Том 23. Письма 1892-1894 - Антон Чехов

Был в Москве, обедал с русско-мысленцами*, целовался с ними, взял у них 600 р., пил шампанское и коньяк и был провожаем на вокзал.

На Волге есть пароход «Антон Чехов». Это открытие сделал Гольцев, читающий волжские газеты. Когда я построю пароход, то назову его Ликой.

Медицинские новости. В усадьбе князя был дифтерит. 4 случая и между прочим сам князь*. Возился я несколько дней. Теперь же, особенно в последнюю неделю, стали часто показываться острые желудочно-кишечные заболевания. Сильно пахнет холерой.

У нас тихо. Живем пока мирно. Но тем не менее все-таки, Лика, не забудьте о Вашем обещании найти мне управляющего*. Сей человек весьма нужен. Убирают рожь, строят кухню, переносят ригу, надо возить кирпич, у Фрола и Василия животы подвело, и оба лежат и лечатся, — одним словом, чем раньше во главе сего хаоса станет Наполеон, тем скорее перестанет у меня шуметь в голове.

Завтра еду в Серьпухов. Санитарный совет, разговоры о холере и обед.

Ну как Вы живете? Что нового? Кто ухаживает за Вами теперь? Напишите всё подробно. Уехала ли Кленя в Тифлис*? Всё, что касается Вас, меня очень интересует. Крюковский учитель* еще не возвратил Вашей карточки. Говорит, что отдал ее фабриканту Кочеткову, а тот будто бы вывесил ее у себя в гостиной и подписал: «Пава». Какие скоты! Они положительно не имеют никакого уважения к Reinheit[29].

Ко мне приедет Потапенко*. Сама скука.

В Подольском уезде серьезная холера*.

Мыслей всяких много, но веселых мало.

Будьте здоровы, Ликуся милая, и не забывайте человека, имя которого носит один из пароходов. Не женщина, а пароход. Громоздко, но зато не так крикливо.

Напишите мне 2–3 словечка, хотя бы сердитых.

Вы умница.

Ваш А. Чехов.

Вейнбергу П. И., 28 июля 1893*

1327. П. И. ВЕЙНБЕРГУ

28 июля 1893 г. Мелихово.

28 июля. Ст. Лопасня.

Многоуважаемый Петр Исаевич, всей душой рад служить Вам. Считайте меня Вашим сотрудником*, но, простите, раньше октября, вероятно, я не пришлю Вам ни одной строки*, так как теперь холера, а я холерный доктор. У меня в участке, бог миловал, не было еще холеры, но одолели амбулаторные больные и разъезды. Если же и выпадет на мою долю свободный часок, то я спешу отдать его своему «Сахалину», который уже в наборе и первые главы которого появятся в октябр<ьской> книжке «Русской мысли»*.

Пьесы из сибирской жизни я не писал*. Это диффамация. Вообще никаких пьес я не пишу теперь. Если же случится создать что-нибудь театральное, то не замедлю прислать Вам.

Если среди Ваших «стариков», которых Вы поставили в кавычках, имеется А. Н. Плещеев*, то передайте ему мой поклон и пожелания многих лет.

Искренно преданный

А. Чехов.

Суворину А. С.,28 июля 1893*

1328. А. С. СУВОРИНУ

28 июля 1893 г. Мелихово.

28 июль, Мелихово.

Я немедленно прикатил бы к Вам в Петербург — такое у меня теперь настроение, но в 20 верстах холера*, а я участковый врач и обязан сидеть на одном месте безвыездно. Можно бы удрать дня на 2–3, но фельдшерица моя жрет морфий и уже на три четверти отравлена* — и не на кого мне бросить участок и больных. Остается одно — вообразить, что Вы приехали ко мне в Мелихово, которое Вам так противно. Воображу, что Вы приехали и привезли с собой сигар от Тен-Кате, сотню за 6 р. 50 к., «тех, которые курит Атава».

