Тайна древнего замка - Эрик Вальц

К счастью, чем морознее становилась зима, тем больше оттаивало сердце Кары. Она согласилась проводить со мной по часу в день, словно хотела посмотреть, к чему это может привести. Я принесла ей игральные кости, она же отблагодарила меня, сделав из тряпичной бумаги карты. Так мы отгоняли скуку, подкрадывавшуюся ко всем в это холодное время года. Час в день вскоре превратился в два часа, а потом и в целый вечер. Я знаю о ней и Бальдуре, но молчу об этом, делая вид, что меня это не касается. В конце концов, мне тоже когда-то нравился Бальдур, а так как — я уже не раз писала это — существует это «духовное родство» между мною и Карой, неудивительно, что ей нравится Бальдур. А что до моего мужа… Несложно ощутить влечение к такой девушке, как Кара. Мой отец тоже был сражен ее красотою настолько, что похитил ее, как некогда Парис украл возлюбленную свою, прекраснейшую Елену.

И вдруг ее лицо возникло рядом с моим в зеркале.

— Кара. Пресвятая Богородица, как ты меня напугала! Я не слышала, как ты вошла. А еще я думала, что заперла дверь.

— Вы так и сделали. Я была тут до вашего прихода, сидела вон там, на стуле в темном углу, и ждала вас.

— И стражники пропустили тебя?

— Они знают, что я стану кормилицей вашего ребенка. Мне не следовало ждать вас здесь?

— Нет-нет, просто… Мне кажется, эти стражники представляют для меня угрозу, а вовсе не защищают меня. Они не выполняют мои приказы, впускают ко мне кого попало. Они подчиняются Эстульфу, моему недругу — и твоему, кстати, тоже. Но вообще, конечно же, тебе можно ждать меня здесь. Я рада твоему визиту. Знаешь, сейчас я рада тебе больше, чем когда бы то ни было.

Кара поняла, что на этот раз играми мне не помочь, и убрала карты. Мое подавленное настроение сменилось ощущением полной безнадежности, и я начала рассказывать о прошлом, как старики, бывает, говорят о старых-добрых деньках своей молодости. Я вспоминала, как водила хороводы с Гаретом, Гербертом и Геральдом вокруг моего отца; как бросала камешки в стоявшую в пяти шагах от меня миску — отец улыбался всякий раз, когда мне удавалось попасть в цель. Вспоминала его рот — как папа смеялся! Вспоминала слезы на его глазах в день моей свадьбы с Бальдуром.

Я вспоминала многое.

К тому моменту, как я рассказала все это Каре, в комнате уже сгустились сумерки и наши отражения в зеркале превратились в смутные, но удивительно похожие друг на друга очертания.

— Я знаю, — сказала я, отирая слезы со щек, — что мой отец похитил тебя и хотел возлюбить тебя против твоей воли. А ведь он должен был искать любовь не на чужбине, а здесь, в своем замке. То, что он намеревался сделать, было плохо. И неправильно. Я понимаю, что ты должна ненавидеть и презирать его, точно так же, как я должна любить его за все, что он сделал для меня. — Я взяла ее руку и осторожно провела кончиками пальцев по тыльной стороне ее ладони.

В комнате было холодно, огонь в камине давно погас. Встав, я зажгла масляные лампы и уложила дрова в камине. Кара помогла мне.

Хотя она всегда уходила от ответа, когда я спрашивала о ее семье, я не смогла сдержаться:

— А у тебя были хорошие отношения с твоими родителями?

До сих пор мне удалось выяснить у Кары только то, что у нее есть муж и трое детей (узнав об этом, я сразу пообещала ей, что помогу ей вернуться домой, как только стану графиней… правда, я не верила в то, что это произойдет в ближайшем будущем, и особо Кару не обнадеживала).

— С мамой — очень хорошие. Она была доброй женщиной и никогда не жаловалась на свою судьбу.

— А твой отец?

— Вы можете дать мне слово, что никому не расскажете о том, чем я намерена поделиться с вами?

— Кара, ты обижаешь меня.

— Простите. Мой отец был главой племени, одним из семи вождей, из которых мой народ выбирает главного вождя.

— Так, значит, ты тоже из благородной семьи?

— В каком-то смысле.

— Мой отец знал об этом?

— Нет, никто из ваших не знает, и я хочу, чтобы так было и дальше.

— Но если бы об этом было известно, к тебе относились бы совершенно иначе.

— Да. Хуже. Мной бы воспользовались для того, чтобы шантажировать мой народ. Может, со мной и обращались бы лучше, будь я христианкой, но так… В глазах ваших предводителей наши вожди мало значат, а их дети — еще меньше.

