Исповедь старого дома - Лариса Райт

Увидев «Что? Где? Когда» и возвратившийся на экраны «КВН», посмотрев только «Брейн-ринг» и «Звездный час», Михаил решил, что таким новым продуктом станет телевизионная программа. Дело оставалось за малым: придумать канву. Популярность приобретал жанр ток-шоу. Кроме того, появились передачи, посвященные закрытой прежде теме сексуальных отношений. И по-прежнему огромный интерес у народа вызывали нескончаемые «Санта-Барбары» и «Дикие Розы».

Идею, сама о том не думая, подсказала Аня.

— Устала дублировать, — как-то пожаловалась она.

Миша сочувственно кивнул. Жена разрывалась: репетиции дипломного спектакля, показы в театрах, пусть редкие, но все же случающиеся пробы в кино. А кроме того, дом, в котором и муж, и свекровь… И всякому надо угодить, с каждым поговорить, и всем уделить внимание.

Внимание Аня проявлять умела. Недолюбленная и недоласканная, она будто пыталась восполнить проведенные в черствости годы: улыбалась, делилась нежностью, дарила заботу. Даже свекровь, то ли чувствуя исходившее от невестки тепло, то ли, напротив, ощущая потребность в человеческом тепле самой Ани, будто немного пришла в себя. О Леночке, конечно, вспоминала, но уже без рыданий и криков. Приступы становились реже, менее продолжительными, и все чаще женщина стала интересоваться тем, что происходит в окружающем мире и в жизни близких:

— Сынок, кто бы мог подумать, что в Малом снова играют…

— Откуда ты знаешь?

— Анюта сказала.

— Нет, все-таки с белыми грибами суп получается вкуснее. Хотя и с подосиновиками неплох, правда, сыночек?

— Правда. А кто варил?

— Анюта.

— Как тебе моя новая прическа? Видишь, стрижка, как в молодости?

— Сесть — не встать, мамуля. Ты в парикмахерскую ходила?

— Что ты! Это мне Анюта мастера на дом пригласила.

«Анюта… Везде Анюта. Во всем Анюта, — думал Миша, обнимая жену и гладя ее по блестящим длинным темным волосам. От мелкого беса давно не осталось и следа. Аня была настоящей красавицей, очень похожей на свою мать. — Куда же мы без нее? А она не выдержала: сломалась, устала. Разве он не понимает? Конечно, тяжело, когда ты и швец, и жнец, и на дуде игрец: дома постирай, приготовь; в институте не подведи, о работе будущей побеспокойся, а на нынешней не оплошай. А работа-то тяжелая: в артикуляцию попадать внимания требует и концентрации. Опыта, правда, Аня уже набралась, навострилась за несколько лет. Только все равно устала от перевода чужих речей. Когда это кончится? Скорее всего, никогда: сериалы идут и идут бешеным потоком, и конца и края «Мари-Эленам» и «Милагрос» не видно. Так что не обойтись без дубляжа. Никак не обойтись». И вдруг молнией сверкнула мысль: «Если народ с восторгом поглощает чужое, почему бы не снять свое?»

И понеслось: сначала набрал таких же энтузиастов, готовых пахать за идею, потом договорился о кредите (никаких соинвесторов: обманут и оберут), придумал пару незатейливых жизненных историй и разложил на несколько десятков серий (в главной роли, конечно же, Аня).

Успех превзошел все ожидания: кредит отдали, наняли нормальных сценаристов и даже энтузиастам кое-что перепало. Запущенная машина набирала скорость: штат сотрудников увеличивался, съемки шли непрерывно, и Миша сам не заметил, как уже не каналы диктовали ему условия, а он выбирал, кого бы осчастливить своей продукцией.

Богатство и независимость свалились как снег на голову. Сначала он почувствовал себя гоголем, потом стал принцем на белом коне — «Мерседесе», а затем и королем. А короли не сидят на бревнах в лесопарке, не гуляют без зонта под дождем и не разыгрывают нелепые этюды в подмосковных усадьбах. Они и в усадьбы-то не ездят. Ну, разве что для того, чтобы прицениться. Им теперь любая по карману.

Миша все чаще говорил о покупке дома. И непременно с бассейном. И мебель чтобы итальянская. И гараж обязательно на три машины.

— Зачем дом? — удивлялась Аня. — Детей нет, а для троих и эта квартира — хоромы. А мебель итальянская для чего, если я тебе какую захочешь сделаю: хоть итальянскую, хоть французскую. И модерн могу, и антиквариат, ты же знаешь. Тебе ведь нравилось все, что я здесь смастерила…

Миша кривился, спрашивал вызывающе:

— У тебя разве есть время молотком махать? Твое дело сниматься. И потом, как ты себе это представляешь: вот наш диван, его Аня сделала? Мы что, бедствуем? У нас денег нет? Что люди скажут?

— А какая разница?