В самом деле, весной жилось мне противно*. Я уже писал Вам об этом. Геморрой и отвратительное психопатическое настроение. Я злился и скучал, а домашние не хотели простить мне этого настроения — отсюда ежедневная грызня и моя смертная тоска по одиночеству. А весна была мерзкая, холодная. И денег не было. Но подул зефир, наступило лето — и всё как рукой сняло. Лето было удивительное, очень редкое. Изобилие ясных теплых дней и целое богатство влаги — такое счастливое сочетание бывает, должно быть, один раз в сто лет. Урожай диковинный. Просо редко вызревает в Моск<овской> губ<ериии>, но теперь оно по пояс. Если бы всегда были такие урожаи, то можно было бы кормиться одним только имением, даже одним сеном, которого у меня при некотором усилии можно накосить до 10 тысяч пудов. Прошлою осенью я выкопал пруд и обсадил его деревьями. Теперь в нем плавают уже целые тучи мелких карасей. И купанье довольно сносное. Весной я не курил вовсе и вовсе не пил, а теперь выкуриваю в день по 1–2 сигары и нахожу, что не курить очень здорово. Вы хорошо бы сделали, если бы бросили курить. Впрочем, это пустяки и мелочь. Пьесы из сибирской жизни я не писал и забыл о ней*, но зато сдал в печать свой «Сахалин»*. Рекомендую Вашему вниманию. То, что Вы когда-то читали у меня, забудьте, ибо то фальшиво. Я долго писал и долго чувствовал, что иду не по той дороге, пока наконец не уловил фальши. Фальшь была именно в том, что я как будто кого-то хочу своим «Сахалином» научить и вместе с тем что-то скрываю и сдерживаю себя. Но как только я стал изображать, каким чудаком я чувствовал себя на Сахалине и какие там свиньи, то мне стало легко и работа моя закипела, хотя и вышла немножко юмористической. Первые главы появятся в окт<ябрьской> книжке «Русской мысли».

Написал я также повестушку в 2 листа «Черный монах»*. Вот если бы Вы приехали, то я дал бы Вам прочесть. Да-с. А приехать не так трудно. Экипажи и лошади у меня теперь сносные, дорога ничего себе; тесно и одиночества нет, но от сих зол можно уйти в лес. Пьесу писать совсем не хочется.

Мой брат Иван женился*, а Михаил грозит то в отставку подать, то в провинцию перевестись.

Михаил Александрович Левитский*, бывший судебный пристав в Серпухове, человек честнейший, многосемейнейший и утопающий в долгах, послал пермскому губернатору прошение о назначении его в земские начальники в одном из уездов названной губернии. Если Вы знакомы и встретитесь с каким-нибудь тайным советником из министерства внутр<енних> дел, то окажите протекцию. Не извиняюсь за сие беспокойство, ибо сам постоянно оказываю протекцию и уж не раз попадал впросак.

В воскресенье у меня будет бог скуки — Потапенко*.

Бывала летом астрономка*, хохотала, недосказывала, пересказывала, ничего не ела и в общем утомляла. Но человек она не ничтожный, и это украшает ее весьма, так что с ней не скучно.

У меня новость: два такса — Бром и Хина, безобразной наружности собаки. Лапы кривые, тела длинные, но ум необыкновенный.

Медицина утомительна и мелочна порой до пошлости. Бывают дни, когда мне приходится выезжать из дому раза четыре или пять. Вернешься из Крюкова, а во дворе уже дожидается посланный из Васькина. И бабы с младенцами одолели. В сентябре бросаю медицинскую практику окончательно.

Вам хочется кутнуть. А мне ужасно хочется. Тянет к морю адски. Пожить в Ялте или Феодосии одну неделю для меня было бы истинным наслаждением. Дома хорошо, но на пароходе, кажется, было бы в 1000 раз лучше. Свободы хочется и денег. Сидеть бы на палубе, трескать вино и беседовать о литературе, а вечером дамы.

Не поедете ли Вы в сентябре на юг? Конечно, русский юг, так как на заграничный у меня не хватит денег. Поехали бы вместе, буде Вам не противно.

Нам надо поговорить насчет Вагнера*, а главное уговориться заранее, чтобы не петь из разных опер. Когда я попытался отклонить его от намерения издавать с Вами журнал, то раскаялся: это повело к неприятной переписке.

Чтобы покупать большое имение, надо быть большим хозяином, иначе оно разорит. Весь секрет успеха в хозяйстве — это глядеть денно и нощно в оба. Если Алексей Алексеевич не думает жить зимою в именье, то я его не поздравляю: ему тяжело придется, особенно на первых порах. В первое время расходы страшные и всё страшно. По-моему, самое лучшее имение то, которое имеет усадьбу и не больше 30 десятин земли.

Если захотите смиловаться и приехать ко мне, то телеграфируйте так: «Лопасня Чехову. Приеду вторник утренним поездом». Вместо утренним — почтовым или девятичасовым… Но лучше, если бы написали. Разве встретиться с Вами в Москве? Телеграфируйте наверное, когда Вы будете в Москве, так как остановиться мне негде и гулять по Москве в ожидании Вас было бы скучно. Я приеду с таким расчетом, чтобы переночевать в «Слав<янском> базаре», а утром в 9 ч. выехать в Мелихово.