— Боюсь, ты права. Но скажи, каким был твой отец?

Кара подбросила два поленца в разгорающееся пламя.

— Он не ценил меня. Почти никогда не заговаривал со мной, и мне нельзя было обратиться к нему, пока он мне не позволит. Мне было очень обидно, ведь так хотелось получить его внимание. Он обожал своих сыновей, хотел сделать из них воинов. И к сестрам моим отец относился неплохо, потому что они повиновались ему во всем. Но не я. Мне нравилось меряться силами с другими людьми. Если что-то удавалось мне лучше, чем моим братьям, отец запрещал мне заниматься этим, если же я допускала какую-то ошибку, он прилюдно насмехался надо мной. Но большую часть времени он просто не обращал на меня внимания. Отец винил маму в том, как я веду себя, и это очень огорчало ее. Ради мамы я стала сдержаннее. Думаю, отец посчитал это своей победой. А потом, когда мне исполнилось пятнадцать… Он начал обращать на меня внимание, больше, чем мне хотелось бы. Иногда он трогал меня… там, между ног.

— О господи!

Кара протянула руку к огню, и я последовала ее примеру. Где-то в глубине камина глухо треснуло полено.

Я ждала продолжения этой истории, но пришлось спрашивать у Кары, что было дальше.

— Однажды утром мой отец, мой старший брат, муж моей старшей сестры и несколько других мужчин отправились на охоту. Стояла осень, над землей клубился туман. Они собирались поохотиться в соседнем лесу, подстрелить пару кабанов. Но все сложилось не так, как они думали. Стрела пронзила горло моего отца. Он умирал долго и мучительно.

— Какой ужас!

— Да. На этой стреле стоял знак моего брата, и потому все подумали, что это его вина. Это причинило вред чести нашей семьи. Моего брата никто не обвинял в том, что он застрелил отца намеренно, но стрелять в густом тумане в едва различимую цель… Это небрежность, недостойная воина. Брат утратил влияние и уважение окружающих, и двумя годами позже мне было разрешено самой выбрать себе мужа, что не так часто бывает у моего народа.

— Значит, можно сказать, что смерть твоего отца принесла тебе удачу.

— Да, — ответила Кара. — Такова была воля богов.

Эта история не шла у меня из головы. Из-за нее я не могла заснуть. Я смотрела во тьму комнаты и представляла себе отца Кары. Она не описывала мне, как он выглядит, но почему-то он виделся мне широкоплечим статным мужчиной с седыми волосами. Этот человек не боится в этой жизни ничего, кроме разве что старости. А потом в горло ему попадает стрела, выпущенная из лука его сына… И дело было вовсе не в подробностях этой истории, а в сходстве наших с Карой судеб. Ее отец был воином, предводителем своего племени, как и мой. Ее отец умер от раны в горле, как и мой. Она пленница, да и я теперь почти что в плену. И ее, и моей жизни угрожает опасность. Конечно, есть между нами и различия: отец плохо относился к Каре, в то время как мой папа любил меня; смерть отца принесла Каре удачу, мне же одни невзгоды. Словно судьба одной, как в зеркале, отражается в судьбе другой.

Посреди ночи я вышла из своих покоев и отправилась к Каре, чтобы попросить ее переселиться ко мне. Одиночество сводило меня с ума. Мне нужен был кто-то близкий, а Кара была мне как сестра. Я тихонько постучала в дверь, но она уже спала, уютно устроившись на лежанке из двух шкур и шерстяного одеяла. Лучик лунного света падал сквозь бойницу, он серебрил лицо Кары, и казалось, будто оно скрыто маской.

Я не стала будить ее. Мне довольно было и того, что она рядом. Я села на лежанку, зажгла маленькую лампаду, стоявшую на полу рядом со шкурами, и набросила на плечи одеяло. Устроившись поудобнее, я ждала, когда же усталость заставит меня уснуть. Я довольно долго просидела там, подтянув колени к груди, и вдруг заметила на стене какие-то странные царапины. Мои глаза уже давно привыкли к царившему тут полумраку, отблески света плясали на каменной кладке, и на моих глазах царапины превратились в слова, а слова — в строки, и я поняла, что весь угол комнаты исписан какими-то знаками. Поднявшись, я подошла к стене и внезапно очутилась в окружении целой истории. Слова на неизвестном мне наречии теснились со всех сторон, они покрывали все стены, как в древних склепах, и я не видела, где начало этой истории, а где конец.

Я была сражена. Мы с Карой, люди одного положения, одного рока, мы избрали, в сущности, один и тот же способ, чтобы поведать о себе.

И только тогда я поняла, как тесно переплетены нити наших судеб.

Я уснула там, на ее ложе, окруженная ее письменами.

Кара