Мадам Казанова - Габи Шёнтан

Судя по указанному рядом с его фамилией адресу, Морис жил в пригородном районе, который назывался Джозефштадт. На следующий же день я наняла карету и, взяв с собой Малышку, отправилась по этому адресу.

Весна пришла неожиданно. Прохладный ветер из долины реки Дунай, продувавший Вену насквозь, сменился вдруг мягким, теплым ветерком. Умытые дождем улицы и дома Вены осветило яркое солнце. За каких-то несколько часов распустились цветы форситии — похожие на маленькие желтые фонарики, они встречались в каждом дворике и на каждой клумбе. От раскрывающихся гроздей сирени начинал распространяться знакомый тонкий аромат. На фоне ярко-голубого неба отчетливо вырисовывалась гора Каленберг, покрытая светло-зеленой дымкой. На моих коленях сидела Малышка. Я не хотела признаваться себе, что взяла ее на всякий случай. Если этот Морис действительно тот самый человек, радость Малышки от встречи с ним поможет мне справиться со своим волнением.

Карета остановилась перед небольшим домиком, весь фасад которого занимало три окошка. Я попросила кучера подождать.

Как у многих венских домов этого типа, тут имелась лестница с перилами, которая проходила по внешней стене и вела на верхние этажи. Во внутреннем дворике можно было видеть колонку, откуда брали воду, развешанное на веревках белье. Там же на вымощенной серым булыжником площадке играли сопливые ребятишки и чахлые пучки молодой травы силились выжить среди завалившего их мусора.

Я нашла наконец входную дверь и дернула за звонок, чувствуя, как в кончиках пальцев отдаются частые удары сердца.

Внутри раздался отрывистый звонок, и дверь открыла какая-то коротконогая полная женщина. Она сообщила, что господин находится дома, и поинтересовалась, как ей доложить обо мне.

— Не беспокойтесь, — проговорила я с трудом. — Пусть это будет для него сюрпризом. — Я опустила Малышку на пол и достала из сумочки зеркало. Меховая шляпка не сбилась набок, нос аккуратно припудрен, помада на губах не стерлась — никакого другого повода оставаться в этом узком коридоре не было. Женщина постучала в дверь.

— Войдите! — послышался из комнаты голос.

Дверь открылась. Комната, выходившая окнами во двор, была залита солнечным светом. На фоне ярко освещенного окна выступал силуэт мужчины. Я прищурилась, стараясь против света разглядеть его лицо.

Малышка с сопением протиснулась мимо моих ног в комнату. Внезапно она остановилась и настороженно повела носом, принюхиваясь.

— Чем могу служить, мадам? — послышался голос со стороны окна.

Малышка тонко взвизгнула, подбежала к мужчине и стала обнюхивать его ноги.

— Я ищу маркиза де Монкур, — ответила я.

— Это я. Чем могу быть вам полезен?

Малышка начала возбужденно повизгивать. Виляя хвостом, она принялась кружить вокруг мужчины и наскакивать на него лапами.

— Морис, — сказала я с замиранием сердца. — Боже мой, неужели это и в самом деле ты?

Он тут же оказался рядом со мной, и теперь я могла видеть его лицо — глаза медового цвета и бледные губы. Я схватила Мориса за плечи.

— Ты не узнаешь меня? — прошептала я.

Его замешательство уступило место крайнему изумлению. Шесть лет назад мы оба, молодые и переполняемые эмоциями, попытались начать новую жизнь. В неожиданном приливе чувств я обняла его за шею и поцеловала. Сейчас он был дорог мне как память о моей юности с ее честолюбивыми желаниями и о том упорстве, с которым я боролась с судьбой.

Когда я его целовала, Морис стоял неподвижно — он словно находился в каком-то оцепенении.

— Феличина? — пробормотал он, как человек, который пробуждается после долгого и глубокого сна.

— Морис, да проснись же. — Я потрясла его за руку, замечая, что он опять, как шесть лет назад, начинает выводить меня из терпения. — Это действительно я, Морис.

В глазах у него появились слезы. Он прижался ко мне и зарыдал.

— Ну-ну, не надо плакать, — сказала я раздраженно. — Ты должен радоваться, что мы наконец нашли друг друга!

— Но я же плачу от радости, — проговорил он, запинаясь.

Я не могла не улыбнуться. Вот он, Морис, ставший на шесть лет старше и ничуть не изменившийся с тех пор. Точно так же он рыдал тогда в комнате Ладу, когда я впервые обняла его. Я снова почувствовала нежность к нему.

— Ну, давай же присядем. — Я потянула его к софе. — Расскажи, что с тобой произошло после того, как ты пропал в Вадо-Финале.

