Тайна древнего замка - Эрик Вальц

Движения Бальдура были столь стремительны, что казалось, будто само время замедлило свой бег. Топорик попал в глухаря, но не убил птицу сразу. Она упала с ветки и забилась на искристом снегу, оставляя на нетронутой белизне алый след. Мне показалось, что глухарь сумеет отринуть боль и взлететь, но он терял силы, истекая кровью.

Все это происходило в полной тишине. Всего в паре шагов от меня птица встречала свою смерть. Ее клюв беззвучно закрывался и открывался.

Бальдур, протопав по глубокому снегу, опустился на колени рядом со своей добычей.

— Я подарю тебе его перья! — крикнул он мне. — Роскошные перья, вот увидишь! Ты сможешь украсить ими свои одежды. И в городе есть женщины, которые делают из перьев веера. Как захочешь, так и будет.

Он убил эту птицу для меня. Я оглянулась. Снег был залит кровью. Пейзаж преобразился, как это бывает в кошмарах.

Я прислонилась к боку коня и словно бы невзначай заглянула в седельную сумку. Там я увидела оружие — меч (он был слишком тяжелым для меня, я не смогла бы замахнуться) и простой кинжал. Сжав рукоять, я сделала шаг к Бальдуру.

Он тем временем ощипывал глухаря, не замечая того, что я приближаюсь к нему. Как и в то мгновение, когда Бальдур метал топорик, мне показалось, что ход жизни замедлился и я вместе с ним. С каждым шагом на меня обрушивался все новый груз вопросов, мыслей и воспоминаний.

Зачем мы здесь? Чьею волею очутились мы на распутье судьбы? Где началось кровопролитие?

Четырнадцать лет назад к Великому Озеру прибыли посланники правителя одного христианского народа — мне кажется, его звали Арнульф и он называл себя императором. От имени их повелителя послы просили помощи у нашего народа. Наш король должен был дать им войско для нападения на Каринтию. Награда за эту помощь была столь велика, что главный вождь и вожди, правившие отдельными племенами, не могли отказать ему. Арнульф обещал признать наше право на те земли, на которых раскинулись наши поселения. Кроме того, мы могли сохранить трофеи, добытые на той войне.

Наши воины напали на Каринтию, там они грабили и выжигали огнем селения, а когда вернулись домой, то уже не были прежними. Их совратила простота насилия. Их ожесточили увиденные ужасы.

Император не выполнил свое обещание. Нам отказали в праве владеть своими же землями. Нас обозвали чудовищами и дикарями, ведь мы не поклонялись христианскому богу. Дошло до первых битв. Наш вождь, Булчу, попытался остановить кровопролитие. Он договорился о встрече в Баварии. Когда Булчу прибыл туда, его убили.

Разгорелись споры о том, что нам делать в ответ на это. Мой народ — народ кочевников и скотоводов, народ охотников и разбойников, но не убийц. И все же о прошлом не забудешь. Наши мужчины разорили целую страну, чтобы добиться мира и признания нашего права на землю, так почему бы не опустошить еще одну? Суть насилия в том, что его нельзя призвать и отогнать прочь, когда вздумается. Стоит нам вдохнуть его испарения, как оно становится частью нашей души, а мы становимся частью мирового зла. Война с Баварией принесла еще больше жертв, чем война с Каринтией. Баварцы ответили ударом на удар. Мы жгли их города, они вешали наших мужчин за ноги, мы калечили их женщин, они похищали наших. Народ разрывался между стремлением к мести и к миру.

И эти двое мужчин, заключивших тот договор четырнадцать лет назад, тот император и тот вождь, стали источником диковинного переплетения судеб и событий, которые и привели нас с Бальдуром в этот лес, белый от снега и алый от крови.

Кинжал в моей руке был одним из множества кинжалов, блеснувших под солнцем.

Наша история была лишь одной из историй о войне, историй, которых мы никогда не узнаем: тысячи тысяч отцов и матерей хоронили своих сыновей, желая, чтобы все было иначе; на плодородную когда-то землю пролились тысячи тысяч слез, и от их соли завяли всходы любви.

Горло Бальдура станет одной из множества глоток, которые вскроют острым лезвием.

Во мне зрело желание убивать и боролось с желанием простить. Я присутствовала при военных походах моего народа и видела много страшного. Людей — изрубленных, иссеченных, избитых, искалеченных, изуродованных, истерзанных, изможденных. Я видела руины — домов человеческих и жизней человеческих, из камня и из плоти и крови. Я страдала вместе с ранеными, я плакала с ними. Я научилась ненавидеть убийство и любить милосердие. Но то, что ты ненавидишь, влияет на тебя столь же сильно, как и то, что ты любишь. Я стремилась к миру, но не могла достичь его, ведь не было мира в моей душе, была лишь война и новый плен, в который я угодила.

