еще работает, потому как в трудные времена мужчины пьют, и это неотменимо, вот только игры на экране в записи, все знаменитые аббревиатуры ушли на перерыв, МЛБ, НБА, НФЛ – никого не осталось. Их признаки перемещаются по экрану, прерываемые изредка новостной передачей, когда новости все же прорываются, мерцая, на экран, спасибо отважным стрингерам, кто сумел подключиться к спутникам.

Пережившие удар молнии делились на две категории. Первый тип имел что сказать. Вон в того молния угодила четыре раза, но рекорд у этого: семь попаданий. Многие жаловались на дезориентацию, они страдали мигренями и паническими атаками. Они сильно потели, не могли спать, у кого-то одна нога вдруг стала усыхать. Они плакали без причины, они натыкались на двери и на мебель. Они помнили, как при ударе молнии буквально выскочили из ботинок и одежду с них сорвало, остались голыми, ошеломленными. Но ожогов не было, а потому их попрекали, мол, слишком много себе приписывают, слишком долго болтают. Эти люди говорили о громах небесных с почтением. Многие даже считали это религиозным опытом. Они своими глазами видели это, дьяволову работу.

Второй тип – молчаливый. Эти выжившие одиноко сидели по углам, погруженные в свои тайные миры. Молния заслала их куда-то вдаль, и они не могли или не желали поделиться своими тайнами. Когда Тереза, или Мерседес, или кто она теперь была заговаривала с ними, они, испуганно оглянувшись, пересаживались или же отвечали внезапной, бессмысленной агрессией, скаля зубы и сжимая кулаки.

Все это для нее без пользы. Эти люди слабы, сломлены. Она ушла с собрания и накатила текилы, и ближе к дну бутылки голос заговорил с ней прямо внутри головы, она подумала, видно, пора притормозить. Женский голос, спокойный, размеренный, она слышала его очень отчетливо, хотя никто вроде к ней не обращался. Я твоя мать, сказал голос, и прежде, чем она открыла рот возразить: нет, ты не она, моя мать никогда не звонит, даже в мой богом проклятый день рождения, разве что раком заболеет, тогда я, наверное, получу эсэмэску с просьбой покрыть медицинские расходы, но прежде, чем она что-то из этого успела сказать, голос уточнил: нет, не та мать, твоя праматерь, девятью столетиями раньше, плюс-минус, та, которая вложила магию в твое тело, а теперь ты научишься использовать эту магию во благо. Хороша текила, сказала она вслух с восхищением, но эту мамашу в голове было не смутить. Я предстану перед тобой, когда наступит пора, продолжала она, но если это поможет тебе проникнуться доверием, я могу назвать имя и номер на твоей ворованной карточке, сказать, где находится сейф, в котором ты держишь свои жалкие ценности, и какой у него шифр. Если хочешь, я напомню тебе, что ответил твой отец, когда ты сказала, что хочешь учить английский: чем заниматься-то в жизни будешь, сказал он, помощницей юриста станешь или секретаршей, или, может быть, хочешь послушать, как ты увела тот старый красный автомобиль с откидным верхом, когда тебе было семнадцать, и погнала на максимуме к юго-западу из Авентуры во Фламинго, и тебе плевать было, разобьешься или останешься жива. У тебя нет от меня секретов, но, на твое счастье, я люблю тебя как дочь, что бы ты ни натворила, хоть ты и убила того джентльмена, теперь это неважно, потому что идет война и ты мне нужна, ты уже доказала, как хорошо ты делаешь именно то, что мне нужно.