Я знаю, кто убил Лору Палмер - София Баюн

красивее. А умирать точно не хочет.

Сергей Степанович улыбнулся ей, кивнул и подал руку, которую Нора с удовольствием пожала. После этого она наконец вызвала такси и уехала домой.

А дома разделась, не включая свет, упала в неразобранную кровать и уснула, перед сном твердо решив позвонить своим родителям, когда проснется.

Но проснувшись, почему-то позвонила Яру.

…

Под белым циферблатом над столом качался зеленый хвост. Ящерица улыбалась, обнимая лапами часы, и отмеряла секунды тягостного молчания.

Раз-раз.

— Яна, нам придется поговорить.

У матери поджатые губы и блестящие глаза. Ничем хорошим этот разговор не кончится, Яна знала это еще до того как вышла из дома. Только она не могла выйти. И на этот раз не могла привести с собой ни Лема, ни Яра.

— Яна…

Она упрямо тряхнула головой.

Вета молола кофе в ручной кофемолке. Теперь это делает мама. Должна делать Яна.

Раз-раз.

Вета покупала зерна на развес.

Раз-раз.

Вета перебирала зерна, выискивала светлые и дожаривала на сухой сковородке. Хотела, чтобы было лучше. Чтобы было почти идеально.

Раз-раз.

Вета варила отвратительный кофе. Мама больше — раз-раз — не сушит зерна на сковородке. Яна тоже не стала бы.

— В тебя стреляли, — мама растерла лицо руками, и вдруг сделалась серьезной. Почти сердитой. — Яна, эти люди в тебя стреляли.

— Я уже поставила сигнализацию и новую дверь, — пробормотала Яна. — А дома… дома тоже.

— Твой друг лежит в больнице с проломленной головой. Твой отец ездил забирать тебя из милиции. Ему пришлось заплатить за машины…

Яна, не удержавшись, глупо хихикнула. Сцена набухала абсурдом так стремительно, что он вот-вот хлынет на клетчатую скатерть, на суровое лицо матери, на перекошенное ухмылкой лицо Яны. Забрызгает белый циферблат. Абсурд. Может, тогда из циферблата высунется чье-то лицо с зажатым в зубах георгином, мама скажет что-то про опасность веревки, а потом встанет и начнет печь чайные блюдца вместо печенья. И тогда в мире вдруг станет больше логики, чем есть сейчас.

— Пойдем со мной.

Яна мотнула головой, будто мать ее на мост позвала. Еще и в край стола вцепилась. Потом опомнилась и разжала пальцы.

Мама ждала. Она поставила чайную кружку — густой черный кофе с сильным запахом коньяка — и махнула рукой. Яна, секунду поколебавшись, отправилась за ней.

Они тихо прошли по темному коридору и остановились перед дверью, которая вела в бывшую детскую. Первым, что Яна заметила, была дверь. Другая дверь, не белая с круглой металлической ручкой — обычная дверь в пленке под дерево.

— Мама, зачем…

— Подожди. — Она открыла дверь и щелкнула выключателем. — Смотри. Смотри.

Яна с трудом заставила себя переступить порог.

Больше не было двухъярусной кровати. Розового ковра и занавесок, светло-серых обоев с искрой. Комната была пустой и строгой — темный ламинат, оштукатуренные стены и выкрашенный в белый потолок.

— Мы не стали клеить обои. Все вещи я упаковала, папа увез их в гараж. Можем вместе съездить в магазин, выбрать… и обои, и занавески… мебель, если хочешь, можешь привезти свою, а хочешь — купим новую…

— Мама…

— Мы выкинули мыло. Я купила керамические флаконы, мы теперь жидким пользуемся. Я поменяла шторку в ванной. Если хочешь — я и часы с кухни… перевешу в нашу спальню. Мне Вета дарила… я даже все ее магниты сняла с холодильника и вытяжки. Хватит, Яна. В той квартире, где ты сейчас… мы же не собирались там жить, бабушка ее студентам сдавала, и мы собирались… там даже обоев нет на кухне! Там балкон из арматуры, закрытой металлическим щитом, а на унитазе человек умер!

— Мама! Я сменила унитаз, — пробормотала Яна. На прошлом действительно умер гость последнего квартиранта. — И если бы мне нужны были обои на кухне — я бы их поклеила. Ну чего ты хочешь, чтобы я с вами до сорока лет жила? Мужа в дом привела, родила тут трех детей? Вот в этот угол мы поставим диван с ширмой, а сюда нашу с Ветой кровать. А на третьего кровати не хватит, и вообще мы все так будем друг друга ненавидеть, что просто в коробку его положим из-под пылесоса. Полотенце только постелем, чтоб помягче, — вымученно усмехнулась она.

Мама не ответила на улыбку. Стояла, обхватив себя руками, и золотая нить на ее велюровом халате мутно поблескивала в свете голой лампочки, свисающей с белоснежного потолка.

— Нет, Яна. Я хочу, чтобы ты жила здесь, пока не поймают… этого человека.

— Это не он в меня стрелял, — напомнила Яна. — И даже если я перееду — я все равно буду работать в прокате. Я все равно буду ходить по улицам. Возвращаться домой позже девяти. Мама, в конце концов — я обрезала и перекрасила волосы. Я в рабочем макияже если и выгляжу, как Офелия, то уже неделю как мертвая. Мам, ну не плачь, ну чего ты…

Яна неловко обняла ее, прижавшись щекой к мягкому велюровому плечу. Мама была выше почти на голову. Это Яна пыталась утешать ее, но почему-то всегда получалось наоборот. Из-за роста. Конечно, из-за роста.

— Пойдем обратно на кухню? — попросила Яна, пытаясь незаметно стереть с маминого рукава отпечаток своей напудренной щеки. — Я правда… мам, ну правда, если бы я могла…

В горле застрял кисло-горький комок стыда. Хотелось запереться в ванной, выплюнуть его в белоснежную керамическую раковину, а потом смыть в темноту водостока и никогда о нем не вспоминать. И тогда Яна сразу согласилась бы остаться.

— Что тебе мешает?

Яна смотрела, как мама садится. Поправляет рукава халата. Как ее пальцы — длинные и белые, с коротко обрезанными ногтями в бесцветном лаке — плотно обхватывают чашку. Чашка темно-зеленая, с узором из золотых ромбов.

Яна подвинула пустую пепельницу-ракушку и щелкнула зажигалкой. Она курила, и мама молча смотрела, как она курит. Наконец Яне пришлось потушить сигарету, потому что курить фильтр она пока не научилась, и окурок остался кривой серебристой жемчужиной в розой