Солнце давно уже не светило в окна, и синие тени протянулись по комнате, а Морис все продолжал говорить. О своем аресте и тюрьме в Антибе, о допросах и суде, об ожидании казни и охватившем его отчаянии. Затем последовало невероятное освобождение из тюрьмы после падения Робеспьера и ощущение того, что его вернули к жизни. Он продолжал бежать, уже не преследуемый никем и ничем, кроме собственного страха. Затем добрался до австрийских войск и в конце концов попал в Вену. Сейчас он обрел своего рода синекуру, выполняет обязанности секретаря князя Сейн-Онхойзена. Князь относится к нему скорее как к другу, чем как к своему секретарю, платит хорошее жалованье за очень легкую работу, что лишь увеличивает неловкость его положения.

Пока Морис говорил, довольно отрывочно, мямля и запинаясь, я прислушивалась к тому, что было за его словами. Это была печальная одиссея человека, изгнанного из своего дома и не имеющего достаточно сил, чтобы постоять за себя. Свою историю я рассказала ему лишь в общих чертах. Не упомянула о своем браке с Уильямом Сэйнт-Элм, поскольку мне было велено держать это в секрете. По официальной версии, я встретила в Лондоне своего опекуна, а теперь приехала вместе с ним в Вену.

Морис не заметил всей гладкости и обтекаемости моего изложения. И неудивительно, ведь он всегда был так доверчив, а сейчас все это внушала ему я. Его обожающие взгляды словно окутывали меня. Я была тронута его искренним и сердечным простодушием.

Вновь, как когда-то, я почувствовала свою силу и свое преимущество, свою ответственность за его судьбу. Ведь я обещала Ладу присматривать за Морисом. Теперь я хотела выполнить это обещание. В тишине погружающейся в сумерки комнаты я вдруг спросила:

— Тебе не удалось узнать, что случилось с нашим хозяином Ладу?

Руки Мориса сжались в кулаки.

— Ладу был одним из последних, кого казнили на гильотине в Марселе.

У меня подступил комок к горлу. Я со всей отчетливостью увидела перед собой Ладу: его блестящие румяные щеки, припудренные мукой волосы, приставшее к рукам тесто. Мне вспомнились его удивительное мужество, неизменная верность, самоотверженная преданность.

Послышалось вдруг храпение Малышки, удивительно громкое для такой маленькой собачки, которая уютно устроилась в кресле. И этот звук тотчас же вернул меня к реальной жизни. Я вспомнила, что перед домом уже много часов ждет в карете кучер.

— Давай зажжем свет, — сказала я.

Морис поднялся и зажег свечу на столе. У него были покрасневшие глаза. В моей голове моментально созрело решение: я передам Морису всю надежду и веру в будущее, какую смогу. Я достала кошелек.

— Ступай расплатись с кучером и отпусти его. — Я пригнула светловолосую голову Мориса и поцеловала его в губы. — Я, наверное, еще здесь задержусь. А потом ты отвезешь меня домой.

От вспыхнувшей в его глазах радости усилилось мое собственное предвкушение сладостного наслаждения, которое я хотела подарить нам обоим.

Я и в самом деле немного влюбилась в Мориса, которого считала нетребовательным и удивительно благодарным любовником. Находясь рядом с этим неисправимым романтиком, я с удовольствием поддавалась очарованию его воображаемого мира. Со всей ясностью и отчетливостью осознавая, что в моей жизни нет места поэтичности и фантазии, я тем не менее вполне сознательно позволила себе погрузиться в это сладкое розово-голубое счастье. В отличие от большинства девочек я каким-то образом пропустила в свое время этот романтический период. Ни Наполеон, ни Джеймс, не говоря уже про Иль Моро и другие второстепенные фигуры, никогда не говорили мне о своих чувствах и не украшали свои эмоции поэзией. Эти люди всегда знали, что было нужно; они попросту добивались и в конечном счете получали то, что хотели. Вот почему сейчас я с большим запозданием переживала девичий романтизм и тот эмоциональный подъем, который так насыщает и украшает повседневную жизнь. Букетики душистых цветов и наскоро написанные любовные записки, тайные свидания и ностальгические воспоминания. Теперь я старалась наверстать все то, к чему стремилась моя душа и что было упущено мною шестнадцать лет назад.

Желание наверстать упущенное в детстве плохо сочеталось с моими теперешними обязанностями. С Кронеггом и Лохаймом я встречалась редко, поскольку они знали довольно мало, а требовали от меня чрезмерно много. Я не намерена была давать им больше того, что они стоили, а стоили они немного.