Генеральша и её куклы - Светлана Шипунова

— Если честно, не очень.

— Почему?

— Я себе это немножко по–другому представляла. И потом, мне не нравятся групповые занятия, хотя я знаю, что это теперь модно. Лично я бы предпочла общаться один на один.

Через неделю она снова пришла, и в этот, второй её приход Инна многое о ней узнала и сделала для себя вывод, что она все же нуждается в помощи, но уговорить её заняться всерьёз не смогла. Времени нет, не до того и вообще: спасение утопающих – дело рук самих утопающих. На какое‑то время она исчезла, потом снова появилась, и они несколько раз общались, но наедине, такое было её условие. Постепенно и сама Инна стала рассказывать ей про свою жизнь, тоже не слишком удачно сложившуюся, и уже Мирослава анализировала Иннины проблемы и советовала, как поступить, так что было не понять, кто из них к кому ходит и кто кому психоаналитик.

И вот на днях она позвонила, но приехать не захотела, а предложила встретиться на нейтральной территории, у парикмахерской.

— Так что, собственно, вы хотите узнать? – Инна смотрела на гостей с тревогой, ожидая какой‑то неприятности.

Оказалось, ничего такого, чего она не могла бы рассказать без риска для своей профессиональной репутации. Всего лишь – зачем они встречались в то утро в кафе, о чём говорили, не сообщала ли Мирослава о каких‑то своих планах на тот день и куда она направилась из кафе.

Значит, так. Встречались они потому, что Мирославе нужно было посоветоваться с ней относительно сестры. Нет, не той, у которой муж недавно умер, с той она тоже встречалась, но там ничего страшного, женщина с совершенно здоровой психикой, так что постепенно сама успокоится. А тут речь шла о другой сестре, у которой муж завёл фактически вторую семью и даже родил там ребёнка (чего никто, кроме Мирославы ещё не знает), но и из этой уходить не хочет, так и живёт на две семьи, и сестра превратилась в настоящую невротичку, не ест, не пьёт, похудела страшно, и вот Мирослава очень за неё боится, как бы с ней чего совсем плохого не случилось. Она сама уже пробовала её увещевать и уговаривать, но сил её для этого не хватает, она её слишком любит и слишком ей сопереживает, тут надо, чтобы чужой человек попробовал повлиять. Сестра приедет на недельку и придёт к Инне, и, если вдруг самой Мирославы в это время не будет здесь, так чтобы Инна её приняла и занялась с ней. Вот об этом и договаривались. Вышли из кафе вместе, Инна хотела пройтись по набережной, день был ещё хороший, солнечный, дождь пошёл только к вечеру. Но Мирослава спешила, сказала, что должна съездить в одно место и отвезти туда одну вещь, а потом ещё успеть на какой‑то праздник. Так и сказала: «одно место» и «одна вещь», а про праздник – где и какой – вообще не уточняла. Инна проводила её до машины, ещё похвалила, что она сама за рулём, она ей давно внушала: вождение машины добавляет уверенности в себе. Мирослава помахала ей рукой и уехала.

— Значит, вы расстались с ней на парковке и больше её не видели и не слышали?

Инна внимательно посмотрела на одного, потом на второго и спросила:

— Она что, пропала?

— Нет. Просто пропала одна вещь, которую она в тот день, видимо, возила с собой, вещь дорогая, мы пытаемся её найти, а для этого надо, так сказать, проследить весь путь…

— Почему же вы у неё самой не спросите?

— Она уехала отдыхать, это довольно далеко, и там нет связи.

— Странно. А что за вещь пропала?

Маленький вопросительно посмотрел на большого (тот кивнул) и сказал:

— Старинная французская кукла с двумя лицами.

— А, Маргарита!

— Так вы её знаете? Видели? Она случайно не у вас?

— Нет, что вы! Но один раз она приносила её на занятия.

— Это ещё зачем?

— Мы проводили сеанс куклотерапии.

— Чего?

— Куклотерапии.

— Как это?

Инна нехотя рассказала. Есть одна девушка, Марта, которая никак не может выйти замуж. Виной всему её собственный характер, слишком мрачный, депрессивный. Она на все и всех смотрит с вечным неудовольствием. Все вокруг плохие, одна она хорошая. И вот с ней проводили этот сеанс. Сажали куклу в кресло, разворачивали плаксивым лицом, словно говоря: вот, полюбуйся, и ты такая же, можно ли тебя, такую, полюбить? На время сеанса кукла была как бы Марта, а настоящая Марта была как бы психоаналитик, и с ней, то есть с куклой, беседовала. Сама задавала различные вопросы и сама же на них отвечала, то есть, получалось, занималась психологическим самоанализом.

— И что, помогло?

— Ну, не сразу же!..

Большой гость покачал головой, словно говоря: ну и детский сад… А маленький продолжал допрашивать:

— А в тот день, в кафе, с ней не было этой куклы?

