Женственность. О роли женского начала в нравственной жизни человека - Я. А. Мильнер-Иринин

но и она – возлюбленная – за него, конечно. Если за него страдаем мы, посторонние ему люди, то как должна страдать за него она?!

Страдания от неразделенной любви, в отличие от других страданий, будучи поэтичным по природе, носят в себе и отраду, названную Пушкиным «горьким наслаждением». В знаменитом стихотворении «Желание» (1816) семнадцатилетний поэт писал:

Медлительно влекутся дни мои,И каждый миг в унылом сердце множитВсе горести несчастливой любвиИ все мечты безумия тревожит.Но я молчу; не слышен ропот мой;Я слезы лью; мне слезы утешенье;Моя душа, плененная тоской,В них горькое находит наслажденье.О жизни час! лети, не жаль тебя,Исчезни в тьме, пустое привиденье;Мне дорого любви моей мученье —Пускай умру, но пусть умру любя!(Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 10 т. М.; Л., 1950. Т. 1. С. 215.)

Вы скажете, не слишком ли взрослые чувства для юноши; пусть даже этот юноша – Пушкин. Не надумано ли все это? Нет, отвечу, – кому же еще быть объятым любовью, как не юноше. И недаром мы трактуем здесь о любви юношеской, так как любовь эта – настоящий эталон всякой иной любви – даже в старости, – если любовь эта – настоящая же разумеется.

Тридцать композиторов вдохновилось этим произведением 17-летнего поэта. И среди них А. К. Глазунов (1898), Ц. А. Кюи (1900), Э. Ф. Направник (1875), Н. А. Римский-Корсаков (1897), В. Н. Ставровский (1887). В наше время А. В. Мосолов (1949), Д. Н. Шведов (1959) и другие (см.: Пушкин в музыке: Справочник / Сост. Н. Г. Винокур, Р. А. Каган. М.: Сов. композитор, 1974. С. 56–58).

Человек, много страдавший, всегда вызывает к себе уважение, между прочим, и потому что и растет в страданиях как человек. Человек, много страдавший от любви, вызывает такое уважение вдвойне. Человек же, нашедший в себе силы, чтобы воспрянуть от этих страданий, так как он вспоминает, что на Земле много горя, что он как человек призван сделать все от него зависящее, чтобы горя и слез становилось все меньше на планете, вспоминает о своей нравственной и революционной природе, человек, воспрянувший от этих любовных страданий для новых же страданий во имя торжества идеала и вызывающий любовь и восхищение к себе со стороны окружающих и обретающий право на такое восхищение, если угодно, со стороны всего человечества, такой человек не может не тронуть сердца и любимой, ради которой он вынес смертные муки и был близок к самоубийству. И оно, сердце любимой, даже принадлежа другому, будет преисполнено по отношению к нему, к нашему ожившему, наконец, юноше вечной и нежной признательности, ибо ничто так не чуждо женскому сердцу как черная неблагодарность. Победив злое начало в себе, безнравственную, эгоистическую в корне мысль о самоубийстве и сделавшись еще более закаленным для истинно человечной жизни, для самоотверженной борьбы на благо человечества, юноша побеждает и в сердце любимой девушки. А о том, что неразделенная любовь может повести к самоубийству, мы очень хорошо знаем и из жизни, и из литературы. Письмо А. С. Пушкина к Наталье Николаевне Гончаровой от 11 октября 1830 г. – лучшее свидетельство тому, что бывают моменты в жизни человеческой, когда одна только любовь и способна спасти человека от покушения на собственную жизнь. «Ваша любовь – единственная вещь на свете, которая мешает мне повеситься… Не лишайте меня этой любви и верьте, что в ней все мое счастье» (Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 10 т. М.; Л., 1951. Т. 10. С. 310 (818)).

Однако нам пора обратиться и к нему, к сердцу девушки, отвергнувшему любовь юноши. Мы прежде занялись юношеским сердцем, как это ясно само собой, отнюдь не потому, что забыли о сердце девичьем, которое ведь тоже кровоточит… Вы думаете, что легко было ответить, хотя и мягко, разумеется, «нет» на заикающееся от робости признание юноши? Но мы должны были по самой сути дела раньше рассказать о любви нашего юноши, так как инициатива в любви принадлежит, как уже не раз говорилось, именно мужчине, женщина же отвечает на любовь. Стало быть, не из пристрастия к собственному полу я занялся раньше юношей. И если уж пошло на совесть, то автор готов, хотя и не без некоторой доли смущения, признаться, что питает больше пристрастия к представителям противоположного пола. И если я раньше занялся любовью юноши, то именно из стремления быть беспристрастным, из обязанности быть ближе к правде, неизбежно ложащейся на нас, коль скоро мы задались целью разобраться в самом нежном из человеческих чувств – в чувстве женской любви как неотъемлемом компоненте женственности.

Я с горьким сожалением оставил девушку в ее беде – ведь и она страдает, если юноша своею неразделенною любовью заставил страдать даже нас с вами, читатель, совершенно к этой любви непричастных. Легко понять, как страдает она! Мало того, наш юноша заставил нас принять близко к сердцу и переживания этой девушки, страдать и за нее, болеть душой за нее, так как своею самозабвенною любовью увлек и нас с вами, и мы сами по-человечески и крепко полюбили нашу героиню. Судите сами: девушка, сумевшая внушить к себе такую любовь, не может быть заурядной. Правда, что мы не находим в ней особенной красоты, которую посчастливилось найти в ней влюбленному юноше, но, вероятно, потому, что мы сами-то в нее не влюблены. И это, кстати, хорошо. Во-первых, она, кажется, полюбит другого, а мы уже знаем, как можно страдать от неразделенной любви. И, во-вторых, и это, конечно, главное, мы не смогли бы разобраться в природе любви, а в особенности в сердце нашей девушки, если бы влюбились в нее так же страстно, как потерявший было голову от любви к ней бедный юноша. Кроме того, я считаю просто бессовестным – сочинить для себя героиню, чтобы монопольным образом в нее влюбиться. Ведь в этом случае так же легко было бы влюбить ее в самого себя (чего я не преминул бы, конечно, сделать), заставить ее предпочесть меня не только несчастному юноше, но и всем остальным ее поклонникам. Между прочим, и это очень любопытно, даже наш юноша, хотя в его любви никак сомневаться, конечно, не приходится, находил женщин более красивых, чем его девушка. И хотя он и наделил ее в своем воображении всеми мыслимыми совершенствами, он, как юноша безусловно умный, был далек от того, чтобы на самом деле отождествлять в своем сознании реальный облик любимого существа с идеальным образом, им самим по поводу любимой девушки созданным. Этим отнюдь не выражается сомнение об искренности самого чувства. Как