— Большая, Анечка, большая. У нас теперь статус, и ему надо соответствовать.

— А гараж на три машины — тоже для статуса?

— Для него, милая, для него.

Аня помолчала недолго, потом произнесла задумчиво:

— Ничего у тебя не выйдет.

— То есть?

— Не получится переехать.

— Почему это?

— Мама ни за что не согласится уехать отсюда.

— С чего ты взяла?

— Здесь Леночка. Разве ты забыл?

— Знаешь, я предпочел бы забыть. И еще: если она так помешана на своей Леночке, она может остаться с ней. А если ты беспокоишься о ее безопасности, не вопрос: наймем нянек, сиделок, тетушек, да кого угодно.

— Любовь не наймешь, Миш. И потом, разве ты не беспокоишься?

— Беспокоюсь, Ань. Но я и о нас беспокоюсь. Я волнуюсь, понимаешь ли, что мы работаем, вкалываем, пашем, а главного в жизни не видим.

Она посмотрела на него как-то странно. Так, будто видела в первый раз. И сказала тихо, как-то надломленно, словно из нее разом ушли все силы:

— Мне казалось, главное у нас уже есть.

Ушла, заперлась в ванной, долго плакала, судя по покрасневшим глазам, но больше ничего так и не сказала. А он тогда не придал особого значения, решил: «Дура. С жиру бесится».

А теперь? Теперь Михаил знал: Аня была гораздо умнее и прозорливее. Она-то сразу понимала, что в жизни главное.

— Любовь… — эхом повторил Михаил за священником. — Наверное, вы правы. Только я ее потерял.

— Потерял? — прозвучало с кровати сочувственное. — Разлюбил, стало быть?

— Почему «разлюбил»? Да я и сейчас…

Договорить он не успел, столкнулся взглядом с глазами, засветившимися одновременно и укором, и радостью. А за взглядом и слова подоспели:

— А говоришь «потерял», дурачок!

17

Нигде и никогда Анна не чувствовала себя так хорошо и спокойно, как теперь в этом таком далеком от ее прежней жизни доме. Разве что ребенком в Комарове было ей так же радостно: вольготно носиться по участку, слушать пение птиц и смотреть на небо без единой мысли в голове.

Теперь, конечно, о пустой голове мечтать не приходилось, да и беззаботность так и осталась навсегда в Комарове. Но было в этой размеренной, почти скучной жизни что-то притягательное, соответствующее ее внутреннему состоянию, что Анна сама не заметила, как сначала перестала тяготиться положением отшельницы, а потом и начала получать от него удовольствие.

Лучшим помощником в этом добровольном заточении была для Анны собака. Анна подобрала Дружка в придорожном овраге. Их как раз перевозили в этот дом, и Анна попросила остановиться (у нее все еще иногда начинало сжиматься под ложечкой из-за езды в автомобиле). Она вышла, спустилась в канаву, увидела в луже дрожащую собаку с перебитой лапой. В машину вернулись вместе. Только теперь Дружок перестал, наконец, бояться снова оказаться брошенным. Поначалу он пытался всюду сопровождать новую хозяйку и по-настоящему волновался, если оставляли дома, запирали в комнате или просили не мешать. Но теперь собака поверила, начала жить своей жизнью. Могла убежать за ворота и несколько часов вынюхивать по окрестностям кошек, могла развалиться на открытом месте участка, подставив брюхо солнышку, и не реагировать на окружающие звуки: стучал ли рубанок, жужжала ли пила, хлопала ли калитка — она не обращала внимания. Была поглощена собственной жизнью — приятной и спокойной, потому что протекала эта жизнь в любимом доме среди любимых людей.

Анна и сама уже привыкла к дому. Конечно, он не был пределом мечтаний. На террасе дуло из щелей, и в ветреные дни становилось невыносимо холодно. В нескольких комнатах до конца не закрывались ставни и, бывало, хлопали в ночи, пугая своим стуком. Винтовая лестница предательски скрипела и грозила ускользнуть из-под ног. Но было в этом здании главное качество, которое скрашивало все недостатки, — по до конца не понятным причинам он казался Анне родным, будто созданным специально для нее.

Хотя, конечно, это было не так, строился он совсем для другой женщины. Хозяин дома, отдавая Анне ключи, так и сказал: «Бери, живи, сколько надо. Это ведь ее дом. Раз она сама не приехала, пусть хоть гости ее поживут».

Она тогда на расспросы не решилась, чужие скелеты ворошить не хотелось — своих полно. Но теперь ей было жалко расставаться с домом. Бегство казалось предательством по отношению к той, которой он был подарен и которая поделилась своим подарком с ней. Анне стало так хорошо и привольно жить здесь, что ей иногда чудилось, будто отъездом она обидит и рассердит сам дом. И так не хотелось его обижать, что она, как могла, оттягивала момент поисков нового пристанища, сборов и переезда.