— Не знаю. Какой‑то пакет, довольно большой, она держала в руках, но была ли там кукла…

— Ну, хорошо, — Лёня Захаров был недоволен разговором. – Я вас пока оставлю, а вот этот товарищ ещё немного с вами побеседует.

Инна с опаской взглянула на В. В.

— А вы… из милиции?

— Нет, это я из милиции, — ответил Лёня. – А он – муж.

— Муж! – всплеснула руками Инна. – Что же вы сразу не сказали?! Я и сама хотела с вами поговорить, даже думала вам звонить…

Она засуетилась, стала предлагать чай–кофе, но В. В. не был расположен чаёвничать.

— У нас с вами будет откровенный разговор, правда? – говоря это, Инна прямо впилась в него глазами.

— Настолько, насколько я посчитаю нужным с вами откровенничать, не забывайте, я – не ваш пациент.

— Хорошо, — кротко ответила она.

Встала, прошлась по комнате, подошла к окну и несколько минут смотрела вниз на улицу, словно давая своему необычному гостю (до сих пор здесь бывали только женщины) оглядеться, настроиться. Наконец, не поворачиваясь и не глядя в его сторону, спросила:

— Вы любите свою жену?

В. В. мог бы ответить просто: «Да» — и это было бы чистой правдой. Он мог бы также послать эту Инну куда подальше и на том прекратить разговор. В другое время именно так он и поступил бы. Но теперь он не должен забывать, что Руся пропала и, значит, даже эту мадам с её наглыми вопросами надо вытерпеть, если это поможет хоть на шаг продвинуться в поисках жены.

— Не спешите, подумайте, — продолжала, глядя в окно, Инна. – Бывает, человек перестаёт спрашивать сам себя о каких‑то, казалось бы, и без того известных и понятных ему вещах, полагая, что ничего не меняется в его отношении к ним, тогда как многое давно уже изменилось, и надо только отдать себе в этом отчет…

— Я всегда отдаю себе отчёт в том, что говорю. Да, я люблю свою жену. Что дальше?

— Прекрасно. Но как вы думаете, для неё любовь – это самое важное в жизни?

— Что вы хотите этим сказать?

— По–моему, она из той породы женщин, для которых важнее собственная независимость, профессия, признание в обществе, нежели традиционно женские ценности, как любовь, семья, дети. Я неправа?

Он вздохнул, откинулся в кресле.

— Вы правы в том, что касается профессии и признания, но одно другого совершенно не исключает. Любовь, семья и дети ничуть не менее важны для неё, что бы она вам тут ни говорила. Просто с этим у неё на сегодняшний день все в порядке. А в том, что касается так называемой творческой деятельности, она испытывает в последние годы некоторую, скажем так, неудовлетворённость, это правда. Отсюда такое впечатление. Но поверьте мне, что если бы было все наоборот, то есть у неё была бы сейчас интересная творческая работа, которая бы полностью её удовлетворяла, и было бы признание, как вы говорите, но не было бы семьи, мужа, детей, она чувствовала бы себя куда более несчастной. Она, чтоб вы знали, вообще такой человек, такая женщина, которая всегда чем‑нибудь неудовлетворена, даже, когда все хорошо, она всё равно найдёт, что не так. И прежде всего она всегда недовольна сама собой, это её натура такая.

Инна с интересом смотрела на Владимира Васильевича. Что ж, он не так прост, оказывается, и про жену свою, похоже, сам всё знает и понимает. Тем лучше, можно говорить с ним вполне откровенно. И она обрисовала в общих чертах душевное состояние своей пациентки, каким она его видела и понимала.

Он терпеливо слушал, не находя для себя почти ничего нового в том, что она говорила, но было крайне неприятно, что о его личной жизни рассказывает ему же какая‑то посторонняя дама, которую он впервые видит.

Кое‑что, однако, представилось ему теперь яснее, отчётливее.

Да, он знал, что Мируся тоскует об оставленной работе, профессии, но не думал, что это так глубоко, так трагично для неё. Он ведь создал ей все условия – отдельный кабинет, компьютер, домработница, сына за границу отправил, сам постоянно в разъездах, а если на месте, то даже зачастую не обедает дома, чтобы её не напрягать с готовкой, ну, что ещё надо? Сиди и работай. Общение? Да, тут он согласен. Тут ему нечего возразить жене и её психоаналитику. Общения ей действительно не хватало все эти годы. Не вообще общения, потому что они‑то как раз много ездят и много бывают среди людей, а вот именно профессионального общения, что называется со «своими», то есть с пишущей братией, к чему она смолоду привыкла и чем очень дорожила. Ну, тут уж ничего не поделаешь. Надо же чем‑то и жертвовать. При всём том она ведь полюбила комфорт и ей нравится не знать нужды в деньгах!