Я была уже в трех шагах от Бальдура, когда он заговорил со мной. Он так и не повернулся, продолжая выщипывать перья. Судя по тому, что теперь Бальдур говорил уже тише, он понял, что я подошла к нему.

— Это из-за меня тебя похитили, — прошептал он. — Вначале Агапет не имел к этому отношения. Я увидел тебя, и ты сразу же понравилась мне. Ты стояла на поляне и набирала воду в ручье. Твои движения, твои волосы… Нет, дело не только в этом, дело в том образе, который ты воплощала. В тебе чувствовался покой, отголоски мирной жизни, ты была словно Ева, жена Адама, и тогда мне так захотелось, чтобы мы с тобой были одни в этом мире. И мне так захотелось этого… Захотелось тебя, — он еще быстрее принялся выдергивать перья. — Но Агапет не позволил мне даже налюбоваться тобою. Он захватил тебя только для того, чтобы я не мог этого сделать. Так он хотел поставить меня на место. Или бросить мне вызов.

Я была на расстоянии вытянутой руки от Бальдура. Все еще стоя на коленях в снегу, он повернулся и посмотрел на меня, подняв голову, словно подставляя мне горло. Руку с зажатым в ней кинжалом я спрятала за спиной.

— Я знаю, ты не поверила бы мне, даже если бы понимала мои слова. Но когда я ударил тебя на допросе, на самом деле я ударил себя. Потому что я влюбился в тебя, пусть ты и дикарка, пусть дочь врага. И когда я пришел к тебе в комнату тогда… Это было ужасно, но и это я сделал по любви.

Только за эту фразу он заслуживал того, чтобы я убила его.

Только за эту фразу он заслуживал того, чтобы я простила его.

Он бросил свою любовь в грязь. Это было чудовищно. А ведь любовь — это светлое и чистое чувство. Как можно изнасиловать кого-то по любви? Как можно называть это чувство любовью? Кто этот мужчина, стоящий передо мной на коленях? Жестокое дитя, знающее лишь войну и привносящее ее даже в любовь? Одинокий мужчина, который не мог жить без войны? Или просто человек, такой же, как и все, запутавшийся в паутине вражды и раздора?

Вести войну ради мира, строить счастье на гóре, насиловать по любви. Есть одно — есть и другое. Действительно ли Бальдур так уж отличался от меня? От нас? От тебя, читающего мое послание на стенах этого замка?

Бальдур протянул мне черные перья, еще теплые от погасшей ныне жизни, а я смотрела на кровь на его руке и растроганно думала о том, что жест этот исполнен любви, но в то же время и зловещего предзнаменования: Бальдур не знал, да и не мог знать, что у меня на родине черные перья имеют особое значение. Черное перо — это повеление убить кого-то.

Он передал мне три пера.

Одной рукой я приняла его черный подарок, вторая же готова была метнуться вперед и нанести удар. Но мое стремление к жизни победило. Смерть Бальдура привела бы и к моей погибели. Бежать не имело смысла. Оказаться зимой в чужом краю, не зная дороги домой и оторвавшись от преследования всего на день… Это не лучшие условия для побега. Но к чему эти перья? Совпадение? Или боги хотели передать мне знак, использовав для этого ничего не подозревавшего Бальдура? Убей трех человек, и ты будешь свободна? Графа и графиню, которые хотят моей смерти? Немую старуху, ненавидящую меня и мой народ? Элисию, которая добра ко мне, но не отпустит меня, ведь я ее единственная подруга и мне суждено стать кормилицей ее ребенка? Бальдура, которого мне в одно мгновение хочется зарезать, а в другое — простить? Или еще кого-то, о ком я даже не подозреваю? Или эти перья означают, что должно умереть три человека, прежде чем я обрету свободу? Может быть, я неверно толкую знамение богов? Имеют ли они вообще отношение к этому? Или все это лишь выдумки? Возможно, я схожу с ума, как графиня, которая вот уже несколько недель только и делает, что плачет и кричит? Схожу с ума, как Бальдур, влюбленный насильник? Схожу с ума, как Элисия, заблудившаяся в мире своих страхов?

Мне не место в этом замке, но я стала его частью. Я больше не способна отличать безумие от разума и добро от зла.

Часть 2 Апрель—июнь 913 года Элисия

Прошло около трех месяцев с тех пор, как я писала в последний раз. Это было еще до отъезда Мальвина. В замке было холодно, я чувствовала себя такой одинокой. Хотя я и жила в своем доме, у себя на родине, мне казалось, что я попала в изгнание.