Гнёт ее заботы - Тим Пауэрс

Они прибыли в гостиницу в полночь, и еще до того, как они успели удалиться в свои комнаты, толстая хозяйка гостиницы, прознавшая, что они англичане, сочла своим долгом поведать им о их диком соотечественнике, к тому же лорде, который проживает во дворце на Канал Гранде[202] посреди зверинца из собак, обезьян и лошадей, и всех шлюх, которых гондольеры успели к нему переправить.

Клэр побледнела, вообразив свою малолетнюю дочку посреди этого вертепа, и Шелли некоторое время казалось, что придется послать за лауданумом, чтобы уложить ее в постель. Наконец она отправилась спать ― но, прежде чем лечь самому, Шелли долго стоял у окна, наблюдая за темными клубящимися облаками.

Он знал Клэр столько же, сколько и Мэри, познакомились они, к слову говоря, за два года до того, как Клэр прибыла в Лондон в возрасте восемнадцати, чтобы соблазнить печально известного Лорда Байрона; он тогда помог ей в ее начинании, так как безотчетно не считал женщин своей собственностью… хотя Клэр вряд ли могла называться его женщиной. Шелли всегда находил ее привлекательной, и часто во время их путешествий делил кровать вместе с нею и Мэри, но он до сих пор даже не пытался за ней ухаживать.

Этому вроде бы не было никаких препятствий ― он, Мэри и Клэр имели соглашение по поводу неестественных законов, навязанных людям близнецами-угнетателями Церковью и Государством, касательно супружества и моногамии. К тому же теперь, в возрасте двадцати, Клэр казалась ему еще прекраснее ― одна лишь мысль о том, как она заснула возле него в гондоле, черные локоны ее волос рассыпались по его плечу, а мягкая теплая грудь прижалась к его руке, заставила сердце снова учащенно забиться и почти уговорила его на цыпочках прокрасться в ее комнату.

Хотя он и был идеалистом, он достаточно хорошо разбирался в женщинах и знал, что ее не придется ни к чему принуждать.

Но это определенно сделало бы его положение еще более тяжелым. Жизненный опыт сделал ее трезвомыслящей, но она не смогла бы удержаться от того, чтобы принять такую ― любовную связь? ― как обещание сделать все возможное, чтобы вернуть обратно ее дочь Аллегру, а он совсем не был уверен, что сможет повернуть разговор с Байроном в это русло.

Становилось поздно. Запах стоялой воды начал просачиваться в коридор сквозь неясный силуэт окна, и он подумал, что каналы ― когда все гондолы и лодки бакалейщиков удалились на ночь и больше не возбуждали на воде яркую зыбь, столь любимую художниками и туристами ― испускали это полуночное свидетельство их почтенного возраста.

Это его отрезвило, и он тихо проследовал в свою комнату.

* * *

На следующий день после полудня Шелли плыл один в низкой открытой гондоле, направляясь к дворцу, который занимал Байрон. Он чувствовал неловкость, так как не известил Байрона о своем приезде, к тому же ему было хорошо известно, что Байрон не выносит Клэр и однажды даже сказал, что если она когда-нибудь прибудет в Венецию, он соберет вещи и уедет.

Шторм, бушевавший прошлым вечером, унесло прочь, оставив пронзительно синеющее небо позади украшенных колоннами и балконами, выложенных из зеленого и розового камня дворцов, что высокой стеной возвышались над широким водным путем, и Шелли щурился от солнечного света, тонкими иглами отражавшегося от позолоченной отделки и блестящих черных корпусов гондол, что словно тонкие кабриолеты выстроились в ряд перед фасадами византийских зданий.

Множество узких суденышек было пришвартовано к полосатым столбам, которые возвышались из воды в нескольких ярдах от стен дворца, и Шелли несколько раз заметил деревянные головы ― mazzes[203] ― что венчали столбы; один раз он даже был достаточно близко, чтобы заметить, как блеснула шляпка гвоздя в одном из грубо вырезанных лиц. Шелли доводилось слышать, что mazzes олицетворяли теперь сопротивление Австрийским правителям Италии. «Габсбургам все еще оказывается сопротивление», ― подумал он.

Гондола проплыла под богато украшенным крытым мостом, именуемым Риальто[204], и вскоре после этого гондольер начал править к арендуемому Байроном дворцу, приближающемуся по левую сторону.

Палаццо Мочениго[205] был в действительности несколькими большими постройками, которые когда-то были объединены одним длинным, неоклассическим фасадом серого камня. Никого не было видно на балконах или в громадных тройных окнах дворца, пока гондола скользила по воде к нему навстречу, и, когда гондольер, налегая на весло[206], доставил их под тень огромного здания и умело остановил покачивающееся судно возле покрытых мутными лужами каменных ступеней, Шелли так никого и не увидел в полумраке, скрывающем арочные своды первого этажа.

Он сошел на берег, расплатился с гондольером и постоял, устремляя свой взгляд над широким руслом канала, откуда он только что приплыл. Затем, одновременно, только что отчалившая гондола блеснула вдали отраженной золотой вспышкой, а в двери на причале позади него громко лязгнул отворяемый засов.

Дверь отворил английский слуга Байрона, Флетчер, который знал Шелли как частого гостя на вилле Диодати в Швейцарии; его хозяин, сказал он Шелли, только что проснулся и сейчас принимал ванну, но, безусловно, будет рад его увидеть, когда закончит. Он пошире отворил дверь, приглашая Шелли войти.

Первый этаж дворца был сырым и необжитым. Здесь пахло морем и «ароматами» несущимися из множества внушительного размера клеток, составленных у дальней стены. Обойдя вокруг пары бесполезных в данном месте карет, вынырнувших из полумрака, Флетчер повел его к уходящей вверх мраморной лестнице, и в солнечных лучах, косо пробивающихся сверху, Шелли разглядел сидящих в клетках животных… обезьян, птиц и лис. Он подумал, что если бы захватил с собой Клэр, она бы тут же устроила спектакль с поиском Аллегры в этих клетках.

Наверху, на втором этаже, Флетчер оставил его в просторной бильярдной и пошел доложить о нем Байрону. Не успел Шелли прислониться к бильярдному столу, как в комнату забрела маленькая девочка, появившись с той стороны, куда удалился Флетчер.

Шелли сразу же узнал Аллегру, хотя она заметно подросла за прошедшие четыре месяца, и у нее начинали проявляться темные волосы Байрона и его пристальный взгляд ― и когда он взял несколько бильярдных шаров со стола и, улыбаясь, присел на корточки и катнул ей их один за другим по изношенному ковру, она улыбнулась в ответ, очевидно узнав своего старого товарища по играм. Нескольких минут они увлеченно катали друг другу шары.

Клэр родила ее, когда они снова жили в Англии, как раз когда отечество начало давить на Шелли: всего лишь за месяц до ее рождения он узнал о самоубийстве Харриет, его первой жены; а за два года до этого его первый ребенок от Мэри умер сотрясаемый непонятными судорогами близ Лондона. Новорожденная Аллегра на какое-то время стала для него более близкой, чем Мэри или Клэр, а потом он утратил ее на последние четыре месяца.

― Шелли! ― донесся обрадованный голос из соседней комнаты, и когда он поднял взгляд, он увидел Байрона, спешащего ему навстречу из сводчатого прохода ведущего вглубь дома. Байрон был одет в яркий шелковый халат, а брошь прикрывавшая горло и кольца на пальцах искрились драгоценными камнями.

Шелли поднялся, не позволяя удивлению проступить в ответной улыбке ― так как Байрон прибавил в весе за два года прошедшие с тех пор, как Шелли видел его в Швейцарии, а его волосы стали длиннее и в них поблескивала седина. Он выглядел, подумал Шелли, словно стареющий денди[207], навёрстывающий в пышных нарядах все то, что оставил в юности.

Байрон, казалось, видел его насквозь. ― Ты бы видел меня в прошлом году, ― радостно сказал он, ― до того как я встретил эту девушку Когни, теперь она моя ― эмм… экономка, и скажу тебе быстро сгоняет с меня лишний вес. Он заглянул за спину Шелли. ― Клэр надеюсь не с тобой?

― Нет, нет! ― заверил его Шелли. ― Я просто…

В это миг в проходе появилась высокая женщина, и Шелли запнулся. Женщина с подозрением уставилась на него, и он моргнул и отступил назад, но спустя мгновение она, по-видимому, составила о нем благоприятное впечатление и улыбнулась.

― А вот и Маргарита, ― немного неуверенно сказал Байрон. Он повернулся к ней и на беглом венецианском итальянском объяснил, что Шелли его друг и что на него не надо спускать собак или выбрасывать его в канал.

Она кивнула и сказала Шелли, ― Benedetto te, e la terra che ti fara.

― Э-э…, ― сказал Шелли, grazie[208]. Он украдкой взглянул на нее и пожалел, что занавески на высоких окнах у дальней стены комнаты были задернуты.

Маленькая Аллегра стояла теперь возле его ноги, вцепившись так сильно, что причиняла ему боль, и спустя мгновение он посмотрел вниз и заметил, как широко распахнуты ее глаза, и как она бледна.